Чтение 29–й страницы книги ~Полет ворона~

не открываю - дескать, дома меня нет".

Она обтерла руки о передник и побежала к дверям. На площадке стоял Никита
в шикарной дубленке и волчьей шапке. В руках он держал коробку с тортом,
букет гвоздик и бутылку шампанского.

- Здорово, мать, - сказал он, чмокнув ее в щеку. - не отворяют. Стучу -
не отворяют. Все каблуки отстучал. Если бы не божественный Адриано, решил бы
что никого дома нет, и отчалил бы несолоно хлебавши. Так что пришлось бы
тебе в одиночку добираться.

- Куда это добираться? - недоуменно спросила Таня.

- Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения не получала? Мы же всем
выслали, по списку, вовремя.

- Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван ничего на этот
год не выписал, а меня в институте заставили на какую-то "Комсомольскую
жизнь" подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.

Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.

- Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?

- Да он дома и не бывает почти.

- Понятно... Постирушка или приборочка?

- Приборочка... Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда
это мне явиться надо.

- Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что есть
такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?

- Потихоньку начинаю забывать... Сейчас, потише сделаю.

Она забежала в комнату, и Челентано умолк.

- Так вот, - продолжил Никита, - имею счастье сообщить тебе, что некая
фильма, "Особое задание" рекомая, благополучно смонтирована и готова
предстать пред светлы очи взыскательной публики. Сегодня смотрины. Званы
все, кто к оной фильме касательство имел, с одной стороны, и наиболее
заслуженные представители общественности - с Другой. Так что, будь любезна,
сворачивай свою хозяйственную деятельность, причепурься. Потом для тонуса по
бокальчику вмажем и отправимся с Богом. Карета ждет, труба зовет.

- Ой! - сказала Таня и побежала отмываться.

- Вот-вот, - отозвался Никита, прошел, не снимая нок, в гостиную,
поставил торт и шампанское на стол, достал из серванта вазу, водрузил ее в
центре стола, приспособил в нее гвоздики, снова залез в сервант, отыскал там
фужеры, плоское блюдо под торт и два маленьких блюдца из того же сервиза,
расставил все это на столе, посмотрел, чуть-чуть передвинул одно из блюдец и
развалился в кресле, любуясь композицией.

- Эй, будешь мимо проходить, прихвати с кухни ножик и две ложечки! -
крикнул он.

В дверях показалась Танина голова, обернутая махровым полотенцем.

- Ты что-то сказал? - спросила она.

- Господи, она еще и башку намыла! Теперь сушиться два часа будет.

- Ничего, я феном, быстренько... Никита вздохнул и посмотрел на часы.

На "парад-алле" они при всем при том не опоздали. Запыхавшись, вбежали на
узкий просцениум между занавесом и экраном и оказались среди знакомых лиц.
Главный оператор Лебедев, Огнев, Анечка Шпет, знаменитый москвич Валентин
Гафт, сыгравший начальника врангелевской контрразведки, другие. В полумраке
Таня разглядела Ивана. Он озабоченно перешептывался с соседом и не обратил
на Таню внимания. Не было видно только Терпсихоряна, зато из-за занавеса
доносился его характерный голос:

- ...мы работали душа в душу и жили одной сплоченной семьей. Не
обходилось, конечно, без трудностей. Но, как говорят у нас на Кавказе, жизнь
без забот - что харчо без перца...

Никита подтолкнул Таню локтем:

- Учитесь, Киса, как излагает! Народную мудрость небось на ходу
придумал...

- Мы от души надеемся, что наш скромный труд был не напрасен, - продолжал
заливаться Терпсихорян, - что зритель, ради которого мы работали, оценит и
полюбит наш фильм, как любим его мы, весь наш сплоченный и дружный
коллектив, который я с радостью представляю вам...

Из зала раздались аплодисменты. По просцениуму стремительно пробежала
Адель Львовна - та самая полная дама, которая хлопала полосатой хлопушкой
перед каждым дублем - и построила всех по ранжиру.

Занавес неторопливо разъехался, и перед Таней возникло море человеческих
лиц, неразличимых отсюда - зал был в полутьме, а свет падал сюда, на них,
предъявляя зрителю тех, на кого он пришел посмотреть, - всех одинаково,
прославленных и безвестных, любимых и еще не снискавших любви.

Никита снова толкнул Таню в бок.

- Лучи славы, - проговорил он, не разжимая губ. - Купайтесь, мадам...

- С особой радостью представляю вам того, без кого не было бы
сегодняшнего торжества, - вещал в микрофон Терпсихорян, - автора романа и
сценария, выдающегося писателя и замечательного человека... - Он выдержал
паузу. - Федор Михайлович Золотарев!

Раздались громкие аплодисменты.

Виновники торжества были выстроены полукругом. Таня и Никита, как
припозднившиеся, оказались с самого краю, и им было хорошо видно всех
остальных. Когда объявили Золотарева, Таня выжидательно посмотрела на
дородного, седовласого мужчину в черном костюме, стоявшего справа от Ивана.
К ее удивлению, к микрофону бодрыми шагами вышел другой сосед Ивана -
невысокий, подтянутый, немного похожий на французского актера Трентиньяна -
того самого, что в "Мужчине и женщине".

