Чтение 29–й страницы книги ~Узы крови~

работникам? Ну ничего, я еще поговорю об этом в нашем чертовом профсоюзе!
Ковальски негодовал так, что в окнах полицейского участка дребезжали
стекла. Лицо его сделалось свекольного цвета.
Чтобы не привлекать лишнего внимания, лейтенант по-отечески приобнял
трясущегося Ковальски за плечи и повел в туалет.
-- Послушай, Дэн, -- сказал он, как только они остались одни. -- Запрос у
тебя лежал со вчерашнего дня. Почему ты не отослал данные сразу, как
просили?
-- Потому что запрос был не по форме! Без второго экземпляра, чтобы
подшить в дело, понятно? -- Он вытащил из кармана порядком изжеванный листок
бумаги и потряс им в воздухе. Голос его дрожал не меньше бумажки.-- Видишь
писульку? Запрос называется! Даже без резолюции! Кто его, спрашивается,
утвердил?
-- Я это понимаю, -- сказал лейтенант. -- И ты это понимаешь. Но мне
устроил головомойку капитан, которому намылил шею майор. Мне показалось
даже, что и майору порядком досталось от кого-то повыше.
-- Из-за поганых баллистических данных? Из-за поганого убийства Джейн До?
-- Ладно, Дэн, уймись. Я этого не понимаю, ты этого не понимаешь, но давай
с этим делом покончим и будем себе жить дальше, а?
-- Хорошо. Я его отошлю. Но тут чем-то попахивает.
-- Вот пусть и попахивает где-нибудь в другом месте. Отошли, и дело с
концом.
Сержант Ковальски пошел в архив, оформил запрос, и служащий в хаки выдал
ему бланк баллистической экспертизы, озаглавленный "Джейн До, э 1708".
Бланк был помятый, и Ковальски вполголоса ругнулся. Он по опыту знал, что
помятые бумаги имеют свойство намертво застревать в факсе.
Так что сержант сделал ксерокопию бланка, вернул оригинал в архив и
направился к факсу.
Машинка помещалась на столе, была напрямую присоединена к телефону и
использовалась -- за исключением случаев, когда надо было срочно созвониться
с букмекером, -- только для передачи сообщений между всеми полицейскими
управлениями страны. В систему также входило и ФБР, и это было чистое
наказание, потому что фебеэровцам вечно подай все немедленно.
Но то, с чем он возился сейчас, было почище ФБР. Может, это дело лап ЦРУ?
Но на запросе ни слова о том, кому предназначается документ. Только
телефонный номер, а, видит Бог, это против правил -- вот почему Ковальски и
не ответил на запрос немедленно.
Он набрал номер. Звонок едва отзвучал, как трубку подняли, и холодный
голос произнес:
-- Передавайте.
-- Наверно, я ошибся номером, -- пробормотал Ковальски, зная, что любой
правительственный служащий, подняв трубку, сразу представится.
-- Не кладите трубку. Назовите себя, -- приказал голос.
-- С кем вы, по-вашему, разговариваете? -- возмутился Ковальски. -- Это
полиция!
-- К тому ж вы еще и опоздали, -- укорил холодный голос. -- У вас есть
данные?
-- Да.
-- Передавайте немедленно, -- велел голос.
-- Ладно, ждите, -- сказал Ковальский, решив, что все-таки попал куда
надо.
Он вставил отчет в прорезь над вращающимся цилиндром, нажал кнопку и
положил телефонную трубку.
Цилиндр провернул вместе с собой бланк отчета. Как эта штука работает,
Ковальский не разумел, но принимал как должное, что содержание бланка по
телефонным проводам перенеслось к такой же машинке, из которой сейчас
выползает точная копия оригинала.
Когда цилиндр остановился, Ковальски поднял трубку и спросил:
-- Ну как, получили?
-- Получили. До свидания.
-- Эй, погодите секунду!
-- Нет у меня секунд, -- отрезал холодный голос и дал отбой.
-- Чертовы цеэрушники, -- проворчал Ковальски.
В санатории "Фолкрофт" доктор Харолд У. Смит положил полученный факс на
стол рядом с тремя подобными же документами. Те, тоже отчеты о
баллистических экспертизах, были получены из ФБР, а фигурировавшие в них
имена принадлежали Дрейку Мэнгену, Агате Баллард и Лайлу Лаваллету.
Все отчеты имели сходство по нескольким параметрам. Мэнген и его любовница
были застрелены, а Лаваллет ранен пулями 22-го калибра, вообще-то говоря,
нетрадиционного для такого рода убийств. Если, конечно, не брать убийства в
толпе. Когда убивают в толпе, с близкого расстояния, особенно если убийца и
жертва на дружеской ноге, 22-й калибр очень удобен -- такой пистолет можно
легко спрятать в рукаве.
