Чтение 283–й страницы книги ~Горение~

- Если этот вопрос не требует предварительной проработки, я готов
ответить.

- Моя деятельность в качестве премьер-министра и управляющего
министерством внутренних дел устраивает ваше величество? Я очень устал,
прошедшие три года дались мне достаточно трудно; быть может, вам угодно
освободить меня от отправления моих обязанностей?

Обсуждая с женою предстоящий разговор с премьером (настоял на этом
Распутин:

"Санька масеньким ["Паша" - П. Курлов] без хитрости, он предан вам до
гроба, такой про себя не думает, он только об вас думает и об державе"),
царь задал Александре Федоровне именно такой вопрос, какой только что
поставил Столыпин.

- Нет, - ответила тогда государыня, - его сейчас нельзя увольнять. Тебя
не все одопрят. Все эти мерзкие Гучковы и Милюковы во всем следуют за ним.
Пусть Курлов войдет в курс дела, пусть они станут друк против друка, - это
их дело.

Будь арбитром. Мы над ними. Дай сосреть нарыву".

- Думаю, вы еще не все сделали для империи, Петр Аркадиевич, - ответил
царь. - Если же чувствуете, что очень устали, я не буду возражать против
вашего отпуска.

Он вполне заслужен. А потом - с новыми силами - за дело. Благодарю вас,
я не хочу более задерживать вас...

Когда Столыпин в лицах рассказал Герасимову о том, что произошло, тот
лишь вздохнул:

- Мы в засаде, Петр Аркадьевич. В форменной засаде. И флажки по лесу
развесил Распутин.

Столыпин не сразу понял, о ком идет речь:

- Какой Распутин? О ком вы?

- О конокраде Гришке Распутине...

- При чем здесь он? - Столыпин недовольно поморщился. - Все обстоит
совершенно иначе.

- Ничего иначе не обстоит, - сердито возразил Герасимов. - Ему
государыня при людях руку целует. Здесь, в Царском. В церкви.

- Что?! - Столыпин повернулся к Герасимову как на шарнирах. - Что?!

- То самое, Петр Аркадьевич. Пока вы с августейшей семьей бились, я у
госпожи Дедюлиной чаи распивал. Информация из первого источника. Словом,
мы опоздали:

Распутин совершил дворцовый переворот.

В охранке Герасимов сразу же открыл свой о с о б ы й сейф, где
хранились папки с делами самых его доверенных агентов, сунул их в
портфель, потом выгреб другие бумажки - дома будем разбираться, никаких
следов остаться не должно - и в тот же день встретился с двумя агентами,
не внесенными ни в какие списки, сказав каждому:

- На ваше усмотрение: либо продолжаете работать с новым шефом, это
генерал Курлов, шваль и проходимец, или же уходите из охраны раз и
навсегда, до тех пор, пока я не приглашу. Вот ваши формуляры, при вас их
сожгу в камине чтоб никаких следов...

Оба попросили формуляры сжечь при них, отказавшись от работы с новым
шефом.

Вечером Герасимов вызвал кавказца из Баку и эстонского боевика, просил
встретиться не на конспиративной квартире, а в номерах "Европейской",
словно чувствуя, что, как только будет подписан рескрипт о назначении
Курлова и о его, Герасимова, "повышении", новый товарищ министра
внутренних дел и шеф жандармов незамедлительно пожалует к нему - за
архивами, формулярами и ключами.

Так и случилось: назавтра, в три часа, сразу после обеда, в кабинет,
без звонка, предваряющего визит, вошел Курлов и, широко распахнув объятья,
пророкотал:

- Поздравляю, Александр Василич, поздравляю, господин генерал для
особых поручений при главе правительства империи! Позволите по-старому,
по-дружески, "Ксан Василич", или теперь надо только по протоколу "ваше
превосходительство"?!

Герасимов от объятий уклонился, достал из кармана ключи и сказал:

- Вот этот маленький - от сейфа. Там надлежит хранить совершенно
секретные документы. Второй - от конспиративной квартиры, вам ее укажут,
Павел Григорьевич.

- Пустяки какие, - ответил Курлов, стараясь скрыть растерянность: никак
не ожидал, что Герасимов ударит первым. - Можно б и обождать - я в это
кресло не стремился, - не будь на то воля государя...

- Какие-нибудь вопросы ко мне есть? - спросил Герасимов, поднимаясь. -
Всегда к вашим услугам, Павел Григорьевич. А сейчас - имею честь
кланяться, мигрень...

Вечером в его пустую, гулкую квартиру, где не бывал с той поры, как
сбежала жена, позвонил адъютант:

- Александр Васильевич, простите, что тревожу... Я понимаю, в своей
нынешней высокой должности вы более не станете заниматься агентурной
работою, но дело в том, что в Петербурге объявился Александр Петров...
Прямиком из Саратова...

