Так проверил. Вскинул свой винтарь, да и ба-бах по стволу над самой моей
головой. Пуля, сдирая волосы и кожу, влепилась в дерево. Даже не в
миллиметре (не было того миллиметра) выше моей макушки! Я инстинктивно
осел.
патрон.
выстрелом.
и еще раз на всякий случай нажал мне на плечи сверху. Кисти моих рук он
связал шнурком, выдернутым из ботинка убитого. - Я таким макаром япошек еще
на Хасане на столбы рассаживал. Они и научили, - хвастался дед. - Ты пока
посиди. А потом мы побалакаем.
пол-литровой засаженной кружке и, заварив, стал гонять чаи, поглядывая на
меня да подсушивая промоченные в ручье портянки.
дном дедок, не понравится ему выдуманная наспех история - останусь здесь до
окончания века, пока меня либо подручные Резидента не обнаружат, либо
муравьи заживо не съедят. Лучше ближе к правде.
поделать, если этот занюханный таежный охотник покрепче других спецов
оказался. Такой все по глазам читает... через мушку прицела.
растерзание оставлять", - мы ушли на его заимку. Трофейное оружие нес я,
снаряжение и магазины - дед.
отношение к окружающему миру. Жил он, судя по внешнему облику заимки и
царящему там порядку, основательно. Каждая вещь была под рукой, каждая
знала свое место.
дальневосточной и потом еще два полных года на большой войне, он, не
боящийся ни бога, ни черта, по недоумству перенес фронтовые привычки в
гражданскую жизнь. Он думал, страшнее массированного минометного обстрела
страхов быть не может. Мирная эйфория быстро подвела его под казенный
монастырь. Вначале на него раза два-три капнуло начальство, а потом он в
бога, в матушку и в министра внутренних дел вложил молоденького - сопли на
пуговицах блестят лейтенантика-особиста. На многочисленные ордена и медали
не посмотрели - кого тогда можно , было удивить этим железом, - и молодому
капитану впаяли срок. В зоне капитану не понравилось. В первые же недели
своего лагерного летосчисления капитан повел с местными буграми долгий
схоластический спор на тему высокой моды. Он утверждал, что добротная,
генеральского сукна шинелька в чем-то элегантнее рваной засаленной
телогрейки. Урки настаивали на обратном. Местные оппоненты выставили в
качестве дополнительного аргумента два сломанных капитанских ребра. Он -
россыпь их передних зубов.
мук.
приговора. Ему оставалось только бежать. На очередном молевом сплаве бревен
он очень удачно упал в воду и "утонул" на глазах многочисленных заключенных
и охраны, раздавленный тяжелыми сосновыми стволами. Отдышав под бревнами
через специально заготовленную трубочку почти час, утопленник всплыл. Его,
конечно, искали. Но искали вниз по течению, а он ушел вверх. Он учел ошибку
своих предшественников, стремившихся к югу, туда, где теплее, где стучит
колесами железная дорога и где всех и ловили.
охотника-промысловика. Тот не только не передал его в руки ближайшему
милицейскому патрулю, что само по себе удивительно, но и принял как
равного. Совместными усилиями под избушкой они вырыли схрон, куда беглец
прятался, если к охотнику наведывались власти. Раза два захаживали
разыскивающие беглецов-зеков гэпэушники, но найти они ничего не могли,
потому что их натасканные на человечину собаки отказывались подходить к
избе, пропахшей медвежьим духом. На этот случай охотник держал ручного
медведя. Так они жили, совместными усилиями добывая прокорм, шесть лет.
Охотник оказался тоже не охотником, а беглым, но лет на десять раньше,
заключенным, в прошлом жандармским унтером. Откуда он раздобыл документы,
бывший жандарм не распространялся. Когда он умер, документы по наследству
достались беглому капитану, который собрал пожитки и отъехал еще на тысячу
верст дальше. Тогда-то он и "подрос" чуть не на двадцать лет. Но сильно это
в глаза не бросалось. Таежная жизнь не молодила, отпущенная по грудь борода
и усы способны состарить и подростка.
своим уставом, наведываясь изредка в ближние поселки сдавать шкуры и
прикупать патронов и соли. Его, кроме дней выборов, не беспокоили. Вплоть
до сегодняшнего дня.
безопасности и беглого, живущего по чужому, доставшемуся ему от царского
жандарма, паспорту, зека. Чего только на этом свете не случается. Диву
даться можно!
третий я решил возвращаться. Я не мог поступить иначе. Там был Резидент,
там была дискета. Мне не с чем было являться пред светлы очи начальства.
Что бы я рассказал, особенно после гибели ревизоров? Резидент не Дурак,
найдет способ навешать на меня всех возможных и невозможных собак, хоть на
мертвого, хоть на живого. На мертвого предпочтительнее.
погибнуть. Без середины. Другого выхода из этого леса для меня не было.
одежду и обувь. Моральная сторона трупного мародерства меня волновала мало.
Что мне заботиться о душе, когда надо сохранить в целости ноги. На хромых
ногах и душа спотыкается. Мне бы живым выбраться, а грехи я как-нибудь
замолю после. Тем более это не самый тяжелый из всех, что я совершил за
свою жизнь. Было бы кому замаливать, а там разберемся.
захлопнется? Чего не живется спокойно?
давно терзавшему меня вопросу.
матерого окуня, каким был старик, моя дохлая наживка не заинтересовала.
Возраст не тот, на что попало клевать. Такого и бреднем не ухватишь, а я
удочками размахался.
легко согласился дед.
потемки.
я.
рассказываешь, я не видал. Ты сегодня их постреляешь, а завтра скажешь:
"Погорячился".
спаситель все-таки.
хоть и без зарядов, но уважение внушает. А патроны - дело наживное.
- Ну, все, дедок. Не поминай лихом, - начал прощаться я.
печь.
безоружного человека на автоматы. Давно бы так. А то изображает из себя
пацифиста-надомника. Слышал я его проповеди, знаю, как он противника от
оружия отвращает. Не откажешь, если ближе чем на семьсот метров стоишь.
подался вперед, но он, не обращая на меня внимания, рассовал патроны в
карманы.
жмете, а потом фамилию спрашиваете.
собирался основательно, как будто жить в другое место переезжал.
поэффективнее будет, но с заковыркой, о которой можно узнать слишком
поздно.
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Прозоров Александр