Чтение 30–й страницы книги ~Куявия~

Он сказал усталым голосом:

- Артанка... да, артанка до кончиков ногтей.

- А ты куяв, - напомнила она.

Он помотал головой, в глазах мука.

- Ты не могла бы хоть сейчас об этом забыть?

- О чем?

- Что ты артанка, а я куяв? Не всегда же мы воевали!

- Но сейчас воюем, - напомнила она.

- Мы не воюем, - сказал он тихо. - Я с тобой не воюю. Я не могу с тобой воевать... А если и... воевал, то я... сдаюсь. Ты победила.

Голос его вздрагивал, прерывался, в нем звучала боль. Блестка застыла, жалость шевельнулась в груди и тут же, не ощутив сопротивления, заполонила ее всю до кончиков ушей. Она повернулась к нему, потянулась всем телом. Он вздрогнул, глаза расширились, не поверил, но тут же порывисто обнял, обхватил, прижал к груди и только потом, после долгой тревожной паузы, когда два сердца бились часто и громко, так же робко прикоснулся губами к ее темени, черные волосы все еще пахнут дикой степью, грохотом копыт, в черноте ее волос искорки звезд, раздвинулись, превратились в призрачные сверкающие шары, он ощутил, что падает, погружается в них...

Умопомрачение длилось мгновение, он опомнился в тот миг, когда опустился с артанкой в руках на ложе. Она не вырывалась, дышала спокойно и умиротворенно, и он, страшась спугнуть ту волшебность, что посетила обоих, лежал неподвижно, держа ее в объятиях, чувствуя ее тепло, наслаждаясь ее дыханием, запахом ее кожи, волос, чувствуя, как часто стучит ее сердце... как будто его собственное не старается выскочить из груди!..

Она чувствовала, как его руки, словно сами по себе, отдельно от его неподвижного тела, подтягивают ее к себе и жар его тела становится невыносимым. Глаза его, серые, совсем не рыбьи, а цвета стального клинка, расширились, заняли полмира. Блестка в страхе, что случится непоправимое, что все испортит, отвернулась, и его раскаленные губы провели горящую полосу по ее сразу вспыхнувшей огнем щеке.

Ей не хватало воздуха, она дышала все чаще, грудь вздымалась порывисто, толчками. Пытаясь отстраниться, она уперлась в его грудь руками, но голова закружилась, и она сама уцепилась за него, как вьюнок за крепкое деревцо.

Они лежали, крепко обхватив друг друга, одной рукой он придерживал ее за спину, другой - затылок, словно ребенка, у которого отвалится слишком тяжелая голова. Жар разливался по всему телу, Блестка медленно подняла голову, лицо до этого прятала у него на груди, их губы встретились раньше, чем взгляды, и, несмотря на жар, новое пламя вспыхнуло, обожгло. Блестка чувствовала, как ладонь на затылке прижимает ее голову все крепче, пальцы зарылись в волосы, а сама она ощущала с нежностью и рвущейся наружу радостью его нетерпение, его усиливающийся натиск, и руки без ее ведома сами предательски обхватили его за шею. Она прижалась к нему, продлевая поцелуй, сливаясь в поцелуе, она чувствовала, как он взял ее губы в свои, смакует, наслаждается, не может оторваться.

В какой-то момент его руки скользнули по ее бедрам, прижали. Она разорвала поцелуй, спрятала лицо у него на груди снова, но жар в теле и трепетное чувство, что все она делает правильно, прижали ее к нему еще крепче, сердце едва не выскакивало из груди, она прошептала:

- Иггельд...

Голос ее был задыхающийся, она сама его не узнала, а он смотрел в ее огромные глаза этого странного волшебного цвета, в горле стоял ком, он готов был заплакать от избытка чувств, схватил в обе ладони ее лицо, жадно начал целовать глаза, щеки, нос, сказал жарко:

- Я не могу без тебя...

- Иггельд!

- Я умру без тебя...

Они снова сомкнули губы, и оба на этот раз чувствовали, чем все кончится. Разум захлестнула волна горячей крови, сильные мужские руки скользили по ее телу. От его ладоней воспламенялась спина, ягодицы, грудь, в голове стоял звон. Она медленно погружалась в безумно-сладкую пьянящую бездну, ее руки обвили его шею и уже не отпускали.

