застигнутого за каким-то тайным занятием.
нервничал, и она поняла, что дальнейшего обсуждения картины и ее значения не
предвидится.
Тэйлоре.
грубости, чем юмора. - Я не забуду.
лестницы в гордом одиночестве. Не успела она миновать и дюжины ступенек, как
он закрыл дверь мастерской. По дороге она удивилась, что за непрошеный
инстинкт заставил ее предложить ему допить то виски, которое они так и не
успели пригубить в Нью-Йорке. Ну ладно, это приглашение легко можно отменить
под каким-нибудь благовидным предлогом, даже если он его запомнит, что само
по себе маловероятно.
в окне его силуэт. Ей пришлось перейти на другую сторону, и оттуда она
увидела, что он стоит напротив картины, простыня с которой снова была снята.
Он пристально смотрел на нее, слегка склонив голову набок. Она не была
уверена, но ей показалось, что губы его двигаются, словно он разговаривает с
изображением на холсте. Интересно, что он говорил? Стремился ли вызвать из
хаоса краски какой-то образ? А если так, то на каком из своих многочисленных
языков он с ним говорил?
Глава 13
1
посмотрела на картину и сквозь его сознательное намерение разглядела
подспудную цель, которую он скрывал даже от самого себя. Он подошел к
картине и взглянул на нее чужими глазами. Действительно - вот они, те двое,
которые открылись ее взору. В своем страстном желании передать впечатление
от встречи с Пай-о-па он изобразил убийцу в тот момент, когда он выходит из
тени (или наоборот, возвращается в нее), а сквозь его лицо и тело струится
поток черноты. Этот поток делил фигуру сверху донизу, и его хаотично
изрезанные берега образовывали два симметричных профиля, получившихся из
белых половинок того, что он намеревался сделать одним лицом. Они смотрели
друг на друга, словно любовники; взгляд их был устремлен вперед в египетском
стиле; затылки их растворялись в темноте. Вопрос заключался в том, кто они
были, эти двое? Что он пытался выразить, изобразив эти лица друг напротив
друга?
готовясь к новой атаке. Но когда дошло до дела, сил у него не хватило. Руки
его дрожали, ладони были ватными, а взгляд никак не мог сосредоточиться на
холсте. Он отошел от картины, опасаясь прикасаться к ней в таком состоянии,
чтобы не уничтожить то немногое, чего ему все-таки удалось достигнуть.
Несколько неверных мазков - и сходство (с лицом ли, с работой ли другого
художника) может исчезнуть навсегда. Утро вечера мудренее.
белой простыней, и ему была так холодно, что зубы его стучали. С потолка то
и дело начинал падать снег. Опускаясь на его тело, снежинки не таяли, потому
что он был холоднее снега. В комнате его были посетители, и он попытался
сказать им, что ему очень холодно, но голос не подчинялся ему, и слова
вырывались какими-то хрипами, словно последний вздох его был близок. Он
испугался, что снег и недостаток воздуха станут причиной его смерти. Надо
было действовать. Встать с жесткого ложа и доказать этим плакальщикам, что
они слишком поторопились.
приподняться, но простыни были пропитаны его смертным потом, и он никак не
мог ухватиться за них. Страх уступил место панике, и отчаяние вызвало новый
припадок хрипов, еще более жалких, чем раньше. Он изо всех сил старался
показать, что он жив, но дверь комнаты была открыта, и все плакальщики ушли.
Он слышал их разговор и смех в соседней комнате. На пороге он увидел
солнечную полоску: там, за дверью, было лето. Здесь же был только
пронизывающий холод, который проникал в него все глубже и глубже. Он
отказался от попыток уподобиться Лазарю, и руки его вытянулись вдоль тела;
глаза его закрылись. Звуки голосов из соседней комнаты превратились в еле
различимое бормотание. Сердце стало биться тише. Но появились новые звуки:
снаружи был слышен шум ветра, и ветки стучали по окнам. Чей-то голос читал
молитву, еще один разразился рыданиями. Какое несчастье было причиной его
слез? Конечно, уж не его кончина. Он был слишком незначительной личностью,
чтобы стать причиной такого плача. Он снова открыл глаза. Кровать исчезла,
исчез и снег. Молния высветила силуэт человека, который наблюдал за бурей.
