Чтение 29–й страницы книги ~Охота Бешеного~

— Я поняла. Все будет готово, я вас жду.

Лана положила трубку и заметила в зеркале свое отражение. Как все-таки меняет человека горе! Человек сразу будто становится старше на несколько лет. И так холодно, так тошно, что видеть никого не хочется! А иногда наоборот — боишься остаться один и готов искать сочувствия у первого встречного.

Интересно, почему позвонил Савелий, а не Андрей? Наверное, его тоже подкосила эта внезапная смерть: он был так привязан к генералу. Но еще больше к нему был привязан Савелий. Порфирий Сергеевич был для него как родной отец. Они трогательно называли его Батей. Лана вздохнула и снова посмотрелась в зеркало: как ни странно, но воспоминания немного успокоили ее.

— Господи! — Лана всплеснула руками. — Чего ж я стою? Нужно стол накрыть, прибраться немного, себя привести в порядок… Помянутьто нужно по-человечески…

Она бросилась на кухню и принялась хлопотать.

Когда Савелий и Андрей пришли, стол уже был накрыт — не на кухне, а торжественно, в комнате.

— Здравствуй, милая, — тихо сказал Андрей.

Лана нежно обняла его и стала похлопывать по спине, словно успокаивая ребенка. Потом помогла ему снять пальто и только после этого повернулась к гостю.

— Здравствуй! Прими мои искренние соболезнования. Я знаю, Говоров для тебя был как отец.

— Спасибо, Ланочка. — Савелий хотел пожать ей руку, но Лана поцеловала его в щеку.

Они говорили тихо, словно покойник находился рядом.

— Давайте помянем хорошего человека! — Лана проводила их в комнату.

Они сели за стол. Андрей быстро наполнил рюмки и встал.

— Лана права. Порфирий Сергеевич был хорошим человеком, замечательным просто! Этот человек никогда не проходил мимо чужой беды, всегда был справедлив, не боялся признавать своих ошибок. Внимания у него хватало для всех, кроме одного человека — самого себя! Он нещадно эксплуатировал свое огромное сердце, отдавая его тепло родным, близким, своим ученикам, короче говоря, всем окружавшим его людям. Особенно трудно ему было в последнее время, когда он вышел на пенсию, а его попросили занять такой пост, где даже молодому и здоровому тяжело. Вот сердце и не выдержало. Этому боевому командиру пришлось погрязнуть в бюрократических дебрях, пробивать важные документы в буквальном смысле с боем. Это доконало его! — Воронов помолчал, стиснув зубы до хруста, сдерживаясь, чтобы не заплакать. — Я предлагаю выпить за этого человека, который навсегда останется в наших сердцах, и помянуть его минутой молчания!

Лана с Савелием тоже поднялись, выпили, опустили головы и молча постояли немного.

После этого они сели, немного закусили — так же молча. Савелий вновь наполнил рюмки и поднялся.

— Боль утраты мы будем ощущать еще долго, и от этого, к сожалению, а может, и к счастью, никуда не деться. Для нас, его учеников, Порфирий Сергеевич был не просто учителем, не просто командиром, он действительно был для многих Батей! К нему, как к родному отцу, можно было прийти в любое время и поплакаться в жилетку, поделиться горем или радостью. Для каждого у Бати находилось доброе слово, совет или помощь. С его смертью действительно чувствуешь себя осиротевшим. Давайте же выпьем за то, чтобы мы, все его близкие, продолжали нести людям частичку доброты, которую он нам передал. Пусть земля ему будет пухом!

Посидев за столом около часа, Савелий попрощался и ушел. Несмотря на «старые дрожжи», алкоголь нисколько не подействовал.

Савелий ушел не потому, что хотел остаться в одиночестве. Он, как ни странно, не хотел быть с теми, кто прекрасно знал Порфирия Сергеевича. Он говорил о Говорове то, что те и так знали. А он должен был, рассказывая о Бате, заставить их восхищаться.

Куда он мог поехать в такое позднее время? Только на базу.

По пути Савелий набрал номер Олега.

— Не разбудил? — спросил Говорков и не узнал собственный голос.

— Разбудил. Кто это?

— Твой «бешеный» друг.

— Рэкс? Что случилось?

— Батя умер.

— Батя?! Когда? — Олег мгновенно проснулся.

— Полтора часа назад.

— Господи! Ты где?

— Я на Кутузовском, еду на базу.

— Я сейчас тоже туда подъеду!

Они приехали почти одновременно. Увидев, что в «линкольне» Олега сидят еще двое, Савелий не удержался и спросил:

— Без охраны теперь не ездишь?

— Ребята, когда услышали, что умер генерал Говоров, сами напросились. А чего это не открывают? — спросил он, кивнув на ворота.

— Потому и не открывают: такие тачки подьехали, а кто в них — не видно. Нужно показаться. — Савелий вышел из машины и помахал рукой, ворота туг же начали открываться.

Машина въехала на территорию базы, и к ним вышел Матросов.

— Это что, проверка или соскучились по нам? — весело спросил он Савелия.

— Батя умер, — сказал Олег.

— Порфирий Сергеевич? Как же так? Я под его командованием два года пахал… Буквально с месяц назад звонил ему, он в гости звал, шутил еще… Господи! Такой человек! — Матросов со скрежетом стиснул зубы.

— Ромка спит? — спросил Савелий.

— Только что ушел. Сходить?

— Сам выйдет. Услышал же, наверное, шум моторов.

