шизофренией и раковыми заболеваниями. Многие наши врачи пренебрежительно
относятся к колдунам, живущим в сельве, на берегах Амазонки и в горах
вокруг Куско. А зря. (Слушая Роблеса Годоя, я вспомнил об эксперименте
нигерийских врачей в Абескуте. Под эгидой Исламабадского университета они
создали больницу в Аро, в предместье Абескута.
душевнобольных и добились уже многого, очень многого. Сейчас это стало
хорошим тоном - ругать знахарей и колдунов, потешаться над ними. А ведь
именно африканские колдуны из племени поруба в течение веков лечили
головные боли и бессонницу настойкой из листьев раувольфии, а европейская
фармакология выделила из раувольфии популярнейший среди гипертоников
раунатин лишь двадцать лет тому назад.)
дель Перу". Он познакомил меня со своими коллегами по съемочной группе.
Занятно: его механика зовут Гитлер. Мальчишке восемнадцать лет, отец его
ярый поклонник нацистов. Старшего сына он назвал Гитлером, а младшего -
Муссолини. Когда я здоровался с ними, старший вызывающе-нагловато
представился:
сжав его руку.
экран; застрекотал портативный проекционный аппарат.
кинопублицистика об аграрной реформе. Потом смотрели фрагменты из его
новой картины "Труба". Трагичный фильм; сделан значительно серьезней
первого; форма и манера, бесспорно, навеяны работами Дзиги Вертова и
Романа Кармена. Содержание его вкратце таково: в 1930 году в Ла Оройя был
построен медеплавильный завод.
километров вокруг вся растительность была выжжена; в 20 километрах
появилась чахлая зелень, и лишь в восьмидесяти километрах от "Трубы" была
трава, на которой крестьяне могли пасти овец.
годах, под давлением общественного мнения, правительство обязало
американские компании установить очистители с тем, чтобы спасти богатейшие
пастбища от гибели.
сдали в аренду 360 тысяч гектаров земли вокруг "Трубы". Им сдали в аренду
эти земли, был. установлен очиститель, и чуть ли не на полумиллионе
гектаров огороженных колючей проволокой земель ковбои, вывезенные из
Штатов, начали разводить своих овец. Перуанцев за колючую проволоку не
пускали. Крестьяне стали пухнуть от голода - падеж скота был повсеместным,
ибо американцы забрали самые лучшие земли. Крестьяне вместе с рабочими
организовали забастовку. Полиция расстреляла демонстрантов. "Труба" стала
символом национального позора: по указке североамериканских монополий
полиция Перу стреляла в своих собратьев... И лишь правительство Веласко
Альварадо передало все эти земли крестьянским кооперативам.
профессор Эрреро Грей и генеральный секретарь Роса Зрнандо пригласили
ведущих поэтов, писателей и журналистов Лимы на улицу Пуно, в дом 421, в
новое, недавно выкупленное у хозяина помещение АНЕА. Сначала была моя
лекция о Советском Союзе, прежде всего о литературе и кинематографе, а
потом вечер "вопросов и ответов".
Лиме. Как и большинство перуанцев, он ироничен и предельно точен в
формулировках.
развитие перуанской литературы. Мифы, сказки, фольклор, эпос, "История
братьев Айяр"
сложена не столько из букв, сколько из цифр, а цифры однозначны,
воинственны и направленны; они подчас сильнее литеры. И неверно, в корне
неверно, когда считают, что культура инков космополитична и занесена
извне, - она есть дух и символ перуанской нации.
обращаются в своих дискуссиях к прошлому. Видимо, пробудившееся в полной
мере национальное самосознание возвращается к истокам национальной
культуры и помогает писателям в их борьбе за престиж народа. В свое время
с Севера в Латинскую Америку пришла хитрая тенденция - снивелировать все
самобытное во имя создания "великой культуры единой Америки". При этом
автоматически подразумевалось, что культура станет "англоязычной". Не
вышло. Культура Латинской Америки, такая многообразная, все больше и
больше обращается к народным истокам. Здесь, однако, не исключена
опасность "интеллектуального национализма". А ведь национализм,
утвердившись в качестве главенствующей силы общественного развития, прежде
всего требует "закрыть границы", это означает разрыв с более развитыми
литературами, ведет к расколу культуры, к изоляции лучшего лишь потому,
что оно - иностранное.
