по парашютной подготовке с самым "сырым" батальоном - морской пехоы. Как
только в воздухе зафыркали, словно злые куропатки, мины, Громов заматерился,
обозвав разведчиков, докладывавших о том, что в преследуемой грyппе ничего
серьезнее автоматов нет, пидорами и уебками, и скомандовал отступление, не
дожидаясь согласия Абду Салиха. Впрочем, тот не возражал.
солнце скал, Андрею почему-то совсем не было страшно, хотя невдалеке от него
падали сраженные осколками солдаты. Обнорский словно не понимал реальности
опасности, им овладело какое-то странное, ироническое спокойствие. Ничего не
понял он и тогда, когда вдруг ощутил на бегу легкий толчок в левую часть
черепной коробки, Андрей лишь покосился на бежавшего метрах в двух солдатика
- ему показалось, что этот паренек задел его прикладом автомата.
слишком далеко, чтобы зацепить его автоматом, потом Андрею почудилось, что
по его левой щеке ползают какие-то мухи, щекоча кожу... Не прекращая бега,
он провел пальцами по щеке, сгоняя мух, пальцы попали во что-то липкое.
Обнорский глянул - на руке была кровь... Боль почти не чувствовалась -
видимо, осколок был очень острым и ударил по голове вскользь, лишь рассек
кожу под волосами, не добравшись совсем чуть-чуть до кости черепной
коробки...
с удобством за крупной скалой, куда не долетали осколки, - там Обнорского
вдруг затошнило и затрясло... В батальоне был лейтенант-фельдшер, точнее
даже не лейтенант, а "кандидат в лейтенанты" - было в Южном Йемене такое
звание. Этого коновала Громов к Андрею категорически не допустил, сам
осмотрел рану, сказал, что она пустяковая, промыл ее перекисью, потом велел
двоим солдатам крепко взять Обнорского за руки, а сам быстренько
приготовился к "операции": протер руки одеколоном, ловко выбрил опасной
бритвой волосы вокруг раны и вымочил все в том же одеколоне обыкновенную
иголку с обыкновенной суровой ниткой.
поглядывая на эти приготовления.
сейчас, будешь как новый...
Громов так гаркнул на них, что десантники просто не дали переводчику
пошевелиться.
буквально за пару минут сделал несколько аккуратных стежков - как только
Обнорский почувствовал, что игла протыкает ему кожу на голове, он уже и сам
боялся пошевелиться... Громов полюбовался своей работой - словно лопнувшую
фуражку заштопал, - промыл все еще раз перекисью, наложил марлевый тампон со
стрептоцидовой мазью и аккуратно, перебинтовал Андрею голову. Самое
невероятное заключалось в том, что Обнорскому за все время операции было
почти не больно - видимо, не только из-за шока, но и из-за безмерного
удивления хирургическими навыками советника.
осторожно ощупывая пальцами плотную повязку.
имущество!
на мгновение перекрыли грохот от разрывов мин... I
собирал убитых и раненых (двенадцать "холодных", десять тяжелых и двадцать
шесть легких), банда растворилась, пользуясь спустившейся темнотой.
Прибывшие лишь под утро вертолеты в три захода перебросили батальон на
аэродром Гураф, куда через сутки пришел из Адена "ан-12". Однако, как
выяснилось, самолет хоть и вылетал действительно из Адена, но до Гурафа
забирал еще с оманской границы персонал разгромленного наемниками кубинского
госпиталя, а также раненых из бригады народной милиции", поэтому летчики
согласились взять на борт только раненых - самолет и так был перегружен.
нечто вроде русских казаков. Советниками в частях народной милиции были в
основном кубинцы.
борта, Громов решил лететь с Обнорским - каждый лишний час в пустыне был
настоящей мукой даже для здорового человека.
лежали вповалку прямо на полу, и переводчику с советником пришлось
примоститься в хвосте прямо на закрытых створках люка. Перед взлетом в салон
протиснулся русский летчик с безумным лицом - он оглядел мешанину
человеческих тел, скептически цыкнул зубом и, видимо считая, что его все
равно никто не поймет (Обнорского с Громовым он, похоже, принял то ли за
кубинцев, то ли за палестинцев, но уж не за русских - это точно), сказал
вслух:
Андрея и Дмитрия Геннадиевича за все время полета? "ан-12" все же взлетел,
но большой высоты набрать уже не мог, тащился метрах на восьмистах, скрипя
крыльями и завывая моторами. Створки люка противно покачивались под
Обнорским и Громовым, мокрыми как мыши, - Андрей впервые видел, что советник
по-настоящему испугался.