Почти не ощутила, как исчезли ее оковы, рубашка, а затем и кожаные штаны, зато когда его горячие губы коснулись ее груди, волна пламени прокатилась по телу, заставила выгнуть спину, прижимая грудь к его губам. Она услышала свой беспомощный стон, Иггельд, видимо из страха все испортить, разрушить, как уже случалось, не спешил наброситься, как должны делать мужчины, он продолжал целовать ее груди, захватывал губами розовые соски, что уже съежились и приподнялись, похожие на недозрелые ягоды землянички. Она крепко держала его обеими руками за шею, поцеловала так же жадно, как целовал он, ее тонкие пальцы погрузились в его густые светлые волосы. Она услышала свой слабый задыхающийся голос, их тела слились, она чувствовала боль, восторг, наслаждение, страх и странное облегчение, словно наконец-то исполнила то, к чему шла всю жизнь, что должна сделать, что завещано всеми отцами, дедами, прадедами и всеми-всеми безымянными предками.

Ее тело все еще вздрагивало, медленно затихая, она чувствовала на щеке обжигающее дыхание, он дышал часто, с хрипами, потом тяжесть на ее теле исчезла, он медленно повалился на бок, но ее из рук не выпустил, так и лежали, медленно восстанавливая дыхание.

* * *

Она проснулась первой и долго смотрела на него, спящего. Красив, силен, прекрасно сложен, но сейчас она чувствовала, что из-за внешности всего лишь обратила на него внимание, но если бы не оказался таким, таким... она не могла подыскать точное слово, то так и остался бы всего лишь красивым врагом.

Спи, любимый, произнесла она мысленно. Тебе еще тяжелее, чем мне. Я могу сослаться, что я - пленница, у меня нет своей воли, а тебе увильнуть от ответа ни перед другими, ни перед собой не удастся.

Очень медленно спустила ноги на пол. На миг показалось, что он наблюдает за ней из-под приспущенных век, прислушалась, но он дышит ровно, глубоко, на щеке играет румянец глубокого сна. Она оделась, как можно тише прошла к двери.

Дверь оказалась запертой. Она толкнула сильнее, дубовая створка, которую можно вышибить только тараном, не поддалась. Оглянувшись, не обратила внимания, что Иггельд в самом деле проснулся и смотрит на нее, машинально посмотрела на окна, хотя знала, что не протиснется в эти узкие бойницы.

К тому же перекрытые так железными прутьями, что не пролезет даже кошка.

- Артанка, - донесся голос от постели. Она резко обернулась. Иггельд приподнялся, лицо мертвенно-бледное, но в глазах тьма. - Я все понимаю... но я не последний дурак. Двери надежно заперты. А в коридоре двое стражей.

Она сказала беспомощно:

- Я всего лишь намеревалась...

- Что?

Она заколебалась, сейчас при свете дня все выглядело совсем иначе или могло выглядеть, и ответить так, как она хотела... хотела, но не могла, язык уже не поворачивается. То ли виной беспощадный солнечный свет в окно, то ли утренний свежий прохладный воздух, но она ответила после паузы:

- Ну, идти заниматься тем, чем и занималась. Как обычно, шить одежду, вышивать. Помогу Пребране печь хлеб...

Он покачал головой.

- Не ври мне. Мы оба знаем, что ты не упустишь случая убежать.

Она в молчании наблюдала, как он вскочил и быстро оделся. Руки его дрожали, лицо дергалось, он делал много ненужных движений, чистый куяв, что не знает сдержанного достоинства артанина. Когда он натянул сапоги, став ростом еще выше, голос дрогнул, а глаза стали глазами побитой собаки:

- Ты можешь хоть теперь сказать свое имя?

Она медленно покачала головой:

- Теперь - нет. Ты упустил...

Он вздохнул, лицо стало страдальческое, виноватое, но сказал как можно тверже:

- Да? Я чувствую, что делаю многое не так, как должен бы... А как должен? Не знаю. Но пока могу сказать только одно...

Он запнулся, показалось, что в его лицо бросилась краска. Она спросила мертвым голосом:

- Что?

Он сглотнул ком в горле, указал на тяжелые оковы на подоконнике. Она проследила взглядом за его рукой. Сильнейшее разочарование нахлынуло, затопило с головой. В глазах потемнело, едва услышала его звенящий, как комариный писк, голос:

- Какое бы безумие нас ни посетило, но мы - куяв и артанка. Наши страны воюют.

- Да, - услышала свой голос. - Да.

- Я не могу тебя потерять. Не могу.

- Да, - ответила она. - Я поняла... куяв.

Тьма постепенно рассеялась. В ушах слышался затихающий звон. У постели стоял Иггельд, он выпрямлялся, крупный и массивный, но все равно вид у него оставался жалкий. Возможно, ожидал услышать что-то другое, после ее слов глаза погасли, сгорбился, взял оковы и, встав перед нею на колени, защелкнул на лодыжках.

- У меня к тебе просьба, - сказала она.

