он был вежлив.
покачиваясь, она двинулась фабричным двором, сквозь горький дым на
отшатнувшуюся толпу. Он начальствует и властвует над городом - он и шофер.
Они двое не признают правил движения, они презирают публику,
возвращающуюся из театров и кино, семенящую по улицам, которые
разматываются перед летучим серым кузовом. Прочь с дороги! Полисмен,
регулирующий движение на углу Чиккесо и Двадцатой авеню, услышал, как они
приближаются со скоростью ночного экспресса - урррр... ру...
дзянг-дзянг-дзянг-дзянг - и очистил шумный перекресток. Народ жмется к
тротуару, рискуя попасть под шарахнувшуюся лошадь или попятившийся
автомобиль, и проносится мимо карета - дзянг-дзянг-дзянг-дзянг, а на ней,
держась за ремень, спокойно покачивается на своем опасном сидении доктор.
протравленным рабочим столом, с безжизненными рядами колб и пробирок.
жизнь! - ликовал он и гнал от себя образ Макса Готлиба, который ждал
где-то изнуренный, усталый, терпеливый.
Ангус Дьюер, жили в длинной темной комнате с шестью походными кроватями и
шестью шкафчиками, заваленными фантасмагорией галстуков, фотографий,
дырявых носков. Молодые врачи часами просиживали на своих кроватях,
обсуждая, что лучше, хирургия или терапия, загадывая, каким обедом они
насладятся в свободные вечера, и разъясняя Мартину, как единственному
женатому товарищу, достоинство больничных сестер, в которых они поочередно
влюблялись.
усвоил Походку Стажера - быстро шагал по коридору, щеголяя оттопырившим
карман стетоскопом, но не мог, никак, не мог усвоить надлежащий тон с
больными. Он жалел немощных, желтых, страдающих пациентов: на койках они
постоянно сменялись, но неизменной оставалась громада унылой боли. Однако,
после того как он сделал три перевязки, ему стало скучно, захотелось
перейти к чему-нибудь новому. Зато работа по оказанию скорой помощи вне
больницы не переставала льстить его гордости.
именуемой "Павильоном". Черный саквояж служил ему пропуском. Полисмены
отдавали ему честь, проститутки кланялись без насмешки, содержатели
салунов кричали: "Добрый вечер, док", и грабители отступали в подъезды,
давая ему дорогу. Впервые в жизни Мартин был облечен властью - явной
властью. И переживал несчетные приключения.
возмущением отклонил похожее на подкуп вознаграждение, а потом, когда
подумал, каким обедом мог бы угостить Леору, пожалел, что отклонил.
Взломав дверь, он врывался в гостиничные номера, где пахло газом, и
возвращал к жизни людей, покушавшихся на самоубийство. Пил тринидадский
ром с депутатом конгресса, ратовавшим за сухой закон. Выхаживал полисмена,
избитого забастовщиками, и забастовщика, избитого полисменами. В три часа
ночи ассистировал при неотложной операции брюшины; операционная - белые
кафельные стены, белый кафельный пол, матовые стекла светового фонаря, -
казалось, была облицована пылающим льдом, и белым пламенем полыхали в
стеклянных ящиках для инструментов жестокие узкие клинки. Хирург в длинном
белом халате, в белой шапочке и бледно-оранжевых резиновых перчатках нанес
быстрое сечение на огражденном полотенцами квадрате желтоватого тела,
глубоко вонзаясь в слой жира, и Мартин без волнения увидел, как первая
кровь грозно показалась из разреза. А месяц спустя, когда вышла из берегов
Чалуса, он проработал семьдесят шесть часов подряд, изредка засыпая на
полчаса в карете скорой помощи или на столе в полицейском участке.
этажа, и принимал роды; выстроив людей в очередь, перевязывал им руки и
головы; но истинную славу он завоевал отчаянным подвигом, когда переплыл
поток, чтобы спасти пятерых до смерти напуганных детей, очутившихся на
дрейфующей церковной скамье. Газеты кричали о нем крупными заголовками; и
когда он вернулся и, поцеловав Леору, завалился на полсуток спать, он
лежал и с едким оборонительным сарказмом думал об исследованиях.