общению с коллегами из Советского Союза, Польши, ГДР, Болгарии, Франции,
Италии, Кубы - очевидна.
национального сопровождается показом трагической жизни крестьян, описанием
издевательства латифундистов над несчастными. Литература Латинской Америки
пока еще очень мало внимания уделяет городу, который в конечном счете
будет определять и уже определяет пути развития всего общества.
недальновидно, сколько опасно, учитывал тенденции развития в век
сверхскоростей.
Громадноглазая, смуглая, черноволосая, похожая на Анну Ахматову, с длинной
сигаретой, постоянно сжатой в тонких пальцах, украшенных перстнями древних
индейцев, с красным платочком на шее ("это в честь красного писателя"),
она задумчиво говорит:
предтеча того, что будет. Честность поэта - в его беспрекословном принятии
на себя задач борьбы народа. Я написала поэму о Боливаре, который выходит
из моря, как тень, и уходит в землю, чтобы появиться вновь в обличье Че
Гевары. Я верю - раньше тоже были солнца; они исчезали, но загорались
новые. Мы все рождены культурой "тиу анаку".
аймара. Мы все подданные этой культуры. Но я не смогла бы писать, не
испытай я на себе влияния реалистов, борцов за национальную свободу -
Мануэля Гонсалеса Прадо и Пабло Неруды.
стихи. Она родилась в поселке, где жили медеплавильщики. Только в семь лет
она впервые увидела растущее дерево. (Я сразу же вспомнил Рабиновича, его
фильм "Труба".)
- я решила, что это какой-то важный сеньор с тонкими руками. Окно в
автобусе было открыто, и я помахала этому "сеньору" рукой. Первое дерево -
главный водораздел в моей жизни. До этого я жила в другом мире. Я не раз
видела, как у нас на руднике вместе с серо-синей медной породой в
вагонетки загружали руки и ноги погибших шахтеров. Отец говорил: "Не смей
смотреть!" А я смотрела. Это было в Икике. Я помню забастовку. Полиция
тогда не разговаривала с рабочими, полиция стреляла.
заставляли зубрить "историю счастья моей родины". А я видела несчастья
моей замечательной родины. Я возненавидела педагогов - как можно любить
лгунов? Моей истинной учительницей стала Габриэла Мистраль, потом Де Роко
и Неруда. Это было в Чили. В нашу школу по понедельникам приходили
писатели. Они читали лекции - без всякой программы; они говорили о
литературе, слушали наши стихи, рассказы. Это были праздники, особенно
когда приходил Пабло Неруда. Я написала тринадцать книг; они изданы в
Перу, Мексике, Чили и Венесуэле.
Рахель, закурила новую сигарету.
Голос у нее низкий, чуть не бас. - Я писала религиозно-мистические стихи.
А сейчас я перечитываю их, и мне страшно. Но я понимаю - я была тогда
больна: я лежала при смерти около двух месяцев. Однажды, проснувшись, я
увидела, как в мое окно вваливается громадное, новое солнце. Я сказала
тогда: "Здравствуй, солнце. Не зря тебя чествовали инки!" Я заставила себя
подняться с постели, но тут же упала. Но все равно я почувствовала себя
здоровой, а назавтра ушла из монастыря - жить и работать для солнца!
вспоминает Каталина. - Тогда мне было двадцать пять лет. Это было первое
мое крушение - гибель любимого учителя. Именно Сторни заставила меня
писать. Поэта, если он не гений, надо понукать, как осла, иначе он умрет;
он будет говорить о чем угодно, но не станет писать. Первое мое
опубликованное стихотворение посвящено богу Инте. А потом я отдала себя
политике, вступив в ряды АПРА. Что бы сейчас ни говорили об АПРА, в мое
время эта организация играла положительную роль. Сейчас я вышла из АПРА -
они переродились, они предают интересы народа... Я писала стихи протеста.
Буджолд Лоис
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Круз Андрей
Шилова Юлия
Никитин Юрий