Чтение 285–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

была прорвана, зрители затопили эшафот, палача сбросили с помоста,
осужденного неведомо как сорвали со столба и потащили в этот всепожирающий
муравейник, называемый толпой.

Он, несомненно, был бы убит, затоптан, разорван в клочья, но, на его
счастье, какой-то человек с перевязью бросился с крыльца ратуши туда, где
творили расправу.

Это был прокурор коммуны Манюэль.

Он был наделен огромной человечностью, которую был вынужден порой
скрывать в глубине своей души, однако она прорывалась наружу в минуты,
подобные этой.

Немалого труда стоило ему протолкаться к г-ну де Босиру; он простер над
ним руку и громко заявил:

- Именем закона запрещаю трогать этого человека! Народ не хотел
повиноваться; Манюэль сорвал перевязь и, размахивая ею над толпой, закричал:

- Ко мне, честные граждане!

<В наши намерения отнюдь не входит прославлять Манюэля, далеко не самого
безупречного деятеля революции: мы хотим быть беспристрастными.

Вот как об этом происшествии рассказывает Мишле:

"1 сентября на Гревской площади разыгралась отвратительная сцена.
Приговоренному к позорному столбу вору, который, без сомнения, был пьян,
вздумалось заорать: "Да здравствует король! Да здравствуют пруссаки! Смерть
нации!" Его в то же мгновение сорвали с позорного столба и растерзали бы на
части; прокурор коммуны Манюэль бросился в толпу, вырвал его из рук народа и
спрятал в ратуше; однако самому Манюэлю угрожала смерть: он был вынужден
обещать, что виновною будет судить народный суд. Этот суд приговорил вора к
смерти; власть признала приговор правильным и законным; он был приведен в
исполнение, и на следующий день осужденный был уже мертв". (Прим, автора.)>

К нему пробилось около двадцати человек, они окружили его плотным
кольцом.

Босир был вырван из рук толпы: он был чуть жив.

Манюэль приказал перевести его в ратушу; вскоре ратуша была окружена
возмущенным народом, так велико было его отчаяние.

Манюэль вышел на балкон.

- Этот человек виновен, - молвил он, - но не за этот проступок он был
осужден. Выберите суд; члены этого суда соберутся в одном из залов ратуши и
решат судьбу виновного. Каков бы ни был приговор, он будет приведен в
исполнение, но приговор должен быть вынесен непременно!

Любопытно, что накануне резни в тюрьмах один из тех, кого обвиняют в том,
что он явился зачинщиком этой резни, держит с риском для жизни подобную
речь!

Да, бывают в политике отклонения; пусть их объясняет, кто может!

Итак, это предложение умиротворило толпу. Четверть часа спустя Манюэлю
доложили о том, что судьи от народа просят их принять; суд состоял из
двадцати одного заседателя; все они вышли на балкон.

- Вы посылали этих людей? - обращаясь в толпу, спросил Манюэль.

Вместо ответа толпа захлопала в ладоши.

- Хорошо, - продолжал Манюэль, - раз судьи уже здесь, суд сейчас же и
состоится.

Как он и обещал, он разместил заседателей в одном из залов ратуши.

Еле живой г-н де Босир появился перед этим импровизированным трибуналом;
он попытался оправдываться; однако второе преступление было более очевидно,
чем первое: по мнению народа, оно было гораздо серьезнее.

Кричать: "Да здравствует король!", когда король как предатель содержался
под стражей в Тампле; кричать "Да здравствуют пруссаки!", в то время как они
только что захватили Лонгви и находились всего в шестидесяти милях от
Парижа; кричать: "Смерть нации!", когда нация захлебывалась криком на
смертном одре - вот в чем заключалось ужасное преступление, заслуживавшее
высшей меры наказания!

И суд постановил, что виновный не только заслуживает смертной казни, но,
чтобы смерть его была позорнее, гильотина будет в отступление от закона
заменена виселицей, и он будет повешен на той же площади, где совершил
преступление.

Палач получил приказание поставить виселицу на том же эшафоте, где
возвышался позорный столб.

Вид этой работы, а также уверенность в том, что преступник не убежит,
потому что содержится под стражей у всех на виду, окончательно успокоили
толпу.

Вот какое событие беспокоило Собрание, вот о чем мы говорили в конце
одной из предыдущих глав.

На следующий день было воскресенье, и это явилось осложняющим
обстоятельством; Собрание поняло, что дело идет к резне. Коммуна хотела
выжить любой ценой: резня, то есть террор, была для этого вернейшим
средством.

Собрание отступило перед принятым за два дня до этого решением: оно
отменило свой декрет.

Тогда поднялся один из его членов.

