досок, из матрацев. Через баррикаду кричали палачам, а те отвечали. Что-то
должно было сдвинуться, положение было неустойчиво слишком. Зэки на
баррикаде готовы были и сами идти в атаку. Несколько исхудалых сняли рубахи,
поднялись на баррикаде и, показывая пулемётчикам свои костлявые груди и
рёбра, кричали: "Ну, стреляете, что же! Бейте по отцам! Добивайте!"
распорядился взять трупы, и вместе с ними краснопогонники покинули хоздвор.
осторожно заглянули в хоздвор. Он был пуст, только валялись там и здесь
лагерные чёрные картузики убитых с нашитыми лоскутиками [номеров].
Казахстана, он только что прилетел из Алма-Аты. Унесенные трупы отвезли в
степь и закопали, чтоб устранить экспертизу, если её потом потребуют.)
женскую тюрьму -- и всё соединилось! Всё было свободно внутри главной зоны!
-- только 4-й тюремный лагпункт оставался тюрьмой.
вбирать оскорбления! Против вышек собирались и кричали им (а женщины,
конечно, больше всех): "Вы -- хуже фашистов!.. Кровопийцы!.. Убийцы!.."
панихидную службу по убитым и умершим от ран.
всё время и давеча и только что бывших разобщенными рабами -- и вот
соединившихся и освободившихся, не по-настоящему хотя бы, но даже в
прямоугольнике этих стен, под взглядами этих счетверённых конвоиров?!
Экибастузское голодное лежание в запертых бараках -- и то ощущалось
прикосновением к свободе! А тут -- Февральская революция! Столько
подавленное -- и вот прорвавшееся братство людей! И мы любим блатных! И
блатные любят нас! (Да куда денешься, кровью скрепили! Да ведь они от своего
[закона] отошли!) И еще больше, конечно, мы любим женщин, которые вот опять
рядом с нами, как полагается в человечестве, и сёстры наши по судьбе!
первый!" На кусках газет (другой бумаги нет) чёрными или цветными буквами
самые горячие уже вывели в спешке свои лозунги: "Хлопцы, бейте чекистов!"
"Смерть стукачам, чекистским холуям!" В одном-другом-третьем месте лагеря,
только успевай -- митинги, ораторы! И каждый предлагает своё! Думай -- тебе
[думать] разрешено -- за кого ты? Какие выставить требования? Чего мы хотим?
Под суд Беляева! -- это понятно! Под суд убийц! -- это понятно. А дальше?..
Не запирать бараков, снять номера! -- а дальше?..
хотим, конечно, свободы, одной свободы! -- но кто ж нам её даст? Те суды,
которые нас осудили -- в Москве. И пока мы недовольны Степлагом или
Карагандой, с нами еще разговаривают. Но если мы скажем, что недовольны
Москвой... нас всех в этой степи закопают.
-- этот день стоил того!
начальства. Делегация вполне благожелательна, они не смотрят зверьми, они
без автоматов, да ведь и то сказать -- они же не подручные кровавого Берии.
Мы узнаем, что из Москвы прилетели генералы -- гулаговский Бочков, и
заместитель генерального прокурора Вавилов. (Они служили и при Берии, но
зачем бередить старое?) Они считают, что наши требования [вполне
справедливы!] (Мы сами ахаем: справедливы? Так мы не бунтовщики? Нет-нет,
[вполне] справедливы!) "Виновные в расстреле будут привлечены к
ответственности!" -- "А за что женщин избили?" -- "Женщин избили? --
поражается делегация. -- Быть этого не может". Аня Михалевич приводит им
вереницу избитых женщин. Комиссия растрогана: "Разберёмся, разберёмся!" --
"Звери!" -- кричит генералу Люба Бершадская. Еще кричат: "Не запирать
бараков!" -- "Не будем запирать". -- "Снять номера!" -- "Обязательно
снимем", -- уверяет генерал, которого мы в глаза никогда не видели (и не
увидим). -- "Проломы между зонами -- пусть остаются! -- наглеем мы. -- Мы
должны общаться!" -- "Хорошо, общайтесь, -- согласен генерал. -- Пусть
проломы остаются". Так братцы, чего нам еще надо? Мы же победили!! Один день
побушевали, порадовались, покипели -- и победили! И хотя среди нас качают
головами и говорят -- обман, обман! -- мы верим! Мы верим нашему в общем
неплохому начальству! Мы верим потому, что так нам легче всего выйти из
положения...
верить. И снова быть обманутыми -- и снова верить.
со своими мертвецами.