Он оживился, она увидела в его глазах радостное ожидание, впервые гордая артанка обратилась к нему с просьбой.

- Говори!

- Не приходи ко мне больше, - промолвила она.

Он дернулся, побледнел.

- Почему?

- Просто не приходи, - повторила она. - Здесь много женщин, что будут тебе рады... Я - нет.

- Артанка, - сказал он с мукой, - я понимаю, тебя оскорбляют и унижают эти оковы. Но что я могу сделать, скажи? Я не могу тебя потерять, ведь ты поклялась, что сбежишь при первой же возможности. А как ты умеешь убегать, я уже знаю. Потому тебя и стерегут здесь так, как стерегли бы дикого горного великана. Разве у меня есть другая возможность помешать тебе бежать? Есть? Тогда скажи, я сразу же ею воспользуюсь!

Он умолк, будто ждал, что она вот так и скажет, как заставить ее остаться. А ведь мог бы, подумала она с нахлынувшим безразличием. Всего лишь попросив ее остаться. И она бы предала Артанию, предала братьев, предала все, во что верила и чем жила. Предала бы и осталась.

- Позволь, - сказала она, - я пойду к другим... рабам. В твоем хозяйстве много работы.

Он стиснул челюсти так, что затрещало в висках, задержал воздух, потом сказал изменившимся голосом:

- Делай что хочешь.

Она повернулась, холодная, гордая и безразличная, он суетливо забежал вперед, вставил ключ в дверь и открыл им засов с той стороны. Блестка не двигалась, тогда он распахнул перед нею дверь, она вышла с тем достоинством дочери тцара, при котором он снова ощутил себя услужливым челядином.

Глава 14

Весь день она работала на кухне, потом принесли ворох одежды, пришлось штопать, чинить, накладывать заплаты. Она исколола пальцы иголкой, а когда день закончился, слуги ушли в общую комнату. Женщины остались, а Сбыслав пошел за нею следом, хмурый и посапывающий на каждой ступеньке.

Когда проходили мимо ее чулана, Блестка распахнула дверь, вошла и с наслаждением опустилась на постель. Сбыслав сердито крикнул из проема распахнутой двери:

- Ты куда? Хозяин велел тебя к нему.

- Я не изволю, - отрезала Блестка.

- Так он изволит! - заорал Сбыслав.

Он сделал шаг в ее комнату и с силой ухватил ее за плечо. Блестку развернуло, она не ждала такого от обычно медлительного и всегда спокойного Сбыслава, но тут же ударила его в живот. Он охнул и согнулся, она ухватила его за волосы, приподняла, прошипела люто:

- Какой рукой ты меня схватил, раб?

- Что... что... - пролепетал он.

- Какой рукой ты меня коснулся? - повторила она раздельно.

- Вот... этой... - прошептал он, глаза его с ужасом смотрели в ее искаженное яростью лицо.

Она ухватила его за правую руку, сломала в локте и, подтащив воющего в ужасе Сбыслава к двери, вышвырнула сильным пинком. Ее всю трясло, она вернулась к постели и рухнула навзничь. Накопленная ярость и горечь разочарования обрушились на дурака-слугу, что подвернулся под руку, но ярость еще не ушла, кипела, пришлось стиснуть губы и терпеть, терпеть, чтобы не бросаться с голыми кулаками на стены.

Долгое время ничего не происходило, потом в коридоре раздались быстрые тяжелые шаги, дверь распахнулась с таким напором, что треснулась о стену. Иггельд стоял в проеме огромный, разгневанный, с развевающимися волосами. Глаза горели бешенством, но Блестка разглядела в них и тревогу.

- Что случилось? - прорычал он.

- Ничего, - ответила она сухо.

- Я просил проводить тебя ко мне...

- Не проводить, - уточнила она, - а привести.

- Привести, - согласился он неохотно. - Но... а как иначе? Ладно, я пришел сам. Позволь, я сниму эти оковы... Как они натерли тебе ноги!

- Незачем, - ответила она как можно суше.

- Почему?

- Все кончено, Иггельд. То, что случилось, это было ошибкой. Мы должны об этом забыть.

Он отшатнулся. На его красивом мужественном лице отразилась мальчишечья обида.

- Как я смогу такое забыть?

- Уж постарайся, - ответила она мертвым голосом. - Если ты снова захочешь... ну, в тебе взыграют страсти, то теперь придется меня просто насиловать.

- Артанка!

В его глазах неподдельный ужас. Не понимает, подумала она с горечью. Как же мужчины просты, как не понимают даже таких ясных вещей! Не уйду я от тебя, дурак, не уйду. И не надо требовать от меня слова, это же видно по моему лицу, по моим глазам. А ты не поверишь даже моему слову, это видно, ну что за дурак...

