валяться?
оказалось труднее, чем он надеялся, но куда легче, чем он ожидал. Он
приподнялся на локтях, Виктор поддержал его за плечи, и он сел,
прислонившись к стене. Устроившись удобнее, Аркадий только теперь обратил
внимание на то, что в комнате находится еще один человек. Лев Николаевич
Подольский примостился на стуле, ладони сложил между колен и раскачивался
вперед-назад, будто еврей на молитве. Возможно, он действительно молился, но
тогда должен был надеть ермолку, без ермолки или какого-нибудь другого
головного убора молиться нельзя, уж это Аркадий знал точно.
отделяя их одно от другого: - Я. Чувствую. Себя. Замечательно. И. Я. Не
понимаю. Зачем. Ты. Полез. В. Стасис.
бросил на Чухновского выразительный взгляд.
Вы можете ответить на этот вопрос сами. Как и на многие другие вопросы.
Только вы, повторяю, и никто другой. Но из-за вашего внутреннего
сопротивления мы не можем продвинуться дальше. Нас, видите ли, интересуют
совершенно разные аспекты. Вас и господина Хрусталева - естественно,
криминальные, если они вообще существуют в этом деле. Меня - теологические,
и они представляются куда более важными. А уважаемого Льва Николаевича, -
раввин мотнул головой в сторону продолжавшего раскачиваться Подольского, -
уважаемого Льва Николаевича волнует только старая история. Ему, видите ли,
важно знать, действительно ли его прапрадеда убил секретарь Яков.
сознание, и только произнеся их вслух, он понял, что действительно знает о
том, что происходило в старом доме Подольских чуть ли не двести лет назад.
Более того, не просто знает, он был там именно тогда, именно в момент...
как опять начинает подниматься под потолок, теряя ощущение веса. На этот раз
он не испугался; понимал, что никуда не летит, странным этим ощущением он
был обязан тому, что из подсознания, будто пузырьки воздуха, взлетали
воспоминания, которых у него, по идее, быть не могло. Отрывки, обломки,
капли, слова, мысли, поступки, глаза, лица, фигуры, обстановка комнаты,
улица, время, место, жизнь...
продолжали подниматься, но картина уже сложилась, обрывки связались, осколки
склеились, и Аркадий сказал:
насколько важны именно твои показания. То, что я нашел в стасисе, и то, что
рассказал господин Чухновский, было важно на определенном этапе. А сейчас
важно только то, что можешь сказать ты.
сказать, что это не обязательно, он и там уже связал несвязанное и понял
непонятое. И пусть лучше Виктор замолчит, иначе момент будет упущен, и
Аркадий забудет то, что должен сказать.
Глава двенадцатая
Винокур, подавляя массой своего подсознания всех, кто пытался время от
времени прорваться к свету и заявить о себе. Этими всеми тоже был он сам, но
моложе, будто временные слои отпечатались в пространственно-временной
структуре, вязкой, как сироп, и скользкой наощупь. Его многочисленные "я"
жили своей жизнью и даже пытались общаться друг с другом, но у них это плохо
получалось. Он все понимал, но не мог вмешаться в игру собственной памяти,
отделенной от него и существовавшей вместе с другими мысленными структурами,
которые он тоже видел, но уже не мог понять и потому разгребал, как прелые
листья в осеннем лесу, не пытаясь поднять и поднести к глазам.
поражало. Он, такой, каким был десять лет назад, шевельнулся и напомнил о
том, что не следовало восьмого июля шестьдесят четвертого года расставаться
с Бертой. Ну, разлюбил. Ну, убоялся гнева Алены, а потом и вовсе выбросил из
головы эту влюбленную в него девочку. Он потерял ее тогда из виду, потому
что, изгнанная, она гордо исчезла куда-то, как могут исчезать из реальности
лишь смертельно обиженные женщины, если они не подвержены жажде мести. А
теперь он понял, что Берта уехала из столицы в Казань и там жила все эти
годы, помня о временах, когда ее - так ей казалось! - любили, потому что
настоящей любви в ее жизни не случалось ни потом, ни раньше, да и тогда не
было тоже, она придумала любовь Аркадия, она ее нарисовала себе яркими
красками, а когда краски выцвели и осыпались (слишком быстро для настоящего
чувства), Берта все-таки сохранила нарисованную ею картину в своем
сознании...
юридическом колледже и не делал в те годы ровно ничего примечательного, он
даже и в собственной памяти почти не сохранился - так, обрывки какие-то, не
стоившие внимания, - но почему-то жил своей жизнью в одном из слоев этого
странного пирога и даже пытался (без успеха, конечно) вырваться из
собственного, для него созданного, слоя в другие, где жил более
привлекательной и разнообразной жизнью, тоже, впрочем, ушедшей в
невозвратимое прошлое.
продолжавшие альтернативное существование, то никогда не сделает того, ради
чего погрузился в эту бочку воспоминаний. И тогда, перестав видеть память и
не отзываясь на уколы подсознательных инстинктов, он (это уже был не
Аркадий, но и никем иным он пока тоже не был) сначала понял, потом ощутил и
наконец увидел еще одного человека, который тоже был им самим, но в то же
время другим, как может быть одновременно собой и другим электрон, мечущийся
в защищенной, казалось бы, от внешнего мира, атомной оболочке.
себя так легко.
стал отвечать; какой смысл имело спорить о том, что истиной заведомо не
являлось?
теперь легко узнаваем, хотя Аркадий никогда не слышал его прежде, предстал
перед его глазами в том виде, в каком его хотело видеть подсознание.
Странно: только глаза, только пальцы, а впечатление было таким, будто этот
человек не только реален, но еще и одет так, как был одет в ту ночь. Во что?
Аркадий почему-то не помнил, хотя уж эту деталь знал наверняка.
на ты, - я не смог довести дело до конца, меня постоянно выбрасывало из того
времени, видимо, потому что раввин не сумел правильно совершить обряд пульса
де-нура, и процесс оказался не стабилизирован. Придется вдвоем. Ты не
против?
видеть в таких случаях: черный тоннель, уходящий вдаль, белое жерло и
приближающийся свет. Ничего подобного не было. Собственно, не было ничего,
кроме глаз и рук Подольского, но, поскольку это и был сейчас весь мир, то
многообразие его не имело пределов. Аркадий содрогнулся при мысли о том, что
именно этот мир - мир Подольского - станет его миром до скончания времен.
повторил не он; мысль отразилась сознанием Аркадия, и, будто в галерее
зеркал, так бы и продолжала отражаться, пересекаясь с собой, пока Аркадий не
дал бы однозначный мысленный ответ и не прекратил физический процесс, не
имевший аналога в земной реальности.
Глава тринадцатая
ключ и прислонился к косяку. Ноги дрожали. Его выпустили, но потому ли, что
следователь поверил? Следователь не мог поверить ему на слово и не поверил
наверняка. У него были улики против кого-то другого? Не могло быть у него
таких улик, потому что только Яков знал...
равно не сбежит, побоится. Пожалел - еврея? Пожалел - украинец? А что, и
среди украинцев есть приличные люди...
немного, прийти в себя. Подумать. Хотя о чем тут думать? Следователь был
прав, когда сказал ему:
же знаете, судья отберет нужных присяжных, и дело решится в пять минут.
в груди. Кровь на рубахе. А то, что удар он нанес в мертвое уже тело, - кого
это волнует? И сказать правду он не сможет. Никогда. Потому что...
Сертаков Виталий
Юрьев Сергей
Посняков Андрей
Березин Федор
Рыбаков Вячеслав
Роллинс Джеймс