собравшиеся в Кенгире, считали бы такой исход своим поражением. Не могли же
они серьёзно признать правоту заключённых! Не могли же они серьёзно
наказывать военнослужащих МВД! Их низкий рассудок извлёк один только урок:
недостаточно были укреплены межзонные стены! Там надо сделать [огневые]
зоны!
работать годами и десятилетиями: офицеры и надзиратели надевали фартуки: кто
знал, как взяться -- брал в руки мастерок; солдаты, свободные от вышек,
катили тачки, несли носилки; инвалиды, оставшиеся в зонах, подтаскивали и
поднимали саманы. И к вечеру заложены были проломы, восстановлены разбитые
фонари, вдоль внутренних стен проложены запретные полосы и на концах
поставлены часовые с командой: открывать огонь!
входили снова в лагерь, их спешно гнали на ужин, не давая опомниться, чтобы
поскорей запереть. По генеральской диспозиции, нужно было выиграть этот
первый вечер -- вечер слишком явного обмана после вчерашних обещаний, -- а
там как-нибудь привыкнется и втянется в колею.
воскресенье -- перекликались ими третья и вторая зоны, как на большом
хулиганском гуляньи (эти свисты были еще один удачный вклад блатных в общее
дело). И надзиратели дрогнули, не кончили своих обязанностей и убежали из
зон. Один только офицер сплоховал (старший лейтенант интендантской службы
Медведев), задержался по своим делам и взят был до утра в плен.
внутренним стенам -- вышки открывали пулемётный огонь. Нескольких уложили,
нескольких ранили. Фонари опять все перебили из рогаток, но вышки светили
ракетами. Вот тут второй зоне пригодился хозофицер: с одним оторванным
погоном его привязали к концу стола, выдвинули к предзоннику, и он вопил
своим: "Не стреляйте, я здесь! Здесь я, не стреляйте!"
огнём нельзя было ни проломить стену, ни лезть через неё -- значит, надо
было подкопаться. Как всегда, в зоне не было лопат, кроме пожарных. Пошли в
ход поварские ножи, миски.
все лагпункты и хоздвор. Теперь вышки перестали стрелять, а инструмента на
хоздворе было вдоволь. Вся дневная работа каменщиков с погонами пошла на
смарку. Под кровом ночи ломали предзонники, пробивали стены и расширяли
проходы, чтобы не стали они западнёй (в другие дни их сделали шириной метров
в двадцать).
охранявший тюрьмы, бежал кто к вахте, кто к вышкам, им спускали лестницы.
Узники громили следственные кабинеты. Тут были освобождены из тюрьмы и те,
кому предстояло стать во главе восстания: бывший полковник Красной армии
Капитон Кузнецов (выпускник Фрунзенской академии, уже немолодой; после войны
он командовал полком в Германии, и кто-то у него сбежал в Западную -- за это
и получил он срок; а в лагерной тюрьме он сидел "за очернение лагерной
действительности" в письмах, отосланных через вольняшек); бывший старший
лейтенант Красной армии Глеб Слученков (он был в плену; как некоторые
говорят -- и власовцем).
поняли так, что в стране -- всеобщая революция, и с ликованием приняли
неожиданную свободу. Но быстро узнав, что революция -- слишком местного
значения, бытовики лояльно [вернулись] в свой каменный мешок и безо всякой
охраны честно жили там весь срок восстания -- лишь за едою ходили в столовую
мятежных зэков.
мятеж и эту свободу. Как обращаться с такими дарами, они не знали, и больше
боялись их, чем жаждали. Но с неуклонностью морского прибоя их бросало и
бросало в этот мятеж.
рабовладельцы вчера, да и раньше. Стать на колени? Но они все годы стояли
так и не выслужили милости. Проситься сегодня же быть наказанными? -- но
наказание сегодня, как и через месяц свободной жизни, будет одинаково
жестоко от тех, чьи суды работают машинно: если [четвертаки], так уж всем
вкруговую, без пропуска.
восемь тысяч человек не столько подняли мятеж, сколько [бежали в свободу],
хоть не надолго! Восемь тысяч человек вдруг из рабов стали свободными, и
предоставилось им -- жить! Привычно ожесточенные лица смягчились до добрых
улыбок. *(4) Женщины увидели мужчин, и мужчины взяли их за руки. Те, кто
переписывались изощрёнными тайными путями и никогда не видели друг друга --
теперь познакомились! Те литовки, чьи браки заключали ксёндзы через стену,
теперь увидели своих законных по церкви мужей -- их брак спустился от
Господа на землю! Сектантам и верующим впервые за их жизнь никто не мешал
собираться и молиться. Рассеянные по всем зонам одинокие иностранцы теперь
находили друг друга и говорили на своём языке об этой странной азиатской