душить политических. Ища популярности у шпаны, она, как крыс, распустила на
всю страну, предлагая жителям пострадать, решётки ставить себе на вольные
окна, а милиции -- заново вылавливать всех, прежде выловленных. Пятьдесят же
Восьмую она освободила в привычной пропорции: на 2-м лагпункте Кенгира из
трёх тысяч человек освободилось... трое.
ничего не меняет. Пощады им как не было, так и не будет. И если они хотят
жить на земле, то надо бороться!
помельче, вроде 12-го лагпункта Карлага: и крупное восстание в Горлаге
(Норильск), о котором сейчас была бы отдельная глава, если бы хоть
какой-нибудь был у нас материал. Но никакого.
где-то сдвигалось, сдвигалось -- и вдруг с жестяным грохотом, как пустое
ведро, покатила кубарем еще одна [личность] -- с самой верхушки лестницы да
в самое навозное болото.
поняли: наступила новая пора.
высший Патрон и Наместник Архипелага! Офицеры МВД были озадачены, смущены,
растеряны. Когда уже объявили по радио, и нельзя было заткнуть этого ужаса
назад в репродуктор, а надо было посягнуть снять портреты этого милого
ласкового Покровителя со стен Управления Степлага, полковник Чечев сказал
дрожащими губами: "Всё кончено". (Но он ошибся. Он думал -- на следующий
день будут судить их всех). *(4) В офицерах и надзирателях проявилась
неуверенность, даже растерянность, остро замечаемая арестантами. Начальник
режима 3-го кенгирского лагпункта, от которого зэки взгляда доброго никогда
не видели, вдруг пришёл на работу к [режимной] бригаде, сел и стал угощать
режимников папиросами. (Ему надо было рассмотреть, что за искры пробегают в
этой мутной стихии и какой опасности от них ждать.) "Ну, что? -- насмешливо
спросили его. -- Ваш главный-то начальник -- враг народа?" -- "Да,
получилось", -- сокрушился режимный офицер. -- "Да ведь правая рука Сталина!
-- скалились режимники. -- Выходит -- и Сталин проглядел?" "Да-а-а... --
дружески калякал офицер. -- Ну что ж, ребята, может, освобождать будут,
подождите..."
[Органам]. Если до сих пор ни один заключённый, ни один [вольный] не смел
без риска смерти даже помыслом усомниться в кристальности любого офицера
МВД, то теперь достаточно было налепить гаду "берианца" -- и он уже был
беззащитен!
смещения Берии и приход из Караганды и Тайшета эшелонов мятежников (большей
частью западных украинцев). К этому времени еще была Воркута рабски-забита,
и приехавшие зэки изумили местных своей непримиримостью и смелостью.
в месяц. 22 июля забастовали цем-завод, строительство ТЭЦ-2, шахты 7-я, 29-я
и 6-я. Объекты видели друг друга -- как прекращаются работы, останавливаются
колёса шахтных копров. Уже не повторяли экибастузской ошибки -- не голодали.
Надзор сразу весь сбежал из зон, однако -- [отдай пайку, начальничек!] --
каждый день подвозили к зонам продукты и вталкивали в ворота. (Я думаю,
из-за падения Берии они стали такие исполнительные, а то бы вымаривали.) В
бастующих зонах создались забастовочные комитеты, установился "революционный
порядок", столовая сразу перестала воровать и на том же пайке пища заметно
улучшилась. На 7-й шахте вывесили красный флаг, на 29-й, в сторону близкой
железной дороги... портреты членов Политбюро.. А что' было им вывешивать?..
А что' требовать?.. Требовали снять номера, решётки и замки -- но сами не
снимали, сами не срывали. Требовали переписки, свиданий, пересмотра дел.
но на вышках установили пулемёты и оцепили бастующие зоны сторожевым
охранением. Надо думать, сновали чины в Москву и из Москвы назад, нелегко
было в новой обстановке понять, что' правильно. Через неделю зоны стали
обходить генерал Масленников, начальник Речлага генерал Деревянко,
генеральный прокурор Руденко в сопровождении множества офицеров (до сорока).
