Чтение 30–й страницы книги ~Клеарх и Гераклея~

взглянуло, согрело... Вот и я прошу меня простить, потому что, глядя на
тебя, я понял, что слово сильнее меча.

Митрадат улыбнулся и сказал:

-- Я, однако, расскажу греческую притчу. Один юноша учился у софиста,
вернулся домой, и отец спросил его: "Правда ли, что учитель твой обучил тебя
удивительным словам?" -- "Правда, -- ответил юноша, -- все можно сделать с
помощью слова". -- "Ну так вот, на столе лежат два яйца, сделай из них три".
-- "Ну так как же, -- возразил юноша, -- вот яйцо, а вот второе, один и два
и будет три?" -- "Ну, голубчик, -- говорит тут старик, -- эти два яйца мы
скушаем с твоей матерью, а то, которое ты сотворил с помощью софистики,
скушай сам". И думается мне, -- закончил Митрадат, -- что если в мире не
будет власти, чтоб принудить софистов есть сотворенные ими яйца, плохо будет
миру...

Тут Митрадату принесли какую-то записку, он глянул в нее, покраснел от
радости и поднял стоящую перед ним чашу.

-- Друзья мои, -- сказал он, -- сюда идет Клеарх, он еще успеет на наш
пир! И я хочу выпить этот кубок за будущее нашей земли. Скоро спор Азии и
Европы окончится миром, и персы, и эллины будут владеть этой землей вместе.
И от персов будет умение управлять страной, а не крошечным городом, а от
эллинов -- умение управлять с помощью закона, а не милосердия. И от эллинов
будут -- обязанности гражданина, а от персов -- права личности, потому что,
клянусь Ахура-Маздой, равенство перед законом и равенство перед богом друг
без друга равно кончаются тиранией законодателя или царя.

Митрадат поднес чашу к губам, а в ней был яд. Датем вскочил и сделал
знак, чтобы он не пил.

-- Подождем Клеарха, -- попросил Датем, -- выпьешь вместе с ним!

Митрадат, не помня себя от радости, выбежал из палатки вместе с братом,
Ариеем, махнул руками двум людям из свиты, Фарху и Фирузу, вскочил на коня и
поскакал.

"Что же ты струсил?" -- упрекнул Датема сын. "Молчи, ты был прав, но
сама судьба посылает мне в руки обоих: и перса, и грека!"

Арией скакал вслед за братом, пока не удивился, что никакого войска
впереди нет, кроме вражеского лагеря. Вдруг услышали из кустов детский плач,
и какая-то тень метнулась прочь. Митрадат спешился и вынул из кустов голого
мальчишку-сосунка. Фарх погнался за женщиной.

-- Не надо, -- сказал Митрадат. -- Это крестьянка. Дом сожгли, вот она
и бросила ребенка. Они сейчас так часто делают.

Митрадат завернул мальчика в свой плащ, и они поехали дальше.

-- А где же Клеарх? -- спросил Арией.

Митрадат поглядел на небо, как будто очнулся от долгого сна, и увидел,
как глаза неба раскрылись, и еще он увидел бога Фарну -- над лагерем
Артабаза.

-- Клеарх, -- сказал Митрадат, -- слишком умный человек, чтобы думать,
будто трус может выиграть восстание против царя. Он не придет никогда. А
письмо, которое мне передали, пришло от верного человека -- Датем хотел меня
отравить.

Они явились в лагерь Артабаза, и Митрадат сказал троюродному брату:

-- Я думаю, что царь простит меня, если мы сегодня ночью захватим
Датема. Ты же знаешь, я никогда не поднимал оружия против царя и войском не
командовал. Но не мог же я идти против воли отца!

Артабаз велел стеречь Митрадата, а Ариея, Фарха и Фируза взял с собой,
отобрал сотню всадников, словно они Клеарховы пафлагонцы, и уехал. С ним был
его деверь Мемнон, грек, как и Клеарх.

На рассвете они вернулись. Митрадат сидел все в той же палатке под
стражей; ему нашли какую-то гетеру, бывшую при войске, та сидела и кормила
грудью ребенка.

-- Друг мой Митрадат, -- сказал Артабаз. -- Датем хотел тебя убить, его
голова -- этого слишком мало, чтобы заслужить прощение царя. Что ты на это
скажешь?

-- Скажу, что мой друг Реомифр скоро вернется из Египта.

Реомифр должен был вернуться с пятьюдесятью кораблями и пятьюстами
талантами, подарком мятежника Таха; а сам Tax, или, точнее, афинянин Хабрий,
должен был соединиться с Оронтом и идти через Месопотамию на Сузы.

-- Друг мой Митрадат, -- сказал грек Мемнон, деверь Артабаза. -- У тебя
много друзей, и голова друга -- этого слишком мало, чтобы заслужить прощение
царя.

-- Хорошо, -- ответил Митрадат.

Ариобарзан был в это время в мисийском городе Кие, в пяти парасангах от
лагеря. Митрадат подскакал к городу с сотней всадников в полдень. В город
его пустили беспрепятственно, а в отцовском доме начальник стражи так
удивился ребенку на его руках, что ничего не понял и только потом спросил:

-- А почему ты без оружия? Эй! Да я не узнаю твою свиту!