- Насиловать, - повторила она с нажимом. - Женщина, которую приводят в цепях...

- Но я сам буду становиться перед тобой на колени! И сам снимать.

- А утром надевать, - напомнила она. - Нет, Иггельд, боги на одну ночь помутили наш разум, но только на одну ночь.

Он сказал хмуро, с безнадежностью и обреченностью в голосе:

- У меня - не на одну.

Она произнесла тем же твердым голосом, умоляя богов дать ей силы, чтобы он не увидел, что она чувствует на самом деле:

- Нет, Иггельд. Ты сам провел между нами границу. Я не стану ходить через нее туда и обратно. Я останусь на своей стороне.

Под его смуглой кожей задвигались желваки. Она ждала, что он скажет, что в его владениях нет границ, здесь все принадлежит ему. Тогда она напомнит ему, что существует еще и внутренний мир, где между ними когда-то проходила граница, а потом незаметно исчезла... пока он снова не провел ее - грубо, зримо, глубоко, он помолчал, произнес глухим голосом:

- Я страшусь тебя потерять. Ты значишь для меня слишком много.

- Ты мог бы не терять меня.

Он посмотрел в ее глаза, лицо его исказилось в муке.

- Я тебе не верю.

- Как я могу доказать?

Он беспомощным жестом развел руки в стороны.

- Боюсь, никак. Потому я и держу тебя в цепях. Но я могу снять цепи, тогда тебя будут запирать на весь день в комнате, где прочные стены, а на окнах крепкие решетки.

Он умолк в нерешительности, она продолжила с горькой усмешкой:

- А ночью меня будут под конвоем пятерых дюжих стражников водить к тебе в спальню? Тебе самому не смешно? Или хотя бы не стыдно?

Он сказал хриплым голосом:

- С тобой я потерял не только стыд, но и честь, и достоинство...

Она удержала на языке привычную колкость, что у куявов нет ни чести, ни стыда, ни достоинства - у Иггельда всего этого в избытке, только у него все это дикое, самородное, не отшлифованное воспитанием, обществом себе подобных. Его честь даже выше, чем у большинства артан, ему приходится жить среди бесчестных людей, в то время как артане... нет, об этом сейчас нельзя думать, перед нею грубый и никчемный враг, у которого душа хоть и есть, но не крупнее, чем у полевой мыши. Мелкие трепыхания есть, но что-то большое вместить не может...

И все-таки, подумала она тоскливо, я его люблю.

- А я - не потеряла, - ответила она.

* * *

Он ушел, как побитый пес, а она, едва захлопнулась дверь, упала лицом в постель и залилась горькими слезами. Выплакалась так, что подушка взмокла, утром чувствовала, как опухли глаза. Сперва вообще собиралась не ходить в нижний зал к женщинам, потом решила, что это будет как поражение, лучше показать ему, что все уже пережила и похоронила, с обеда уже сидела и со спицами в руках слушала милую болтовню этих простеньких существ. Когда Иггельд явился к ужину, она видела его отчетливо. С ним обедал Ратша, этот выглядел веселым и бодрым, несколько раз посмотрел в ее сторону, а когда встретились взглядами, подмигнул. Блестка сделала каменное лицо и больше в сторону их стола не смотрела.

После этого Иггельд исчез на пару дней, и она ощутила, как в сердце вошла ледяная игла. Даже за работой она беззвучно молила богов пожалеть наездника на черном драконе, а ночью упрашивала Мать-хранительницу защитить этого куява, после чего зарывалась лицом в подушку и долго рыдала, так как сохранить жизнь куяву-воину - это рисковать жизнью воинов из артанского лагеря.

Иггельд заходил несколько раз и просил передумать. Это означало лишь, что приглашает ее в постель на прежних условиях. Она приходила в ярость, отказывала таким ледяным тоном, что он сразу сникал и отступал за дверь. Дурак, говорила она вдогонку молча. Дурак. Ты ничего не понимаешь. Ты не понимаешь самого главного!.. А я сказать не могу.

Женщины ничего не заметили, во всяком случае, ей никто ничего не сказал, зато все увидели, что Иггельд ходит мрачнее тучи, челядины разбегались при одном его появлении. Голос его стал резким, раздражительным.

За несколько дней он исхудал, скулы заострились, нижняя челюсть выдвинулась вперед, а глаза, напротив, втянулись в пещеры, оттуда из глубины поблескивали злые искры. Даже воины, что бывали с ним в сражениях, старались без необходимости не попадаться на глаза.

