пионера или отложить до лучших времен.
татуировки Филина, но явно успев их приметить, кивнул, не глядя на
распластанного в пыли, - прикройте безобразие.
Рыжуха, как раз ничего и не видевшая; получалось единодушно: виноват
грузовик. Чин приободрился, готовый к разноголосице, оттаял от простоты
дела и унисона мнений.
сразу, Мордасов числился человеком с весом, к тому же большинство искренне
жалело Гришу - частичку общественного уклада - и обстоятельства
складывались не в пользу Бузникова.
Рыжухи, прикрыла голый торс рубахой, рукава свесились до земли и пыль,
смоченная квасом, грязно запятнала манжеты.
по просекам своего будущего и покуривая - хоть и не курящий - на голубых
пнях, свидетельствовало, что этот человек уверен в своей невиновности, не
суетится, ведет себя достойно, понимая, что на нем греха нет. Формальности
не заняли и десяти минут. Шпындро понял, что автобаза и Бузников возместят
ему ущерб, как уж там поделят - их дело, обошел три раза машину, тыча в
покореженные подфарники и указывая на вмятину на передней левой дверце,
вмятина появилась недели за три до того, как Бузникова нелегкая вынесла с
Алилуйки на площадь прямо к постаменту Гришы, и только тогда Игорь
Иванович поинтересовался у Мордасова, указывая на Филина.
дождь, по лицу бронзового Гриши заструились слезы. Чин обратился к
постовому:
дочку во всем винят, топчат, как оглашенные, завидуют, что промысел
доходный, хоть и не почтенный; а ты поди послужи телом без отказа, да
всякому кособокому да криворылому; вот люди, все б им валтузить невинных!
- Дядька-то, - Рыжуха ткнула Филина валенком, не снимала их все четыре
времени года, - из машины, потерпевший он!..
надежное впечатление: мужчина сдержанный, с плавными движениями, из
столпов общества - Шпындро уже успел всучить чину псевдопаркер и меж ними
возникла приязнь посвященных. Игорь Иванович кивнул и, наконец, уразумев,
что Филин жив и происшествие не наносит ущерба выездным планам, начал
судорожно выказывать начальнику знаки внимания. Филина подняли с пледа,
усадили на заднее сиденье и Колодец дал команду Притыке сгонять в баню,
третий дом на улице Восьмого марта, чтобы отпарили Филина и вернули в
доброе здравие; пока Филин отмывался в бане и приходил в себя, Мордасов
заскочил в ресторан, повелел Боржомчику спроворить стол на четверых, сунул
в нагрудный кармашек чирик-десятку и намекнул, чтоб стол накрыл, не
жлобясь. Стручок пришел в себя и был отряжен на поиски собутыльников для
мойки машины Шпындро.
удельного князька, все знали его и он знал всех; и кабинет в бане для
Филина выделили отдельный и, вверяя начальника банщику, Шпындро изумился,
увидев, как ладно оборудовано банное помещение, упрятанное в стенах такой
ветхости и дряхлой неприметности, что, кажется, кулаком ткни - развалится.
розовый Филин, возродившийся из пепла страхов Шпындро, заново
гримированная Притыка и хозяин застолья Мордасов. Колодец провернул все не
без расчета, а поразведав, что за человек Филин: Мордасов мостил путь к
приобретению для бабули лекарственных редкостей из-за бугра - для бабки
ничего не жалел - и решил, минуя Шпындро, прорубить окно в Европу прямо
при помощи Филина.
отрядил к себе домой сопливого пацана за рублишко, чтоб тот притаранил
кастрюлю с малосольными огурцами в добавку к ресторанной закуси.
сальных волос, разделенных синюшно белым пробором: задания Мордасова
следовало выполнять с блеском, всегда отольется прямой выгодой; отпаренный
Филин с гладко зачесанными сединами и Шпындро, поднаторевший в
значительности всех и всяческих оттенков привели Боржомчика в состояние
тихого восторга, будто выпало ему принимать королевских особ: халдейская
душа Боржомчика преодолевала пропасть от хамства к нелепейшему заискиванию
в один прыжок, и сейчас официант, изгибаясь над Филиным, лил коньяк в
неположенное время в кофейные чашки, будто кого могли обмануть нехитрые
маскировочные уловки и как раз тайное - всем нельзя, а нам положено -
придавало трапезе после всех потрясений особенную терпкость, рисковость,
тем более, что в разрезе штор, стянутых почти у пола бронзовыми кольцами
виднелся посреди площади травмированный грузовиком бронзовый пионер Гриша,
блестящий от быстро кончившегося дождя, с теперь почти незаметной трещиной
на шее - результат сырости, притемнившей только что белый гипс.