К этой блестящей свите всех собирали на лагерный плац. Заключенные сидели на
земле, генералы стояли и ругали их за саботаж, за "безобразия". Тут же
оговаривались, что "некоторые требования имеют основания" ("номера можете
снять", о решётках "дана команда"). Но -- немедленно приступить к работе:
"стране нужен уголь!" На 7-й шахте кто-то крикнул сзади: "а нам нужна --
свобода, пошёл ты на ...!" -- и стали заключённые подниматься с земли и
расходиться, оставив генералитет. *(5)
раскол, и дух упал: может, хватит? бо'льшего не добьёмся. Ночной развод уже
частично вышел, утренний полностью. Завертелись колёса копров, и, глядя друг
на друга, объекты возобновляли работу.
уже приступили к работе -- 29-я не поверила и не пошла. Конечно, не
составляло труда взять от неё делегатов, свозить на другие шахты. Но это
было бы унизительное цацканье с заключёнными, да и жаждали генералы пролить
кровь: без крови не победа, без крови не будет этим скотам науки.
вызвали на плац, к воротам. С другой стороны ворот сгустились солдаты.
"Выходите на работу -- или примем жестокие меры!"
молекул в толпе. Зачем же погибать? Особенно -- краткосрочникам... У кого
остался год-два, те толкаются вперед. Но решительнее их пробиваются другие
-- и в первом ряду, схватясь руками, сплетают оцепление против
штрейкбрехеров. Толпа в нерешительности. Офицер пытается разорвать цепь, его
ударяют железным прутом. Генерал Деревянко отходит в сторону и дает команду
"огонь!". По толпе.
убитые? -- передние: самые бесстрашные да прежде всех дрогнувшие. Это --
закон широкого применения, он и в пословицах.) Остальные бегут. Охрана с
палками и прутьями бросается вслед, бьёт зэков и выгоняет из зоны.
ними делать? Притупели Органы от потери кормильца, не разворачиваются на
следствие. Опять в эшелоны, опять везти куда-то, развозить заразу дальше.
Архипелаг становиться тесен.
залатаны дыры от солдатских пуль, направленных выше толпы. Безымянные
солдаты, не хотевшие стать убийцами.
братской могилы крест -- с высоким стволом, как телеграфный столб. Потом его
валили. И кто-то ставил вновь.
Экибастузе в 1954 году. Резок он был, но и смел, этого не отнимешь.
воскресенье -- как случай в общем-то заурядный и не достойный напоминания.
налетчики Камо, сделав банковские деньги в партийную кассу, не оставляли
свои карманы пустыми. И чтобы руководящий ими Коба остался без денег на
вино? Когда в военный коммунизм по всей Советской России запрещено было
употребленние вина, держал же он себе в Кремле винный погреб, мало
стесняясь.
(Указ о вольностях 18 февраля 1762 г.) освободили и крестьян (19 февраля
1861 г.) -- да только через 99 лет!
угля!" Ведь "нам свободу!" -- это уже крамола, скорей добавляют
извинительно: "родине -- угля".
тем сбило, смутило, ослабило каторгу. Зазеленели надежды на скорые перемены
-- и отпала у каторжан охота гоняться за стукачами, садиться за них в
тюрьму, бастовать, бунтовать. Злость прошла. Все и без того, кажется, шло к
лучшему, надо было только подождать.
птички), до сей поры самые почётные, самые несомненные во всех Вооружённых
Силах, -- вдруг понесли на себе как бы печать порока и не только в глазах
заключённых или их родственников (шут бы с ними) -- но не в глазах ли и
правительства?
звёздочки"), то есть они стали получать только один оклад со стажными и
полярными надбавками, ну и премиальные, конечно. Это был большой удар по
карману, но еще бо'льший по будущему: значит, мы становимся [не нужны?]
срочно и въявь доказать свою преданность и нужность. Но как?
замерцали спасением: побольше бы волнений, беспорядков, чтоб надо было
Ларссон Стиг
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Сапковский Анджей
Суворов Виктор
Березин Федор