голос. - Тебе доступен этот фокус?
есть моя подлинная болезнь: страх смерти. Но, обладая даром забвения, я
смогу жить. Так дай же мне его.
их. Потом все исчезло, забылось. Миляга моргнул, стирая со своей сетчатки
задержавшиеся на ней окно и силуэт, и начал просыпаться.
ложе. Утро еще не наступило, но он уже различал усиливающийся гул движения
на Эдгвар-роуд. Кошмар растворялся в небытии, вытесняемый реальной жизнью.
Он был рад этому.
холодильнике стоял пакет молока. Он влил себе в глотку его содержимое, хотя
молоко почти уже скисло и вероятность того, что его расстроенный желудок
откажется принять это подношение, была весьма велика. Утолив жажду, он утер
рот и подбородок и отправился еще раз взглянуть на картину, но яркость и
выразительность сна, от которого он только что пробудился, показали ему
бесплодность его стараний. Он может нарисовать дюжину, сотню полотен и так и
не передать изменчивый облик Пай-о-па. Он рыгнул, вновь ощутив во рту вкус
плохого молока. Что же ему делать? Запереться от всего мира и позволить той
болезни, которая поселилась в нем после встречи с убийцей сгрызть его
изнутри? Или принять ванну, освежиться и пойти поискать людей, которые могли
бы встать на пути между ним и его воспоминанием? И то, и другое
бессмысленно. Остается только третий, не очень приятный выход. Он должен
найти Пай-о-па во плоти: посмотреть ему в лицо, расспросить его, насытиться
его видом и добиться того, чтобы всякая связанная с ним неоднозначность и
двусмысленность исчезла.
сделать, чтобы найти убийцу? Во-первых, допросить Эстабрука. Это будет не
так уж сложно. Во-вторых, прочесать весь город в поисках места, которое
Эстабрук, по его уверениям, вспомнить никак не может. Тоже не такая уж
большая проблема. Уж лучше, во всяком случае, чем кислое молоко и еще более
кислые сны.
ясность ума, он решил отрезать себе хотя бы один путь к отступлению. Подойдя
к мольберту, он выдавал себе на ладонь жирного червяка из желтого кадмия и
размазал его по еще непросохшему полотну. Любовники исчезли немедленно, но
он не успокоился, пока весь холст не был замазан краской. Сначала она
казалась яркой, но вскоре сквозь нее проступила чернота, которую она
пыталась собой заслонить. Когда он закончил, можно было подумать, что
портрета Пай-о-па вообще не существовало.
тошнило. Как ни странно, он чувствовал себя довольно бодро. Может быть,
помогло кислое молоко.
2
спиной у него спали его приемные жена и дети. В небесах у него над головой,
под одеялом из серебристого облака горели звезды. За всю свою долгую жизнь
ему редко приходилось чувствовать себя более одиноким. С тех пор как он
возвратился из Нью-Йорка, он жил в постоянном ожидании. Что-то должно было
случиться с ним и с его миром, но он не знал, что. Его неведение причиняло
ему страдания, но не только потому, что он был беззащитен перед лицом
надвигающихся событий, но и потому, что это свидетельствовало о значительном
ухудшении его способностей. Те времена, когда он мог предсказывать будущее,
прошли. Все больше и больше он становился пленником времени и пространства.
Да и то пространство, которое ныне занимало его тело, было далеко не таким,
как прежде. Прошло уже так много времени с тех пор, как он в последний раз
проделывал с другими то, что он проделал с Милягой, изменяя свое тело в
зависимости от чужой воли, что он почти разучился это делать. Но желание
Миляги было достаточно сильным, чтобы напомнить ему, как это делается, и в
теле его до сих пор звучало эхо того времени, которое они провели вместе.
Несмотря на то, что все плохо кончилось, он не жалел о тех минутах. Другой
такой встречи может вообще не состояться.
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Василенко Иван
Андреев Николай
Флинт Эрик