медсестра-мулатка, сидевшая метрах в двух от Андрея и время от времени
стрелявшая в него огромными глазищами. Обнорский даже начал раскручивать в
голове план знакомства, из которого, конечно, ничего не получилось. Сразу
после триумфальной посадки в Адене (русского пилота долго подбрасывали на
руках прямо на бетонке, а кое-кто из солдат даже пытался поцеловать ему
ботинки) всех кубинцев куда-то быстренько увезли. Андрей с Громовым долго
мотались по комплексу аэропорта в надежде найти попутную военную машину до
Тарика, но в конце концов плюнули на это безнадежное занятие и решили ехать
на такси за свои кровные - в складчину это было не так дорого.
перебинтованная голова вкупе с грязной камуфляжкой и мужественно небритыми
щеками: хабирши заохают, побегут с сочувствиями и предложениями помощи
раненому герою - от одного вида такой помощи (чисто женского) Андрей точно
не отказался бы... Потом подойдут мужики - более степенно, но все равно с
любопытством начнут расспрашивать, кто-нибудь обязательно запустит
какую-нибудь хохмочку типа: "В жопу раненный боец - он уже не молодец" или
еще что-нибудь в этом духе... Приятно все-таки возвращаться домой, а
Обнорский уже давно считал Тарик своим домом, где все знакомо, все понятно и
где всегда знаешь, чего ждать от соседей...
переводчика Седьмой бригады. Двумя часами раньше переводчик Фархад Мирзаев
привез в грузовой "тойоте" из штаба Центрального направления труп своего
советника - полковника Георгия Пантелеймоновича Кордавы.
грузин, легко вспыхивал по любым поводам, а как настоящий советский
полковник, был еще и законченным хамом - из-за этих двух обстоятельств у
него постоянно происходили конфликты с подсоветными. Рассказывали, например,
что однажды Кордава скомкал карту и бросил ее в лицо начальнику штаба
направления. В этот раз получилось что-то похожее, только начштаба больше не
стал терпеть унижения, а засадил в полковника полрожка из автомата, быстро
собрал лично преданных ему солдат и офицеров и ушел к саудидам. Поскольку
Кордава был мужиком огромным и сильным, как медведь, умер он, несмотря на
свои девять (!) пулевых ранений (ноги, живот, грудь, руки), не сразу, а уже
по дороге в Аден - истек кровью на куске поролона в грязном кузове "тойоты".
В штабе направления медпомощь полковнику не оказали, а Мирзаев то ли ничего
не смыслил в медицине, то ли просто перепугался до полусмерти - так или
иначе, в Тарик Фархад привез уже труп.
столе перед кинотеатром - комендант Струмский обмывал его из шланга при
помощи двух прапорщиков-шифровальщиков. Вокруг стояла неплотная толпа
хабиров, переводчиков и женщин. Все молчали, лишь жена Кордавы, статная
яркая грузинка лет сорока, выла в голос, мешая русские слова с грузинскими.
была и жена Дмитрия Геннадиевича, она с криком бросилась на грудь грязному,
небритому мужу и зашлась в истерике. Вдова Кордавы, увидев, как жена
обнимает вернувшегося мужа, завыла еще громче, сорвалась на визг, упала на
землю и начала ее грызть, царапая губы и щеки... Сцена была настолько
жуткой, что все оцепенели и не сразу кинулись поднимать бившуюся в припадке
вдову...
нужна...
Кордавы, почему он не утешает вдову, но пока Пахоменко отсутствовал,
Обнорский раздумал задавать вопросы. Зачем? Что изменится? Может, у генерала
действительно важные дела...
руль, лихо развернул машину и выехал из Тарика. Полдороги проехали молча,
хотя Обнорский чувствовал, что референту не терпится что-то сказать.
Орловский Гай Юлий
Никитин Юрий
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Белов Вольф
Контровский Владимир