чувство, когда беспричинно любишь всех и кажется очевидным, что жизнь -
нескончаемый праздник, устраиваемый лично для тебя.
царил над ними и охранял их гражданский порыв, будто и не подозревая, что
усилия этих покореженных жизнью людей увенчаются водочной благодарностью
Мордасова или погашением долга, или внеочередным займом, да мало ли что
мог властелин площади.
одергивания, но уже желтая, болталась, прицепленная наспех к ручке входной
двери.
пахучая жидкость, как отставил неподходящее для коньяка вместилище, - еще
возвращаться в Москву и после пережитого на площади пить в преддверии
дальней дороги никак не следовало. Жалко! Колодец угощал... И еще Шпындро
чувствовал уколы ревности: во-первых, от неприкрытого желания Мордасова
прибрать к рукам Филина и еще от того, что Притыка, мгновенно определив,
что в раскладке начальственных стульев и столов Филин переигрывает
Шпындро, улыбалась краснорожему в татуировках с придыханием, и... глаза ее
источали столько тепла, что даже Мордасов посмеивался про себя, уверенный,
что подмышки Настурции вспотели.
лихорадки принималась обсуждать необходимость смены работы: вот подыщет
себе другое место, должностишку не пыльную, престижную, в учреждении с
табличкой при государственном гербе, отловит там себе привязанность,
переплавит привязанность в семейный очаг и заживет особенной жизнью, как,
небось, живет жена этого Шпындро, не зная, что значит лаяться с клиентами,
каковы порядки в торге и как достается обильная, но нелегкая копейка.
балыка. Дурища! Невдомек, что папенькой не вышла, темп жизненных устройств
потеряла на самом старте, дочек да сынков заправляют на нужные места,
когда еще под задом отпрысков тепло парты не остыло, а Настурция хочет
скакнуть из тени бронзового Гриши да под герб с колосьями. Дурища! Одно
слово. Мордасов опрокинул кофейную чашку, вылакал до дна и наколов
взглядом Боржомчика издалека - тот только выползал из кухни - погнал к
буфету. Не зря Боржомчик свою краюху кусает, вмиг сообразил, через минуту
вышагивал по залу с четыремя новыми чашками кофе, на сей раз большими.
Боржомчик засек простецкие папиросы, хватил из кармана забугорные,
протянул на ладони, желаете?
участок на своей даче да разве объяснишь, что игра с беломором не так и
проста, как кажется.
непременно чужое, а мы старики, как присосались к окопам, уж только могила
отучит, сорт переменит.
хоть беломор смоли, хоть трубку, хоть в мундштук засовывай. И есть же
люди, верят - попадаются: взять Филина, костюмчик жеванный-пережеванный,
ни единой вещицы оттуда, разит табачищем, весь в наколках, вроде как со
времен то ли солдатского, то ли флотского братства, но в голову-то его
кудлатую не взелешь, про дочерей мало кто знает, а им только давай-тащи,
про дачу и вовсе раз-два и обчелся наслышаны, а смотрится убедительно,
особенно, когда взгромоздится на трибуну такой скромник, ничего ему для
себя не надо, делом только одним и жив. Ладно, папаша, развлекайся, как
хочешь, спасибо дуба не врезал, пиши-прощай тогда дальние странствия: как
прошипел из завистников один, кто и не припомнить: оторвать бы вас,
сукиных сынов, от помпы, дензнаки качающей. И еще добавил: думаешь, тебе
отчего хорошо? от того, что другим плохо, все завязано, Шпын, валютку-то
для тебя отрывают от детей да матерей в худосочных городках, сплошь из
мешанины кривых переулков и домов, с покосившимися стенками и дырявыми
крышами.
удавалось, тот занырнул в опьянение сразу, будто с вышки десятиметровой
сиганул, зажмурившись: будь что будет. Притыка хлебала глотками мелкими,
но частыми, язычок так и мелькал, будто кошка молоко лакала. Филин хрустел
огурцами, мычал, хмыкал, зрачки его, будто на нитках, мотало в разные
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Майер Стефани