- Спасибо, спасибо вам, - с чуть заметным поклоном начал Золотарев. -
Мне, собственно, не о чем рассказывать. Все, что я хотел сказать вам,
сказано в фильме, который вы сегодня увидите. А о чем не сказано в фильме,
сказано в книге, которая, кстати, скоро выходит вторым тиражом...

Несмотря на такое начало, он говорил еще минут десять - про важность
историке-революционной темы, про творческие планы, про полюбившихся народу
героев его произведений.

Таня, обувшая по сегодняшнему случаю новые туфли на шпильках, стала
переминаться с ноги на ногу.

Потом у микрофона выступали, главный оператор, композитор, художник по
костюмам. Стало немного скучновато. Обстановку здорово оживил Гафт. Речь его
была краткой и ехидной. Ни разу не выпав из уважительного тона, он сумел
поднять на смех и автора, и режиссера, и своего брата-актера, и зрителя,
падкого на всякую ерунду.

Вышедший после Гафта Огнев был явно не в ударе. Он мямлил в микрофон
нечто нечленораздельное. Таню качало в ее высоких туфлях, и ей невольно
вспомнились те злосчастные сапоги на вокзале.

Потом что-то восторженно щебетала Анечка Шпет, дрожащим басом рассыпался
в благодарностях престарелый актер Хорев, сыгравший эпизодическую роль
старого моряка.

- Эге, - шепнул Никита Тане в ухо. - Они по всем пройтись решили.
Готовься, Ларина.

- А теперь разрешите представить вам нашу очаровательную дебютантку, я не
побоюсь этого слова, настоящее открытие нашего фильма... Итак, перед вами
наш черный бриллиант, загадочная, коварная, обольстительная Татьяна Ларина!

Скрывая полнейшую растерянность лучезарной улыбкой, Таня горделиво
поплыла к микрофону. "Господи, про что говорить-то? - лихорадочно думала
она. - Да еще он так меня аттестовал... Про что должны говорить коварные и
обольстительные?" Она молча обвела глазами зал. В голове воцарилась пустота.
Ну, хоть что-нибудь...

И густым низким вибрато она начала:

- Жила я дочкой милою...

Со сцены она пела первый раз, тем более без сопровождения, да и без
предупреждения. От волнения голос ее дрожал, создавая намек на потаенное
рыдание, обогащая мелодию тонами искренней страсти. Зал замер, а когда она
допела, разразился громовой овацией. Зрители вставали с мест, скандировали:
"Ларина! Ларина!" Если каждому из выступавших перед ней, включая и старика
Хорева, одна и та же дама из администрации вручала большой букет
гладиолусов, то Таню просто завалили цветами. Обалдевшая Таня кланялась, как
заводная кукла, а подоспевший Никита относил цветы и складывал их возле
кулисы.

Наверное, после нее должен был выступать еще кто-то, но искушенный
Терпсихорян понял, что более эффектной точки в финале торжественной части
невозможно представить себе, и, дав страстям немного поулечься, с нарочитой
скромностью объявил в микрофон:

- А теперь давайте смотреть кино.

Из-за кулис отчаянно замахала руками Адель Львовна, призывая находящихся
на сцене проследовать за нею. По пути Никита наклонился, подобрал букеты и,
вкладывая их Тане в руки, прошептал:

- Сама неси бремя славы, примадонна! Украла, понимаешь, вечер у
заслуженных лиц. Будто ты и есть здесь главная. Чучело!

Таня вспыхнула и укоризненно посмотрела на него.

- Да шучу я, шучу, - объяснил Никита. - Это чтобы не сглазить, чтобы
фортуна не отвернулась. Даже во время триумфов Цезаря за его колесницей шел
десяток легионеров и орал: "Едет лысый любодей!"

Конечно же, ее воспламенившееся восприятие нарисовало несколько
искаженную картину. Овация была не столь уж громовой, но аплодисменты были,
и довольно восторженные. Встал не весь зал, а десятка полтора зрителей, и
скандировали они не "Ла-ри-на!", а просто "Браво!". И букетов оказалось
всего шесть - на один больше, чем у Гафта. Потом уже, чуть успокоившись в
полумраке ложи, куда их потихоньку отвели смотреть их же произведение и
наблюдать за реакцией зала, она призадумалась. Ведь никто, отправляясь в
театр или на концерт, не покупает цветы просто так, на всякий случай,
особенно зимой. Букет всегда предназначается кому-то конкретно. Значит, ей
достались цветы, предназначавшиеся кому-то другому. Кому? Режиссеру? Едва
ли. Валентину Гафту? Нет, свои букеты он получил. Золотареву? Тоже вряд ли.
Все остающиеся за кадром редко получают цветы от зрителей в день премьеры.
Анечка?.. И лишь к середине фильма она поняла, чьими букетами забросали ее