- Отменить ваш декрет недостаточно, - заявил он. - Третьего дня, когда вы
его принимали, вы объявили, что коммуна имеет заслуги перед отечеством;
похвала эта не совсем ясна, потому что однажды вы сможете сказать, что
коммуна имеет, конечно, заслуги перед отечеством, однако такой-то или
такой-то ее член к этой похвале отношения не имеет; и тогда этот член будет
преследоваться законом. Значит, нужно сказать не коммуна, а представители
коммуны.

Собрание проголосовало, за то, что представители коммуны имеют заслуги
перед отечеством.

В то время, как Собрание голосовало, Робеспьер выступал в коммуне с
длинной речью, в которой он говорил о том, что Собрание благодаря бесчестным
маневрам губит общий совет народного доверия, что общему совету следует
добровольно устраниться и прибегнуть к единственно возможному способу
спасения народа: передать власть народу.

Как всегда, Робеспьер был неясен и туманен в своих выражениях, но от
этого было не легче. Передать власть народу; что же означает эта фраза?

Значило ли это, что нужно подчиниться декрету Собрания и согласиться на
новые выборы? Маловероятно!

Значило ли это сложить с себя власть, объявив этим, что коммуна после
событий 10 августа считает себя бессильной продолжать великое дело революции
и поручает довершить начатое народу?

Итак, поручить народу продолжать начатое 10 августа, продолжать
безудержно, с преисполненным жаждой мщения сердцем означало одно -
перерезать тех, кто сражался 10 августа против народа и с тех пор находился
под стражей в парижских тюрьмах.

Вот что случилось вечером 1 сентября; вот к чему приходят всегда, когда
гроза носится в воздухе и чувствуется, что гром и молния вот-вот грянут.

Глава 11

В НОЧЬ С 1 НА 2 СЕНТЯБРЯ

1 сентября в девять часов вечера служащий Жильбера - слово слуга было
отменено как антиреспубликанское, - вошел к доктору в спальню со словами:

- Гражданин Жильбер! Фиакр ждет у дверей. Жильбер надвинул шляпу на
глаза, застегнул редингот на все пуговицы и собрался было выйти; однако на
пороге квартиры он увидел завернувшегося в плащ господина в широкополой
шляпе, скрывавшей лицо.

Жильбер отступил: в темноте да еще в такое время кто угодно покажется
врагом.

- Это я, Жильбер, - доброжелательно молвил незнакомец.

- Калиостро! - вскричал Жильбер.

- Ну вот, вы забыли, что меня зовут не Калиостро, а барон Дзаноне!
Правда, для вас, дорогой Жильбер, мое имя, так же как мое сердце, неизменно:
для вас я всегда Джузеппе Бальзамо; во всяком случае, я надеюсь, что это
именно так.

- О да! - подтвердил Жильбер. - А доказательством служит то, что я как
раз собирался отправиться к вам.

- Так я и думал, - молвил Калиостро, - поэтому я и пришел: вы, должно
быть, понимаете, что в такие дни, как сегодняшний, я не сделал бы того, что
только что сделал господин де Робеспьер: уж я не уехал бы за город.

- Я боялся, что не застану вас, и потому особенно рад вас видеть...
Входите же, прошу вас, входите!

- Итак, вот и я! Скажите, чего вам хочется? - спросил Калиостро, проходя
вслед за Жильбером в самую дальнюю комнату доктора. т - Садитесь, учитель.

Калиостро сел.

- Вы знаете, что сейчас происходит, - начал Жильбер.

- Вы хотите сказать: что произойдет, - поправил Калиостро, - потому что
сию минуту ничего не происходит.

- Не происходит, верно; однако готовится нечто ужасное, не так ли?

- Да, в самом деле, это ужасно... Правда, иногда ужасное становится
необходимым.

- Учитель, - проговорил Жильбер, - когда вы произносите подобные слова, с
присущим вам непоколебимым хладнокровием, вы заставляете меня трепетать!

- Что ж поделаешь! Я всего-навсего эхо: эхо рока! Жильбер поник головой.

- Вы помните, Жильбер, что я вам сказал в тот день, как встретил вас в
Бельвю шестого октября? Я тогда предсказал вам смерть маркиза де Фавра.

Жильбер вздрогнул.

Он, смотревший прямо в лицо не только людям, но и обстоятельствам, перед
этим таинственным существом чувствовал себя беззащитным.

- - Я вам сказал тогда, - продолжал Калиостро, - что если у короля в его
жалком умишке есть хоть крупица здравого смысла, во что мне самому не
хотелось верить, то он согласится на побег?

- Он и согласился! - заметил Жильбер.