энергии. Кажется, здесь - и то и другое. Отсутствие построек и прочих
признаков технической цивилизации - это экономия материалов, что
называется, в чистом виде. Приток свободной энергии тоже очевиден: ведь
они даже сбрасывают ее излишки.
выражает сущность.
гигантизма мозга, я верил, что нашел правильную методику управления
наследственной памятью. Настолько был уверен, что, не колеблясь, поставил
на себе опыт. Чем я рисковал? Уж если Пастер, у которого мозговое
кровоизлияние вывело из строя половину коры, сделал - с оставшейся
половиной - великие открытия, то я ничем не рисковал. У меня должен был в
любом случае сохраниться вполне работоспособный мозг. Ведь методика,
проверенная на обезьянах, была так очевидна! Посредством препарата, о
котором сейчас не хочется вспоминать, я вторгся в сетчатое образование
собственного гипоталамуса и... Спасло меня только решительное
вмешательство Киры. Молодчина. Не захотела, чтобы я, как раз незадолго
перед экспериментом сделавший ей предложение, вышел из лаборатории
слабоумным идиотом. Благополучный исход опыта, правда, не предотвратил
последовавших затем сложностей нашей с Кирой жизни, - но это уже из другой
оперы...
Он потребовал нашего возвращения на корабль. Слишком много неизвестных в
"уравнении Плутона", сказал он, и другого пути обеспечить нашу
безопасность, кроме как отозвать нас на корабль, он не видит. Я сказал,
что мы не уйдем с Плутона, пока не выполним основных задач разведки, а о
своей безопасности позаботимся сами. Прошин сослался на параграф седьмой
Устава Космофлота и повторил приказ о немедленном возвращении. Но тут
Морозов, очень кстати проснувшийся, напомнил Прошину о пункте "е" этого
параграфа - там речь о том, что в исключительных обстоятельствах степень
опасности определяет не командир, а высадившаяся разведка. Несколько минут
они препирались, я просто не узнавал Морозова, всегда такого добродушного
и покладистого. Прошин страшно рассердился, грозил карами за
неповиновение, сказал, что жалеет, что взял в экспедицию его, Морозова, а
не какого-то Мухина. Но Морозов заупрямился. Я видел: у него лицо
сделалось будто каменное, скулы выперли, глаза сузились, и в ответ на
прошинский рык он монотонно, раз за разом повторял этот пункт "е":
"степень опасности определяет не командир..."
только показалось солнце, вышли наружу.
дырами, усеянном темными фигурами, по-прежнему идет какая-то работа, не
прерывавшаяся ночью. Тут и там вспыхивали светлячки. Обогнув кучу скальной
породы, мы стали подниматься к ближайшей группе аборигенов. Склон был
пологий, но все равно идти было очень тяжело, я с трудом отдирал ноги в
десантных башмаках от грунта.
начал шевелить руками, как бы проделывая пассы. Вдруг под его пальцами
что-то заискрилось, засверкало, задымилось. Почти неуловимо для глаза
разваливалась порода, потоком скатывались черные гранулы (очевидно, шлак).
Возникли очертания бруска. Еще несколько вспышек - и под пальцами
аборигена оказался геометрически точный параллелепипед - кирпич с
металлическим блеском.
сопротивлялись пониманию происходящего. Вот так вот - протянуть руку, без
инструмента, даже без прикосновения...
другому куску породы и, поворочав его, снова принялся за дело.
выработки, ползли куски вырубленной породы. Тут и там из штолен вылезали
аборигены, они направляли спуск породы к рабочим местам тех, кого мы
назвали обработчиками. Значит, и в штольнях кипела работа, и, вероятно,
тоже без инструмента. Я хотел обследовать одну нору - на четвереньках туда
можно было протиснуться, - но Морозов со свойственной ему
непосредственностью оттащил меня за пояс скафандра.