переплыл поток!" - поддразнивал Мартина доктор Эроусмит.
Мартином, которого боялся в себе открыть, и тогда овладевала им тоска по
лаборатории, по трепету открытий, - когда заглядываешь глубже поверхности
и дальше нынешнего дня в искании основных законов, - в котором ученый (как
бы кощунственно и развязно ни отзывался он о том) находит неизмеримо
больше восторга, чем во временном врачевании, подобно тому как верующего
больше восторгает естество и грозная слава бога, нежели преходящие радости
земных добродетелей. К печали прибавлялась и зависть, что он остается за
порогом, что другие его обгоняют, все более овладевая техникой, шире
познавая явления биологической химии, дерзая глубже проникать в законы,
которые пионеры только нащупывали, только смутно намечали.
стали так же будничны, как счетоводство, когда он ознакомился со всеми до
странности малочисленными способами, которыми люди умудряются наносить
ущерб самим себе и убивать друг друга, когда стало скучно жить ради того,
чтобы только не уронить принятого на себя звания Доктора, - тогда Мартин
попробовал утолить или скорей убить свое преступное научное сладострастие
добровольной возней в больничной лаборатории, делая сводку анализов крови
при злокачественном малокровии. Его заигрывание с ядом изысканий было
опасно. Среди суеты хирургических операций он рисовал себе сосредоточенную
тишину лаборатории.
поселиться в Уитсильвании, заняться делом и зарабатывать на жизнь - а я,
черт возьми, не оставил этого намерения!
вечер он проходил через приемный покой, когда Леора на обратном пути из
конторы, где работала стенографисткой, зашла за Мартином, чтобы вместе
идти обедать. Мартин познакомил их, и маленький декан задержал ее руку,
помурлыкал и пропищал:
пообедать? Жена меня покинула. Я бедный одинокий мизантроп.
студентом и профессором, но двумя коллегами-врачами, ибо декан Сильва
принадлежал к тем редким педагогам, которые не теряют интереса к человеку,
когда тот не сидит больше у их ног. Он повел двух заморышей в дешевый
ресторан, усадил за столик в кабине и заказал им по основательной порции
жареного гуся и по кружке эля.
как всякие лабораторные крысы.
циники, разрушители, "гробокопатели", как их называет чернь: это - Дидро,
Вольтер, Эльсер; они великие люди, чудодеи, но тешатся больше разрушением
чужих теорий, чем созданием собственных. Ну, а мои боги это те, кто берет
открытия готлибовских богов и обращает их на пользу людям - кто умеет
вдохнуть в них жизнь!
правда ли? - Рафаэлям и Гольбейнам, использовавшим эти изобретения!
Лаэннек и Ослер - вот люди! Чисто научные исследования? Прекрасно, еще бы:
искать истину, не гонясь за коммерческой выгодой или славой! Добираясь до
корня вещей! Презирая последствия и практическую выгоду! Но тогда, если
проводить эту идею дальше, вы понимаете, человек может ничего не делать и
только считать булыжники на мостовой Торговой улицы, и он найдет себе
оправдание. Он даже найдет себе оправдание, мучая людей, чтобы только
послушать, как они вопят, - и будет еще издеваться над человеком, который
принес облегчение миллионам!
Он должен гореть страстью на благо человечества. Он избрал самую высокую
профессию в мире, но он разбрасывается, пробует то одно, то другое.
Удерживайте его, дорогая, сберегите для мира его благотворную страстность.
между ними, похлопывая Мартина по плечу, Леору по руке, смеясь до слез,
когда актер попадал ногою в ведро с белилами. В полуночном красноречии
Мартин и Леора, захлебываясь, говорили о своей нежности к нему, и
Уитсильвания рисовалась им как путь к спасению и славе.
Северную Дакоту они встретили на улице Макса Готлиба.
и больным. Пока Мартин терзался вопросом, не пройти ли с поклоном мимо,
Готлиб остановился.
"Почему ты ко мне не вернулся?"
пошел дальше, сгорбившись и как будто едва перемогая боль, юноше
томительно захотелось побежать за ним.
Семенова Мария
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Ильин Андрей
Плотников Александр
Суворов Виктор