Чтение 29–й страницы книги ~Пять президентов~

Миллера, настоящего или двойника.

- Ты сам меня научил: попробуй, проследив поведение Миллера в этой
истории, сказать, какой он - хороший или плохой? Ну?

- Вот этого я и не пойму... - признался Честер.

- И не надо! Забудь. Ты, вероятно, думаешь, что убить в себе ангела или
дьявола навсегда так просто? Ха-ха... Да какая разница, хороший ли Миллер
остался, плохой ли? Обстоятельства есть обстоятельства, и никуда от них не
денешься, и будет он, миленький, поступать то так, то сяк, как все мы,
грешные, поступаем. Потому что остался живой Миллер! Живой! Понимаешь?

- Невероятно, - покачал головой Честер. - Я понял сейчас другое. Гард.
Я понял, что, если живым остался хороший Миллер, ему придется иметь дело с
Дороном, и кто из них победит - еще вопрос. Но если остался в живых
Двойник, ему придется иметь дело со мной! И с такими, как я, Дэвид. Ты уже
спишь? Зря спишь, старина! Ни в какие Анды я не поеду...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЯТЬ ПРЕЗИДЕНТОВ (МЕСТЬ)

1. СНОВА ЧВИЗ

Темные квадраты окон слепо смотрели на улицы. Уже не выбирая дороги и
топая прямо по лужам, спешили по домам одинокие прохожие. Подъезды
всасывали их как губки.

Таратура вел машину медленно: улицы были слишком узки для "мерседеса".
Кроме того, ему приходилось притормаживать у каждого перекрестка:
профессор Миллер только в последний момент коротко говорил "направо" или
"налево".

Он сидел рядом и, казалось, был весь погружен в раздумье. Таратура
бросил на него взгляд и понял, что короткие приказы он отдает, не поднимая
глаз. Или он знал дорогу на память, или угадывал ее каким-то шестым
чувством.

За последний год они вообще ни разу не выезжали так поздно - во всяком
случае вместе, - да еще с такими предосторожностями. Миллер обычно звонил
Таратуре за полчаса до выезда и, оказавшись в "мерседесе", коротко бросал:
"К Дорону!", или "В лабораторию!", или "Куда хотите, Таратура!" - и такое
бывало.

На этот раз еще утром он пригласил Таратуру к себе в кабинет, усадил в
кресло и, сделав непривычно долгую паузу, произнес:

- В час ночи вы должны быть у аптеки в районе Строута. Об этом никто не
должен знать. Даже Ирен. Все. Да! До часу ночи занимайтесь чем угодно,
только не ставьте машину в гараж.

Таратура давно отучился задавать шефу вопросы.

В час ночи он встретил Миллера у аптеки и за сорок минут, повинуясь его
приказаниям, пересек почти весь город. Теперь они были в старом и грязном
районе, который, как знал Таратура, не славился ничем, кроме своей древней
архитектуры да, пожалуй, еще погребка "Указующий перст", куда ходили
только его любители и приезжие туристы, чтобы поглазеть на любителей.

Асфальт отсвечивал, слепя глаза. Моросил дождь. Редкие неоновые
рекламы, сиротливо приютившиеся на старомодных фасадах, выглядели лишними
и нелепыми.

- Стоп! - вдруг резко сказал Миллер.

Таратура мгновенно остановил машину и замер, напряженно держа баранку и
не выключая двигатель.

- Отсюда пойдем пешком, - продолжал Миллер. - Но прежде у меня есть к
вам несколько, я бы сказал, контрольных вопросов. От них зависит, пойдете
ли вы со мной дальше или останетесь ждать в машине. Выключите подфарники и
двигатель.

Таратура выполнил приказание. Вокруг была тишина, нарушаемая лишь
дождем, равномерно стучащим по кузову "мерседеса".

- Вам известно, Таратура, - сказал после паузы Миллер, - что я иногда
посещаю этот район?

- Два раза в неделю, шеф, - сказал Таратура.

- Вы следили за мной?

- Нет, шеф, вы запретили мне это делать. Я просто догадывался, потому
что каждая ваша минута была у меня на учете, кроме...

- И никому об этом не говорили? - прервал Миллер. - Даже Ирен?

Таратура улыбнулся:

- Само собой, шеф. Хоть я ваш телохранитель, я понимаю, что вы имеете
право на личную жизнь!

- Благодарю, - сказал Миллер без тени иронии. - В таком случае нам
пора.

