Чтение 29–й страницы книги ~Следователь по особо важным делам~

- Значит, вы хотите уже дать определенную оценку работе следователя?

- В какой-то мере.

- И как же мне после этого заниматься расследованием дальше?

- Ради бога, никто в ваши секреты не лезет.

- Я говорю не только о себе. Вообще. Как сохранить следователю
объективность, если его берутся направлять, когда он еще сам не дошел до
истины, и направлять люди некомпетентные?

- Позвольте, - запротестовал Златовратский. - Конечно, я не
следователь. Но, если вы следите за центральными газетами, могли читать
мои корреспонденции о судебных делах.

- Я читал.

- Ну и что скажете?

- После суда - пожалуйста. Когда вынесен вердикт:

виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их
нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До
этого, на мой взгляд, - противозаконна. Вы законы знаете?

- Разумеется.

- Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На
основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех
сложностях дела очень трудно.

Златовратский не хотел сдаваться:

- Но ведь никто не застрахован от ошибок,

- Верно.

- Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?

- А если еще больше запутает?

Корреспондент пожал плечами:

- Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы
немного абстрагировались от предмета разговора?

- Нисколько.

- Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь,
или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в мое положение. - Он с мольбой
посмотрел на меня. - Ведь это и в ваших интересах.

- Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?

- К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти
мне навстречу, - настаивал корреспондент.

- Не могу. Поймите: это было бы против закона... Не говоря уже о тайне
следствия. Нам вверяют судьбы людей...

- Так ведь и мы, журналисты, - перебил он, - тоже имеем дело не с
деревяшками.

- Простите, ничем не могу в данном случае помочь...

Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне
понять, что все равно своего добьется.

Видимо, он "добивался", потому что в тот же день я получил телеграмму
за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с
категорическим вызовом в Москву "для объяснения".

Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.

Потому что чувствовал: ее появление в Крылатом и визит Златовратского
чем-то связаны.

На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный
разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.

Но когда после долгих гудков услышал ее голос, у меня непроизвольно
вырвалось:

- Надюша, милая, как ты?

И она - несколько взволнованней, чем обычно:

- Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?

- Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?

- Дурочка, - честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих
рук. - Хотела сюрпризом... Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно
отпуск без содержания пропадал.

- Ну и как?

- Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолет...

- Ну спи. До завтра.

- До завтра.

После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому
угодно поводу.

И все же, направляясь на следующий день на работу - а я вышел из метро
на станции "Тургеневская", чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,
- я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее
скребли на душе кошки.

Шел мокрый, тяжелый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое
не успевали убирать дворники.

Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И
передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня
предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом
Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники...

То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то
поблизости, у Главпочтамта.

Несколько озадачил его вид: авоська, в ней - пара бутылок кефира,
кулечки, батон белого хлеба.

Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда
сдержанного, необычно.

Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из
газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?

Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?

Грозного "Ива-Ва"?

- Ну, как трудимся?

- Трудимся, - сказал я, косясь на авоську. - Вчера прилетел из
Барнаула... Ответ держать...

Что я ему объясняю? Ему лучше знать, зачем меня вызвали.

- Закончил дело? - Он подхватил меня под руку. Задержал перед
автомобилем, сворачивающим в проулок.

- Вот, хочу доложить...

- Доложить... Зайдем ко мне, если есть время.

- Конечно. - Я был сбит с толку и покорно двинулся за ним, свернувшим
вслед за машиной.

А квартира у него действительно в двух шагах. Мы поднялись на третий
этаж одного из старинных домов, что приютились в небольших двориках,
выходящих на улицу Кирова. Он порылся в карманах. Незло выругался:

- Вот непутевая башка... - И позвонил.

Открыла нам аккуратная старушка в стеганом халате, однако претендующем
на шик: атласные отвороты, обшлага...

- Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.

Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет,
шесть лет...

Старушка протянула мне сухую теплую ручку:

- Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.

Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными
домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.

Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную
картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем - незаконченный холст.
Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую
работу, и приложил палец к губам:

- Над ней она сейчас работает. Только - тс-с-с.

- Кто? - спросил я.

- Мама.

Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:

- Ванюша, а простокваши не было?

- Нет, мамуля, только кефир. - Он испуганно прикрыл картину и шепотом
предложил пройти в другую комнату.

Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.

Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.

- Ну рассказывай, - предложил Иван Васильевич, когда мы присели на
диване.

Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания
в Североозерском районе и Вышегодске.

Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и
без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.

Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он
выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся
тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил
негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с
которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдешь до него по большому
кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание,
сколь большой властью облечен этот человек и как ничтожен ты caм со,
своими делами и полномочиями.

И еще меня всегда подавляла манера Ивана Васильевича говорить по
телефону.

Находясь в круговерти дел, частенько знаешь, с какой просьбой, по
какому делу ему звонят. Ведь иногда одно слово, полфразы могут пролить
свет на суть разговора.

Иван Васильевич никогда не произносил "нет". Но по дальнейшему ходу
событий я мог изредка узнавать, что он никогда не делал того, что хоть
ничтожно противоречило закону или не касалось служебных дел...

Выслушав меня, Иван Васильевич сказал своим ровным, тихим голосом:

- Скушное дело, не правда ли?

Он попал почти в точку. Но я не хотел сдаваться:

- Пока сказать трудно. Я не собрал еще достаточно фактов.

Зампрокурора медленно встал с дивана, подошел к стеллажу. Достал
пожелтевшую от времени книжицу, перелистал ее:

- Вот послушай. "Ты - следователь. Государство доверило тебе