Бежал... Вас ищет повсюду. Что делать?

"Вот почему революция неминуема!"

Как и в прежние аресты, получив очередную информацию с воли,
Дзержинский находил душевное успокоение в подготовке себя и своих
товарищей к продолжению борьбы, которая невозможна вне и без тщательного
изучения истории - со строго научных позиций, без шаманства и домыслов,
которые были столь присущи официальной историографии, преподававшейся в
царских гимназиях.

На этот раз он попросил переслать ему литературу о Фурье, Сен-Симоне и
последователях этих великих мечтателей; выбор был не случаен; петрашевцы,
русские апостолы идей французского утопического социализма, были схвачены
Третьим отделением спустя год после опубликования "Коммунистического
манифеста"; отставание от Европы было устойчивым - примерно четверть века.

Начиная новое, нельзя игнорировать былое; постулаты марксизма были бы
невозможны без учения Фурье и маркиза Клода Анри де Рувруа, оставшегося в
памяти поколений Сен-Симоном, а не титулованным аристократом одного из
древнейших родов Франции.

Именно он одним из первых утвердил мысль о том, что каждая общественная
система постепенно, последовательно и до конца развивает свои формы
собственности и сопутствующую им идеологию; процесс развития делится на
две эпохи:

созидательную, а затем - по прошествии необходимого и определяемого
развитием и н д у с т р и и исторического периода - разрушительную,
которая есть предтеча нового, более передового общественного порядка.

Именно он, Сен-Симон, разбил историю человечества на вехи: от
первобытного идолопоклонничества - к рабству, которое - о парадоксы
развития рода людского! - было значительно более прогрессивным, чем
первобытность; в нем, в рабстве, вызревал феодализм, то есть избавление от
трагичности двух противоборствующих сил - "хозяина" и "раба", и появление
нескольких сословий; три или четыре силы более угодны прогрессу, чем две,
- когда существуют разные мнения, тогда более четко просматривается истина.

Из феодализма вылупился капитализм, смысл и суть которого определяли не
только банкиры и промышленники, но также выдающиеся умы человечества,
философы, юристы, писатели, ученые; однако идеи просветителей получили
дурное толкование, в политике возобладали честолюбивые амбиции героев, -
следовательно, на смену алчному паразитизму буржуа должно прийти новое
индустриально-промышленное общество, цель которого в том, чтобы дать
равные права всем его членам в выявлении их врожденных или
благоприобретенных способностей. Мир должен стать единым садом для
человечества - без границ, несправедливости, насилия и страха.

С особым интересом Дзержинский отметил для себя, что Сен-Симон вместе с
Лафайетом сражался против британской короны в Массачусетсе - за
предоставление независимости Северо-Американским Штатам, приветствовал
французскую революцию, дружил с Маратом и Робеспьером, д р о г н у л,
когда началась борьба между своими; тяжело переживал гибель Марата, казнь
Дантона, убийство Робеспьеpa; именно в эти критические для революции годы
он поддался всеобщему настроению:

"Мы, как оказалось, еще не готовы к республике, нужна твердая, но
справедливая власть". Приход Наполеона приветствовал, не понимая, видимо,
что отнюдь не поклонение идеалам республики привело корсиканца в Версаль,
а, наоборот, имперские амбиции. Крах императора, дерзнувшего навязать
Европе свою волю, оккупацию Парижа англичанами, русскими и пруссаками
воспринял тяжело, понимая, однако, неизбежность трагедии: властолюбие,
введение императорской цензуры, вера в собственную гениальность, предание
анафеме тех, кто штурмовал Бастилию, не могли не обернуться против
Наполеона и народа, предавшего кумиров революции.

Как обычно, начиная свое исследование, Дзержинский не ограничивался
исследованиями книг; он выписывал для себя наиболее интересные вопросы,
возникавшие в процессе обдумывания реферата, отправлял на волю весточку,
получал оттуда нужные материалы, конспектировал, делал выписки,
организовывая проблему в ту схему, которая была антисхемой, то есть
побудителем мысли, полем для дискуссии. Работая, он думал о соседях по
заключению, товарищах, сплошь и рядом лишенных систематического
образования, отдавших себя революции с юности, - царизм сам толкал людей
на баррикады, взяв за правило запрещать все новое, живое, силясь
законсервировать существующее, что, к счастью, невозможно.

Именно о них, своих соратниках по борьбе, думал Дзержинский, составляя
рефераты, которые должны стать побудителями мысли; при этом он точно знал,
что по-настоящему побудить человека к соразмышлению может не скучная
сухомятка, не пережевывание мертвых терминов, но ф а б у л а, говоря иначе
- интерес.

...Сен-Симона и Фурье он проработал, делая переводы с немецкого;