Почему, мелькнула мысль, я не могу сказать ему все?.. Наверное, это просто трудно сказать, как ни пробуй - слова не те, грубые и неуклюжие, каждое - неверное, каждое - ложь, это нужно прочувствовать... Не может быть, чтобы он всего этого не чувствовал!.. Не может быть...

Он чувствует, наверняка чувствует. Но зато может не поверить тому, что чувствует.

Иггельд ввалился в спальню, два светильника от двери тускло освещают в глубине помещения просторное ложе. В теле от усталости стонет каждая жилка, кровоподтеки ноют, кольчуга спасает от топоров, но не от ушибов. Он шагнул к кровати, но словно отшвырнуло, едва вспомнил, что совсем недавно лежал, держа в руках самую лучшую в мире женщину, которую не знает, как удержать...

За окном вечереет, небо окрасилось в багровый цвет, с площади донесся крик. Он услышал, как заржали кони, потом характерный треск, это чей-то конь, обезумев от страха, сломал оглобли, явно не местный, эти привыкли к драконам. Он подбежал к окну.

В небе над площадью кружил чужой дракон. Наездник согнулся на том месте, где шея переходит в плечи, что-то дергал яростно, дракон ревел, судорожно вздрагивал, едва удерживаясь в воздухе.

Иггельд выругался, после их ласковых и послушных драконов вообще возненавидел это изуверство со штырями боли, стены понеслись мимо, простучали под сапогами ступеньки. Он выбежал из дома в тот момент, когда дракон все же опустился посреди площади. Сейчас тяжело дышал, морда в пене, сразу же распластался и застыл с закрытыми глазами, безразличный ко всему и мечтающий только, чтобы наверху не трогали вживленный в самое болезненное место металлический прут.

Со спины дракона соскользнула брюхом по блестящей чешуе девчушка в теплой подбитой мехом одежде, на земле развернулась, Иггельд ахнул, а Яська бросилась ему на шею. Он обхватил ее жадно, поцеловал в лоб, она прижалась к нему всем телом, спрятав лицо на груди. Наездник крикнул сверху:

- Она только сегодня добралась до нашего города!.. Мы знаем, как ты ее разыскивал, вот и решили сделать тебе подарок...

- Спасибо! - крикнул Иггельд через голову Яськи. - Я в долгу!

- Запомню, - засмеялся наездник. - Ладно, увидимся!

- Зайди хоть выпить вина, - пригласил Иггельд. - Твой дракон едва дышит, пусть переведет дух.

Наездник ответил с сожалением в голосе:

- Я бы с удовольствием, но наших драконов нельзя оставлять, как ваших... Ничего, ему только перелететь обратно через стену, а там растопырить крылья и спланировать в наш Город.

- Тебя как зовут? - спросил Иггельд.

- Дорож, доблестный Иггельд!

- Я твой должник, Дорож!

Наездник прикоснулся к металлическому штырю, дракон дернулся от боли, вскинул голову. Иггельд поспешно обнял Яську за плечи и повел в дом - отвратительно видеть, как драконов заставляют подчиняться с помощью жгучей боли. Яська повизгивала от счастья, как молодой дракончик, а будь у нее хвост, отбила бы им бока себе и брату.

На пороге уже встречали улыбающиеся домочадцы. Иггельд поискал глазами Блестку, вспомнил, что после ужина пленницу отводят в ее каморку и запирают, стиснул зубы, настроение сразу испортилось. Яська щебетала, он почти не слышал, так вошли в дом. Вокруг, как мухи в жаркий день, носились слуги и набившиеся сразу в дом гости, его дом всегда открыт для всех, не дом, а черт-те что, хорошо, хоть в его спальню еще не вламываются, хоть обратно в пещеру беги, как постоянно зовет преданный Черныш...

Моментально накрыли стол, натащили еды, ведь в плену Яську явно морили голодом, сгрудились вокруг в ожидании рассказа. Она ела на удивление вяло, к вкусностям осталась равнодушной, призналась виновато:

- Прости, братец, меня в Городе Драконов накормили так, что из ушей лезет. Старались тебе понравиться.

Слушатели довольно загалдели, еще бы, сейчас Иггельд в такой силе, что нижняя долина уже не просто считается с его возросшей мощью, но и заискивает, старается быть полезной, чтобы и он мог когда-то и в чем-то...

Иггельд спросил нетерпеливо:

- Как ты вообще...

- Уцелела?

- Нет, как добиралась?.. Одинокой женщине проехать через всю страну, где рыщут пьяные от крови артане...

Она кивнула, глаза стали серьезными, улыбка слетела с губ, как испуганная бабочка.