— Наверняка услышал, — кивнул Александр. — Надо же, такой человек умер! Ему же только-только шестьдесят исполнилось. Сердце?

— Да, не выдержало, — вздохнул Савелий.

— Привет мужики! — весело воскликнул Роман, выходя из здания. — По какому случаю компания?

— Батя умер.

— Батя? Чей? — нахмурился тот.

— Генерал Говоров.

— А, Говоров! Слышал о нем. Говорят, отличный мужик был. — Роман покачал головой.

— Не то слово.

— Коли так, помянуть нужно! Идемте, я быстренько сварганю что-нибудь.

— Тебе помогут. — Олег дал знак своим ребятам, и те принялись выгружать из машины сумки.

Однако есть особо никто не стал, да и пили вяло. Ни Савелию, ни Олегу говорить о покойном не хотелось, а остальным было неловко: они не были с ним столь близки, как Олег и Савелий. Савелий вдруг наклонился к Вишневецкому и прошептал:

— Пойдем постреляем?

Того не нужно было упрашивать: всякий раз, когда что-нибудь случалось и нужно было снять напряжение, «афганцы» брали в руки оружие и отправлялись стрелять. Не важно куда: в лес, в тир… Только для того, чтобы ощутить в руках холодную сталь, которая не раз спасала их в трудную минуту. В тяжелые моменты своей жизни они обращались к нему, словно оружие забирало в себя их боль, неуверенность, злость. В такие минуты их руки словно становились продолжением оружия.

Похороны генерала Говорова, несмотря на его пожелания, были пышными и торжественными. Отправляться на кладбище решили из Управления, но когда тело привезли и начальство хотело, быстро выступив у гроба, везти его на кладбище, многочисленная толпа потребовала выставить гроб в актовом зале, чтобы все пришедшие могли проститься с генералом.

Прощаться с генералом Говоровым пришли многие. Люди проходили мимо гроба, усыпанного цветами, кланялись, клали цветы и так проходили мимо, шепотом прощаясь и произнося последние слова благодарности. Людей было столько, что одного дня, конечно же, не хватило: люди шли и шли нескончаемым потоком. Казалось, что они приехали со всех концов бывшего Советского Союза: столько разных национальностей здесь было. Но всех их объединяла одна национальность, которую можно было распознать сразу по из выправке, по их стати, и национальность эта была ЗАЩИТНИК РОДИНЫ.

На следующий день, когда людской поток стал понемногу уменьшаться, гроб с телом генерала установили на орудийный лафет, который в сопровождении военного оркестра и людской массы медленно двинулся по улицам Москвы в сторону Ваганьковского кладбища. И когда прохожие, пропустившие информацию о смерти генерала Говорова, спрашивали, кого хоронят, им отвечали:

— Хорошего человека!

На кладбище, перед фамильным склепом славной русской семьи Говоровых, гроб установили над могилой на специальную механическую подставку. Позади гроба застыли в почетном карауле «голубые береты». Напротив была сооружена небольшая трибуна, с которой, строго по регламенту, выступали с прощальными речами крупные деятели российского государства, военачальники дальнего и ближнего зарубежья, специально приехавшие на похороны, сослуживцы генерала и близкие ему люди. Среди выступавших были и такие, кто хотел использовать эту трибуну, чтобы заработать политические очки, но их быстро приводили в чувство «афганцы», после чего люди эти тут же произносили: «Пусть земля ему будет пухом!» — и мгновенно исчезали, не появившись потом даже на поминках, на которые допускались все, кто хотел прийти.

После выступлений на трибуну поднялся генерал Богомолов и громко скомандовал:

— Взвод! В честь памяти генерала Говорова, одиночными, по команде, заряжай! — В наступившей тишине громко проклацали автоматные затворы.

— Товсь!.. Пли!.. Пли!.. Товсь!.. Пли!..

И после каждого выстрела эхо разносилось по всему кладбищу:

— … овсь-овсь-овсь… пли-пли-пли… ух-ух-ух…

После того как гроб опустили в землю, Богомолов по просьбе Олега Вишневецкого объявил, что все желающие приглашаются на поминки, которые организовали «афганцы» из Ассоциации ветеранов «Герат». Для этих целей Олег арендовал ближайший Дворец культуры.

Несмотря на то что еды и вина было вдоволь, да еще и дежурило несколько машин, готовых в случае чего сорваться и доставить все, что нужно, никто не напился. Помянув добрым словом генерала, люди расходились.

После окончания всех официальных церемоний к Олегу, стоявшему рядом с Савелием и Вороновым, подошла вдова и низко поклонилась в пояс.

— Спасибо вам! От всей нашей семьи спасибо.

— Ну что вы, право… — Растерявшись, Олег обнял ее за плечи. — Прошу вас, если вдруг понадобится какая-то помощь, сразу звоните мне, всегда, в любое время.

— Спасибо, сынок! — Она повернулась к Савелию, несколько минут смотрела на него, потом обняла и шепнула на ухо: — А я тебя с самого начала узнала, Савушка* Но ты не бойся, я никому не скажу! — потом отступилась от него, перекрестила и со вздохом сказала: — Храни тебя Господь… Сережа!

— Сильная женщина, — шепнул Савелию Воронов. — Ты смотри, как держится! — Его слова услышал и Олег Вишневецкий.

— Это сейчас. Виктория сказала, что мать всю ночь проплакала, — заметил он.

— Я и говорю: сильная женщина, — повторил Воронов.

— А ты чего Лану с собой не взял? — спросил Савелий.