Смит до конца просмотрел отчеты. Он достаточно понимал в баллистике, чтобы
разобраться, что к чему. Ствол любого оружия обработан так, чтобы придать
выпущенной из него пуле вращение, чем увеличивается ее устойчивость. Однако
следствием этого являются пометки, которые ствол оставляет на выпущенной из
него пуле. Как отпечатки пальцев, они неповторимы и с неизбежностью
указывают, из какого оружия был произведен выстрел.
Смит, запрашивая результаты баллистических экспертиз, играл вслепую. Не
было причин думать, что есть какая-то связь между убийством неизвестной
женщины на всеми забытой могиле Римо Уильямса и внезапной эпидемией
покушений на детройтских автопромышленников, однако же одномоментность этих
событий все-таки наводила на мысль о необходимости некоторых изысканий.
Отчеты ФБР были получены незамедлительно. Нью-аркский задержался из-за
некомпетентности исполнителя. Однако теперь все четыре бок о бок лежали
перед ним на столе, о чем оставалось только пожалеть, потому что, похоже,
воплощались наяву самые страшные кошмары Смита.
Ибо отчеты баллистической экспертизы с неоспоримой уверенностью
доказывали, что неведомая женщина в Ньюарке была убита из того же оружия, из
которого застрелили Дрейка Мэнгена и его любовницу Агату Баллард, а также
ранили Лайла Лаваллета.
Одно и то же оружие. Один и тот же стрелок. Смит потряс головой. Чтобы ни
происходило в Детройте, начало ему положено у могилы Римо Уильямса.
Но в чем смысл всего этого? Может, Римо сумеет понять, когда приедет?
Зазвонил телефон, и Смит вздрогнул, но поняв, что это не спецсвязь КЮРЕ, а
линия для обычных фолкрофтских дел, немного расслабился.
-- Доктор Смит?
-- Да.
-- Это компания по заказу автомобилей. Вы просили встретить в аэропорту
вашего пациента, Римо Кочрена.
-- Да, -- настороженно сказал Смит и невольно сжал трубку.
-- Мы не нашли его.
-- Поищите получше.
-- Нет, он не прилетел. Говорят, его вообще не было в самолете.
-- Не было... -- пробормотал Смит.
Предвечернее солнце заливало кабинет розовым светом, но ему показалось
вдруг, что в комнате потемнело.
-- Вы уверены? -- спросил он.
-- Да, сэр. Может, он задержался? Не подождать ли нам следующего рейса?
-- Да. Ждите. Когда он прибудет, перезвоните мне. Звоните, как только
что-нибудь произойдет. Или не произойдет. Понятно?
-- Следующий рейс через четыре часа. Это будет стоить...
-- Знаю, -- сказал Смит. -- Знаю я, чего это будет стоить.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

-- Что ты сказал? -- ледяным тоном переспросил стрелок, осторожно опуская
"беретту-олимпик".
Он был уверен, что разом прикончит Хьюберта Миллиса, находящегося в здании
через дорогу, но так же не сомневался ни на миг, что этот уму непостижимый
тип с мертвыми глазами и широкими запястьями способен с такой же легкостью
убить его самого.
Расчетливо и осторожно стрелок повернулся к парню. Все зависело от того,
можно ли переломить ситуацию. Убить Миллиса -- важно, но куда важней
остаться жить самому. Жизнь -- приоритет номер один.
-- Что ты сказал? -- повторил он тоном потверже.
-- Я не могу допустить, чтобы ты убил его, -- ответил Римо.
Его руки были свободно опущены вниз. Руки, его оружие, его хирургические
инструменты, здесь, на крыше, в свете заходящего солнца, перед лицом
человека, который делил с ним его имя, казались ему бессильными и
никчемными.
-- Я слышал, что ты сказал, -- ответил стрелок и потер шрам, пересекающий
правую скулу. -- Я другое имел в виду.
-- Что? -- спросил Римо.
-- Разве не следовало сказать: "Я не могу допустить этого, папа"?
-- Папа? -- удивился Римо. -- Я не могу называть тебя "папа"! Я тебя даже
не знаю.
-- Ну если хочешь, можешь говорить мне "отец". Мне самому больше нравится
"папа", но если ты предпочитаешь "отец", сынок...
-- Сынок... -- тихо повторил Римо. -- Отец... -- пробормотал он, чувствуя
себя маленьким и испуганным. -- Я никогда никому не говорил: "отец". Я вырос
в сиротском доме. У монахинь.
-- Не слишком хорошо они тебя воспитали, -- сказал стрелок. -- Не научили,
как обращаться к родному отцу. Только и слышу от тебя, что угрозы. Ты ведь
мне угрожал, верно?
-- Я не хотел. Но я не могу позволить, чтобы ты хладнокровно убил
человека.
-- А почему нет? Я же сказал тебе, такая у меня работа. Что, хочешь лишить
своего старика корки хлеба? Ты же видишь, я уже не молод, лучшие мои годы