производственный цикл - если можно так выразиться. "Таскальщики"
переносили готовые кирпичи к другим работникам, которые, пользуясь все тем
же собственным энергозарядом, вырезали на поверхности блоков замысловатые
узоры. Не удалось точно установить, сколько типов таких узоров они делали
- обойти всех "резчиков" было просто невозможно, но похоже, что каждый
резчик делал только один узор. Вокруг валялось так много готовых блоков,
что мы решили, что не нанесем чужой цивилизации особого урона, если
погрузим парочку образцов в наш вездеход. Должен сказать, что сделали мы
это не без колебаний. Если б мы могли предвидеть, к каким последствиям
приведет наш необдуманный акт...
шлюзе и снова поднялись на рабочую площадку.
"поезда" и, извиваясь, уезжали по направлению к тау-станции. Во главе
каждого "поезда" всегда был блок покрупнее, в котором что-то текло и
переливалось. Это были, так сказать, лидер-блоки; очевидно, они несли в
себе некую программу управления.
Морозов не слишком удачно назвал "президентом Плутона", несколько раз
попадался нам по пути. Держался он по-прежнему на отдалении, смотрел
пристально и недобро и не отвечал на мои знаки. Возможно, их,
распорядителей, было несколько, но отличить одного аборигена от другого
положительно нельзя - "ночью все кошки серы", как выразился Морозов (на
этот раз довольно удачно).
подсчетам, их было порядка тысячи, но точнее можно будет определить после
изучения киноматериала (съемку мы вели все время).
ритм определялся необходимостью выделки энергоблоков. Сначала мы думали,
что аборигены работают посменно. Вот, кажется, кто-нибудь отложит готовый
блок в сторону, устало потянется и уступит рабочее место сменщику. Нет,
этого не происходило. Никакого обеденного перерыва, никакого намека на еду
и отдых. Каторжная какая-то работа шла без передышки, наверное,
круглосуточно, - да и вообще, подумал я, существует ли у плутонян понятие
времени?
чтобы мощный излучатель выбрасывал в Пространство тау-поток. Мне это
казалось безумным. Как если бы некто, сидя зимой в холодной комнате с
раскрытым окном, пытался отапливать улицу. Правда, тау-поток, изливаемый
Плутоном, почти иссяк. Мы видели это по нашему походному регистратору, и
то же показывала, как сообщал Прошин, камера Саллаи, установленная на
корабле. Собственно, в этом и заключалась причина беспокойства Прошина:
выброс тау-излучения подходит к концу, значит, начинается новый цикл его
накопления, и с ростом Дерева (пора, кажется, освободить это слово от
иронических кавычек) нарастает опасность для нас. Что говорить, в тревоге
командира, конечно, был резон. Тень погибшего "Севастополя" витала над
нами. Однако по темпу роста Дерева мы с Морозовым считали, что располагаем
безопасным временем, по крайней мере, в одну земную неделю. И потом -
разведка всегда есть риск.
усталости добавлялось тягостное ощущение затаенной враждебности аборигенов
и невозможности контакта с ними. Кажется, то же самое испытывал и Морозов.
Он был необычно замкнут и молчалив - куда девалась его бравада?
увидеть ничего нового, кроме беспрерывной выделки энергоблоков и
наращивания Дерева. Но вдруг все аборигены, словно по команде, побросали
работу и потянулись со склона вниз, к тау-станции. Мы последовали за ними.
Волнообразной кривой, напоминавшей змеиное движение "поездов", текла
вереница аборигенов к тау-станции. Дерево заметно подросло со вчерашнего
вечера и достигало теперь не менее десятиметровой высоты. Несколько ветвей
отходило от него - и вот первый в змейке абориген как бы наткнулся на
концевой блок нижней ветви. С полминуты он стоял, припав животом к этому
блоку, потом качнулся в сторону и направился обратно к рабочей площадке.
Блок потемнел и, отломившись, упал на грунт. Тотчас следующий абориген
прильнул к новому концевому блоку, и так у них и пошло.
заряжаются энергией!
планете-холодильнике. Вот что означают пряжки на животах аборигенов - это
контакты для зарядки! Они трансформируют тау-энергию в биологическую...
исписанная на полях красным карандашом Шандора Саллаи. Там было слово...
такое необычное слово...
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Посняков Андрей