Они вышли из машины. Таратура двинулся вслед за профессором, который,
безошибочно ориентируясь в темноте, миновал какую-то арку, вошел в
переулок и остановился у старинного трехэтажного дома, воздвигнутого,
вероятно, лет двести назад. Таратура знал, что в подобных домах часто
бывают многочисленные коридоры, террасы, спуски и подъемы и тысячи
ступенек внутри, десятки ходов, в которых легко запутаться, как это и
случилось с ним однажды, когда он расследовал убийство банкира Костена.
Этот дом ничем не отличался от того дома, и Таратура, приблизившись к
Миллеру, сказал:

- Здесь не меньше десятка входов и выходов.

- Вы знаете этот дом?! - изумленно воскликнул Миллер. - Так вы все же
следили за мной?!

- Ну что вы, шеф! - обиделся Таратура. - Не забывайте, что в прошлом я
полицейский сыщик.

Миллер внимательно посмотрел на Таратуру и остановился. Он явно не
торопился или делал вид, что не торопится, потому что никак не мог решить,
брать с собой Таратуру или не брать.

- Сколько сейчас времени? - спросил он.

Таратура посмотрел на часы и тихо ответил:

- Два ночи, шеф. Сейчас должны пробить часы на католической часовенке,
что в двух кварталах отсюда.

И в этот момент действительно раздался гулкий перезвон, после которого
два продолжительных удара в точности подтвердили слова Таратуры. Миллер
уже совсем не знал, что делать.

- Черт возьми! - в сердцах сказал он. - Вы знаете этот дом или не
знаете? Вы были здесь или не были?

- В "Указующем персте", шеф. Он рядом с часовней. Мы прежде захаживали
туда с Честером, вы должны его помнить, он был в ту пору репортером
"Вечернего звона". Там редкое пиво.

- Идите за мной, - строго сказал Миллер. - Прошу вас ничему не
удивляться и не задавать никаких вопросов.

И Миллер вошел в подъезд дома. Затем они, чуть-чуть пригнув головы,
свернули под мрачный свод и очутились в длинном коридоре, слабо освещенном
единственной лампой, пристроенной в дальнем его конце. Миллер шел впереди,
и когда он повернул вправо, Таратуре показалось, что шеф просто вошел в
стену. Но там были ступеньки, они вели на второй этаж, и снова был
коридор, снова ступеньки, какие-то своды и, наконец, небольшой проем, в
котором затаилась дощатая дверь. Миллер постучал в нее четырьмя короткими
ударами. Через некоторое время в ответ раздались три легких стука.
"Женщина", - успел подумать Таратура.

- Это мы, - сказал Миллер.

Дверь распахнулась. В тускло освещенном коридорчике стоял высокий
старик с седой бородой, в котором можно было без труда угадать профессора
Чвиза.

2. В БЕРЛОГЕ

Лицо Таратуры никогда не было "зеркалом" его души.

Он молча поклонился и вошел в комнату, вежливо пропустив вперед шефа.
Затем, присев на подвернувшийся диванчик, который жалобно скрипнул под его
мощным телом, подумал о том, как вести себя в этой странной ситуации,
чтобы не выглядеть слишком глупо.

Миллер был непроницаемо спокоен. Чвиз тоже не казался взволнованным.
Судя по всему, они еще прежде договорились об этом визите. В нем
непременно был какой-то смысл, пока еще неизвестный Таратуре. Он не умел,
да и не хотел тратить много душевных и физических сил на разгадку тайн,
которые рано или поздно должны раскрываться сами. Заметив, что Миллер
закуривает сигарету, он тоже вытащил пачку, чиркнул зажигалкой и пустил
кольцо дыма. Потом сел поудобней, приняв столь непринужденную позу, будто
всю жизнь провел в этой комнате бок о бок с профессором Чвизом.

- На улице дождь? - спросил Чвиз, беря с дубового стола миниатюрную
пепельницу. - Надоело.

Последнее слово Чвиз произнес жутко спокойно и вышел из комнаты. Что-то
стукнуло в коридорчике - вероятно, дверь в кухню. Таратура решил
оглядеться.

Большой зал, в котором они находились, напоминал странную смесь
тюремной камеры, монастырской кельи и дешевой меблированной комнаты.
Безобразно высокий сводчатый потолок, как в храме, венчался громадной
позолоченной люстрой с двумя десятками длинных лампочек, имитирующих
церковные свечи. Ни одна из них сейчас не горела, свет исходил от торшера,
стоящего рядом с узкой деревянной кроватью, прикрытой одеялом. Крохотное
окно под потолком было зарешечено, и Таратура подумал, что не удивился бы,
если бы снаружи увидел тюремный козырек. Старые и выцветшие обои во многих
местах полопались и отставали от стен. Мебель была явно музейная,