Стража стала вытаскивать мечи, но было уже поздно.

Ариобарзан не успел покончить с собой; когда его потащили по двору, он
увидел сына с каким-то сосунком на руках и, не удержавшись, сказал:

-- Стало быть, права была все-таки гадалка! Как звали этого грека.
Эдил?

Артабаз, сын Фарнабаза, был человек жестокий и знал, что Митрадат не
переносит вида пыток. Ариобарзана он велел пытать долго и потом распять, а
сына его заставил стоять рядом и глядеть, так что Митрадат потерял сознание
раньше отца.

x x x

Среди удач одно лишь огорчало Клеарха -- брат его Сатир, к которому
тиран был необычайно привязан, хворал и таял на глазах. Зиму он провел в
загородном поместье, а накануне Дионисий вернулся в город.

На Дионисиях сначала носили Диониса, потом закалывали быка. Приносили
жертву вот как: жрец посылал гонца за каменным топором, особый человек
изготавливал топор, особый -- наливал масло, потом гонец относил все это
жрецу, тот убивал быка. После этого начинался суд: разбирались, кто виновен
в смерти быка. Жрец говорил, что не он, гонец говорил, что не он. Тот, кто
делал топор, и тот, кто наливал масло, также оправдывались. Так что убийцей
оказывался топор -- его наказывали плетьми и бросали в пропасть. Из этого
можно заключить, что боги нравом подобны народу и царям.

Жрецом второй год был Клеарх, гонцом -- Сатир.

За два дня до праздника Сатир приехал в город, и старые товарищи пришли
звать его на пирушку. Сатир колебался. Клеарх чуть не силой послал его,
надеясь, что это развлечет брата. С этой пирушки Сатир вернулся совсем
больной.

Клеарх бросил дела и весь день провел у постели брата, не находя себе
места от беспокойства. К вечеру Сатир, казалось, оправился. Клеарх тем не
менее, потрогав его лоб, запретил подниматься назавтра с ложа. Сатир
возражал, Клеарх пришел в бешенство, что с ним теперь иногда случалось,
разбил дорогую вазу, потом плакал и просил у брата прощения.

Ушел он от его ложа, только когда на небе показались Плеяды. Сатир
крепко спал и дышал, казалось, ровно.

x x x

Сатир очнулся лишь после полудня. Ему показалось, что он чувствует себя
лучше; он поспешил умыться и одеться и, несмотря на протесты раба-фракийца,
выскочил из дому. Процессия, однако, давно покинула город; Гераклея стояла
пустая, усыпанная венками и гирляндами и населенная одними веселыми, но
безмозглыми птицами, переполненная запахом томящейся пищи.

Сатир побежал по священной дороге. Дорога эта, как я уже говорил,
протяженностью в тридцать стадий, вела к пропасти шириной в два плефра, куда
Геракл спускался за Кербером, и к пещере со святилищем и небольшим храмом
рядом.

Добравшись до огромного платана у поворота, Сатир увидел, что процессия
уже остановилась у святилища. Делались последние приготовления, солнце
стояло прямо над головами ликующих людей; скала, усаженная живыми деревьями,
как бы являла собой подобие сцены; девушки в нарядных одеждах сплетались и
расплетались, подобно розовым венкам, увенчивающим их головы.

То ли солнце, то ли вид толпы, то ли запах благовоний и людского пота
вдруг дошел до Сатира -- юноша побледнел, в глазах у него закружилось;
раб-фракиец, ковылявший следом, подхватил его и усадил в тень, под платан.
Сатир как бы остался единственным зрителем наверху огромного амфитеатра.

Как я уже говорил, платан у дороги и пещеру разделяла широкая
расселина, как бы помещая пещеру и храм на воздушном полуострове; раньше
процессии огибали этот островок, в этом же году выстроили и украсили лентами
резной мост, сделав путь прямым. Многие говорили, что, по учению магов, по
такому мосту, который называется Чинват, ходят после смерти души, причем
плохие срываются и падают в бездну; однако мост Чинват тоньше волоса, ведь
душа идет по нему одна-одинешенька, а тут выстроили широкий, для народного
шествия.

Далеко внизу Сатир увидел брата в женской одежде, роскошью не
уступающей персидской, с лентами на запястье и увенчанного, как жертва,
венком, подобного самому Дионису; Дионису, прошедшему всю Азию, Дионису,
растерзанному и воскресшему, Дионису, который охотнику представляется львом,
воину -- конем, земледельцу -- виноградной лозой; ведь как деньги воистину
деньги только тогда, когда на них можно купить любую вещь, так и бог
воистину бог только тогда, когда любой человек может в нем видеть
наиважнейшую для этого человека суть.

Итак, Клеарх стоял в самой гуще толпы, у алтаря, подобный двойнику
Диониса, ведь у каждого бога есть свой двойник; греки изображают его
смертным сыном бога, Гераклом или Тесеем, а персам такой двойник
представляется насмешкой над Ахура-Маздой и порождением Аримана.

Клеарх заметил брата и даже поднял было руку, но тут вокруг него
закружилась толпа всяческих масок: одни изображали воинов, другие --