сборный лист - пожертвования для каторжан и ссыльных поселенцев в
Восточной Сибири; Петров сразу же отдал две сотни, Чернов с Зензиновым
переглянулись - откуда у "хромого" такие капиталы; прямого вопроса не
задали, но Бурцеву об этом сообщили в тот же день.
волновался не потому, что денег оставалось всего на месяц, от силы
полтора, умел жить на копейку - батон и вода; в революцию не за благами
пошел, а по чистым идейным соображениям. Волновался он оттого, что
чувствовал: поступает не так, говорит не то и поэтому смотрится абсолютно
иным человеком, совершенно не тем, кем был на самом деле.
подобен великому актеру. Хоть лавры принадлежат ему одному, однако без
суфлера, который незаметно следит за артикуляцией рта художника и
выражением его лица, успех вряд ли возможен, - во всяком случае, на первых
порах, пока не удалось войти в руководство боевой организации партии. По
прошествии месяца Петров до конца убедился в правоте генерала, хотя
поначалу появление неведомого суфлера казалось ему в чем-то даже
унизительным. Впервые он ощутил потерянность, когда долго рассказывал
члену ЦК Зензинову о том, как его мучили в карцерах, прежде чем перевели в
лечебницу, как истязали охранники, как сошелся с врачом: "Я сразу
почувствовал в нем нашего друга; у него было открытое лицо и ясные глаза,
улыбка ребенка, доверчивая и добрая".
как надежнее подстраховать ваше избавление, - сказал Зензинов.
пусть Чернов живет в царских хоромах, пусть они своим женам платят из
партийной кассы и ужинают в ресторанах, все равно, по раз и навсегда
заведенным законам партийного этикета, с времен еще Гершуни, сначала было
принято говорить о товарище и лишь потом о себе.
надрыва, Петров написал письмо Герасимову:
положение мое остается прежним. Приглашают, расспрашивают, восторгаются,
присматриваются, намекают, но о серьезной работе пока речи не заходило.
Следуя вашему совету, я не навязываюсь, а они не предлагают. Как быть? Я
теряюсь в догадках. Один раз показалось, что Зензинов посмотрел на меня с
некоторым подозрением, но во время следующей встречи разговор получился
хороший, даже душевный. Он интересовался, как я вижу будущее. Я ответил,
что - намерен отдать жизнь террору, особенно сейчас, когда в империи
ощутима общая апатия, страх, усталость. Так было в конце прошлого века,
когда страну р а с т о л к а л и такие герои, как Халтурин, Перовская,
Александр Ульянов, Засулич, Фигнер, так было и в начале революции, когда
Карпович ; пошел на свой подвиг, жертвенно отдала себя нашему делу Сара
Лурье, сложил голову Иван Каляев. На это Зензинов ответил, что идея
хорошая, но единичный террор изжил себя. Надо б и т ь крупно, массово.
Только это побудит русский народ выйти из очередной спячки. Я сказал, что
идея с актами в Поволжье оказалась химерической, потому что народ там
забит и темен. Очаги свободомыслия остались только в северной столице и
Москве, хотя в первопрестольной слишком сильна охотнорядческая прослойка.
Мы уговорились, что я внесу свой проект, а он отправит его на обсуждение
"по кругу". До сих пор обсуждают. Я пришел к выводу, что без помощи вашего
приятеля дальнейшую работу мне вести крайне трудно.
поклоном Саня".
решив уходить, - минуло уже более получаса после условного часа встречи,
ждать далее бессмысленно; ощутил на плече чью-то руку, ликующе обернулся и
сразу же сник, у т к н у в ш и с ь в зеленые, немигающие глаза Савинкова.
на его костистое плечо с чуть выпирающей ключицей, словно бы пригвождая к
легкому стулу; взгляда своего не отрывал, словно прилип глазами.
старое помянет, тому глаз вон.
руку над головой, официант подлетел немедленно (а я ждал минуты три,
отметил Петров, эк они бар чувствуют, нелюди), принял заказ на кофе и
"пастисс", поинтересовался, не останутся ли господа обедать, он бы тогда
заранее выбрал вырезку, только что привезли из Чрева Парижа, теленка
забили ранним утром, мясо еще теплое.
"Месье", "мадам", "мерси"...
одиннадцать, час посидим за кофе, а там можно и полакомиться, сулят
приготовить хорошее мясо.
гримасой неприязни, губы потянуло влево. - Только в этом случае я
соглашусь.
него обычной. - Я сейчас без денег, так что благодарен вам весьма. -
Кивнув официанту, мол, спасибо, обедаем у вас, достал портсигар, бросил
тоненькую папироску в угол рубленого рта и заметил: - Лишь в одном городе
можно быть счастливым, даже если голоден, - в Париже... Помните у Макса
Волошина?
каменистых крыш слились в равнины темных линий; то купол зданья, то собор
встает из синего тумана, и в ветре чуется простор волны соленой океана".
Красиво?
портретики малюет, меня обедами кормит с выручки... У него еще есть очень
красивое словосочетание: "В дождь Париж расцветает, точно серая роза,
шелестит, опьяняет влажной лаской наркоза, на синеющем лаке разбегаются
блики, в проносящемся мраке замутились их лики, и на груды сокровищ,
разлитых по камням, смотрят, морды чудовищ с высоты Нотр Дам"...
мускул не дрогнул, хотя фраза Петрова показалась ему безудержно смешной.
Значит, наш.
платана... Если вы вкладываете в понятие "наш" одну лишь принадлежность к
партии, то я должен ответить отрицательно, хотя Макс вчера поведал мне
мечту своей жизни:
поэты...
которые вам наверняка понравятся?
врожденную крестьянскую робость: эк ведь легко он назвал меня "Сашей", а я
разбежался на одной своей ноге, чтоб ответить "Борисом", и не смог,
засоромился...
положение:
оторвался от двух шпиков, покуда решился к вам подсесть. В боевой
организации меня зовут "Павел Иванович"... И вы вперед зовите меня так же,
хорошо?
От России быстро отвыкаешь. Здесь свобода, и это нормально, поэтому все
эти клички и псевдонимы кажутся ненужными... То, что несвободно, -
противоестественно, согласитесь?
капризней горела мысль о брошенной отчизне, - я уходил к могилам Пер ля
Шез. Не все в них спят. И грохот митральез, и голос пуль, гудевших здесь
на тризне, навстречу тем, кто рвался к новой жизни, - для чуткого доныне
не исчез. Не верь тому, кто скажет торопливо: "Им век здесь спать, под
этою стеной". Зачем он сам проходит стороной, и смотрит вбок, и смотрит
так пугливо? Не верь тому! Убиты? Да.
зааплодировал!
и стоит обедни. Это город постоянно пьяного счастья. Великий Бодлер, герой
революции, бунтарь и ранимый юноша, а потому отец всемирного символизма,
именно здесь, после разгрома народного восстания, заставил себя написать
великие строки:
Лукьяненко Сергей
Трубников Александр
Маркелов Олег
Сертаков Виталий
Земляной Андрей
Шилова Юлия