овладела какая-то странная апатия, состояние полусна, когда бредешь, словно
сквозь толщу воды, и мир вокруг зыбок, тягуч и тяжел, и тебе нужно пробрести
сквозь него куда-то в свет, отбиться от волков, уже готовых окрасить желтые
клыки твоей кровью, и - выйти, выдюжить, выжить. Вот только - как у
Высоцкого? "Укажите мне край, где светло от лампад..."
тьму, как зеркала свет... И потому мы бредем и бредем, задыхаясь от
удушливого равнодушия "ближних" и плутая в пустоте полной и никчемной
свободы. Никому не нужные и никого и ничто не жалеющие. А потому - жалкие.
"эволюция". У нас другое и называется по-другому: воля. Своя ли, царская,
или просто - вольница вольная... Свобода, как выразился старик Маркс, есть
осознанная необходимость. А воля - это отсутствие любой необходимости.
Когда минут через сорок я выбрался к небольшой станции, взгляд мой искал
только одно место. А кто ищет, тот всегда найдет. Особенно в нашей великой и
некогда неделимой. Под любым подходящим, желательно адекватным, названием:
"Голубой Дунай", "Зеленый остров", "Встреча", не говоря уже о пельменных,
блинных, чебуречных и прочих рюмочных. Блинов или чебуреков там вполне может
и не быть, а вот основной продукт королевства... Причем это не нефть.
значение в истории человечества в целом и в России - в частности. Это
предохранитель от взрывов и революций, это прокладка, исключающая всякое
несанкционированное протекание мозгов, это зелье, делающее собеседника
психоаналитиком и позволяющее махом решать не только свои проблемы, но
вопросы мира и войны во всех отдельно взятых регионах и целом свете, это
амортизатор, смягчающий жесткость и жестокость жизни, делающий углы мягкими,
женщин соблазнительными и доступными, людей значимыми и беспомощными. Это
безжалостный зверь, подкрадывающийся на мягких бархатных лапках, уводящий в
феерию самовозвеличивания и самолюбования, превращающий жалость к себе в
сладкий непереносимый недуг... Беспощадный зверь, разящий нищетой и немощью
всякого, кто посмел подумать, что сильнее его.
сожрет меня изнутри, сожжет, испепелит душу ненавистью... А пожар смертной
тоски на Руси испокон заливают водкой.
Страждущим остограммиться водочку разливали по старинке: в чистые пузатые
лафитнички. Естественно, с недоливом, зато - в традициях. Ибо водочку
положено кушать из прозрачной посуды; мнущийся пластмассовый стаканчик,
такой же "одноразовый", как проститутка с Курского вокзала, даже процесс
опохмелки превращает в сущее мучение.
цвета пиджачке, похожем на форменный школьный тридцати-сорокалетней
давности. Аккуратно, двумя ладонями, он подхватил лафитничек под донышко,
пошептал что-то губами, будто заговор творил над клятым зельем, чтобы не
пошло обратно и "прижилось", чуть ссутулился, выдохнул, решился, махом влил
водку в рот, проглотил, замер, боясь пошевелиться, облегченно выдохнул,
зажевал чем-то и, отяжелевший, опустился на ближний стул у грязного стола.
Глаза его подернуло слезливой поволокой, и алкан закемарил тихо, привычно
превратившись в то, чем стал: вешалку для школьной униформы своего
фэзэушно-голубятнического детства.
Оглядела мельком мою профессорскую наружность, отметила и помятость дорогого
пиджака, и грязные пятна, спросила:
домой. Через пятнадцать минут и электричка московская.
бабы не были дурами, мужик бы что? Принял сотку и домой заспешил, там бы
принял еще, да под борщик или картошечку с селедочкою... И все обиды бы
прошли, улеглись... Я вот со своим тридцать лет скоро живу, всякое бывало, а
чтобы он где на стороне глаза налил да домой на рогах - такого не было.
Потому как знает, дома в холодильнике всегда есть, да закусочка, да щи
суточные. И выпьет ежели с товарищами, ко мне своими ногами идет. Вот как
оно правильно.
от разлада промеж мужиками и бабами, а разлад тот - от непонимания. И вянут
тетки на старости в одинокой бабьей тоске, а мужички, те вообще делается
горькими, вроде Семеныча. - Она кивнула на дремлющего алканчика. - А ведь я
его еще парнем помню, сама еще девкой-недолеткой была, так на него
заглядывалась. И все у нас на поселке заглядывались. Гулевал он тогдась
весело, беззаботно. А ныне - что?
тоскуешь, а по жизни. - Она задумалась, снова оглядела сработанный
лейтенантом Настей прикид под названием "имидж". - Будто живешь ты другие
жизни, да не свои, а до своей все никак не доберешься. Ты вот чего, парень.
Советовать тут на жизнь не насоветуешь, а коли уж так тебя крутануло... Ну,
возьми пузырь, спрячься от людей, оттоскуй свое да за дело берись. Я вижу -
ты умеешь. Не из тех ты, которые только языками молоть горазды. Ну что,
давать бутылку-то?
стол тебе собрать некому. Да ты не сомневайся в продуктах-то, у меня тут
никто и не кушает, для себя да для девчат, что на станции торгуют, готовлю.
Котлетки домашние, огурчики малосольные свои, сальца с прожилкой кус отрежу.
Лады?
решительно отказавшись от сдачи, принял увесистый сверток, упакованный в
полиэтилен, поблагодарил.
сам ты на шалого-фартового никак не тянешь. Трудяга, видать. А ктой-то тебя
с твоей жизни сталкивает да в свои возы запрягает. Плюнь на них. Сам живи. А
как наладится, меня вспомни. Тетя Клава меня зовут. Меня здесь, на станции,
да и на поселке все знают.
мне зеленым хвостом. Да и что мне искать в Москве? Пулю?
блатные? Порожняк. По-рож-няк. Или права тетя Клава? И я вместо своей живу
чьи-то чужие жизни... Хм... Но в одном она не права точно: что водка на меня
не действует. Тело стало расслабленно-послушным и захотелось вдруг в края,
где я никогда не был, но где есть солнце, море, красивые девушки, теплый
вечерний бриз и все, что нужно для счастья. Если бы знать, что для него
нужно!
и не оказался снова на той же привокзальной площадке, обрамленной упомянутой
кафешкой с одной стороны, чахлым рахитичным сквериком и подобием рынка - с
другой.
паковала в полосатые сумки немудреное барахло. Жажда общения после выпитого
оказалась стойкой.
на работе и, чтобы окончательно не опалиться, залила пожар в груди тем же,
чем и я.
а брюха - нету. Щас моднявее наоборот: у кого плечи пятьдесят шестой, пузо -
весь шестидесятый.
и индивида в нем.
на тебе знатный. Чего-то ты мутишь, парень, а?
- Она снова прищурилась: - А ч", тебе пойдет. Суперменистый выйдешь
мужчинка. Просто настоящий полковник. Погодишь чуток? Я здесь недалеко,
слетаю к Настьке Головановой, у нее один такой вот большой неходовой должен
заваляться. Погодишь?
группки панельных двухэтажек, стоявших чуть поодаль. Я опустился на бордюр и
Конан-Дойль Артур
Самойлова Елена
Куликов Роман
Андреев Николай
Корнев Павел
Орловский Гай Юлий