здесь и дать воздуху, профильтрованному сквозь вентиляцию, омывать меня. Я
слушал, как шумят машины по очистке воздуха, заглушая тишину камеры.
Матрас был комковатый и вонял мочой и плесенью, но мне и на это было, в
общем-то, наплевать. Я дал своим мозгам как следует отдохнуть, позволил им
встрепенуться и посчитать секунды, которыми измеряется отведенное мне
время, каждую порцию крови, которой сопровождается наша печаль, наша
радость. И потом мне пришла в голову одна мысль: можно очень легко
подсчитать хорошие минуты и радости моей жизни, потому что они так легко
выделяются во всей пакости и дерьме. Хорошие вещи - это преимущественно
негативные понятия: отсутствие боли, когда нет горя, нет беспокойств.
Любовь, отсутствие ненависти. Удовлетворение, то есть, смерть лишений.
таких вещей, на которых стоило попробовать свои мысли, например, парадокс
- если таковой действительно существовал. Парадокс, казалось, говорил мне:
ты выберешься отсюда, ты снова увидишь Дарлу, только для того, чтобы снова
ее потерять. И это будет на сей раз окончательно. Мне это не нравилось, но
это была правда, чего бы она ни стоила. Пока я продумал эту идею до конца,
мне пришло в голову, что и это - очередная порция дерьма. Так мало я знал,
чтобы продолжать всерьез это продумывать. Неужели у меня здесь
действительно был двойник, будущее "я", которое действительно нашло путь в
прошлое? Неужели у моего парадоксального "я" была карта Космострады?
Вопросы, вопросы... и еще вопросы: кто сказал Томассо и Ченгу в тот день
быть у "Сынка"? Ведь это место отстояло на несколько световых лет от их
обычного маршрута. Неужели кто-то все-таки им подсказал? Тайны не
прекращались, их было столько, что можно было бы загрузить ими тяжеловоз.
Уилкс, ретикулянцы, власти, химера карты Космострады - кто? где? когда?
почему? что? И что общего у этих проблем с политикой?
нашей с ним беседы. Разумеется, карта Космострады была бы замечательным
трофеем для любого, кому удалось бы ее захватить.
лабиринте, и только слабая Ассамблея риторически время от времени пыталась
противостоять им. Внутри Ассамблеи тоже были оппозиционные и диссидентские
элементы, верно, но за ними велась тщательная слежка, они постоянно
компрометировались, нейтрализовались, уничтожались и все такое в том же
роде, по крайней мере, так гласили дорожные байки. О, конечно, все
говорили о том, как придет славный день и колонии достигнут какой-никакой
независимости от материнской планеты, но об этом не так много
разговаривали, как о том плачевном факте, что колониальные власти уже
достигли де-факто определенной независимости и правили колониями так,
словно именно они, власти, были колыбелью человечества, а не просто
заместителем и наместником земли в земном лабиринте. Колониальные власти
были обыкновенной бюрократией, раздутой, озабоченной только поддержанием
собственного благополучия, как и Советы, которые ее породили, и они крепко
окопались на всех планетах, которые были поближе к родной планетной
системе, если ехать Космострадой, и хватка властей постепенно ослаблялась,
чем дальше от Космострады находилась планета.
поклялся не слушать новости по радио и видео очень давно. Слава богу,
земной лабиринт - очень большой, и пухлые пальцы колониальных властей не
могут дотянуться повсюду, не могут они контролировать и Космостраду, у
которой есть своя собственная жизнь. Там, разумеется, тоже были свои
подводные течения бунта и непокорности, на самых корневых уровнях, но все
дело о карте Космострады пахло чем-то гораздо более глубоким и серьезным.
Шла какая-то борьба за право обладания этой картой, и она простиралась не
только за пределы лабиринта, она шла и в самом лабиринте. Это была охота,
и многие скакали с борзыми собаками.
отдавало пустотелым звуком, если по нему постучать. Вне всякого сомнения,
его сюда поставили не с мыслью о косметических потребностях узника. Я
смотрел на слепую сторону наблюдательного окошка, но это меня не
беспокоило. Какое мне дело до отражения моего тридцатипятилетнего лица на
теле пятидесяти трех лет от роду, которое постепенно проигрывает войну,
проигрывает потому, что лекарства от старения оказались не на его стороне.
Лицо слегка постарело. Люди говорят, что я постоянно выгляжу мальчишкой,
но ребенок, о котором шла речь, был папашей того старого джентльмена, на
которого я смотрел сейчас. В уголках глаз - морщинки, черные волосы, пусть
и курчавые, стали суше и реже, щеки немного отвисли и расслабились, кожа
стала напоминать дубленую шкуру, вся в пятнах, линия подбородка - более
определенная, а щетина, двухдневной давности, гораздо менее
привлекательной, чем раньше.
горячий душ и побриться. Я повернул лицо в профиль.
того, я почувствовал, как у меня начинает болеть голова.
своей попытке к бегству. Тот мент, в которого я стрелял, вероятно,
выживет, если они направили его вовремя в больницу. Но обвинение
одновременно в сопротивлении властям и попытке к бегству окажется
достаточно трудным, чтобы выкрутиться. Единственное, что я мог сказать в
свое оправдание - это что меня задержали незаконно, но у меня было такое
ощущение, что меня это ни к чему не приведет. Кроме того, у меня еще было
то обвинение, которое они мне уже попробовали предъявить: то, что я сбил
человека и уехал с места происшествия, не оказав ему помощи. Совершенно
верно, вел не я, но водители отвечают за свои системы автопилотирования...
части головы, от самого затылка, идет какое-то странное жужжание, и это
жужжание оставалось там независимо от того, куда я поворачивал голову. Оно
все быстрее становилось все громче и громче. Я сел, чувствуя внезапную
тошноту и головокружение. Я постарался свесить голову между колен, но от
этого мне стало только хуже. Жужжание становилось оглушительным, словно
кто-то пытался прорезать металл вибропилой прямо у меня на шее. Кровь
колотилась у меня в голове, и я словно видел ее пульсацию перед глазами.
от старости имеет свои преимущества, но тело все-таки находит способ
воздать вам по заслугам. Я надеялся, что кто-нибудь смотрит через окошко.
Вроде как Петровски хотел, чтобы я был жив. Может быть, ему удастся
убедить Элмо, что меня стоило бы отвезти в больницу.
как я буду жить с каким-нибудь изосердцем... понятия не имею. Ладно, я и
так ничего об этом не знаю... они до сих пор не усовершенствовали их, эти
ученые. Сердца время от времени впадали в фибрилляцию без всякого
предупреждения. Они не знали до сей поры, в чем дело: может быть,
какой-нибудь случайный энзим, который не воспроизвелся как следует...
мной. Что именно? В моем правом плече было жжение, что говорило за то, что
мне сюда вкатили шприц чего-то, какого-то лекарства. Следа не осталось, но
моя куртка была стянута с левого плеча. У меня все еще не было рубашки. Я
не совсем вырубился - состояние было вроде полусна, какому подвергают в
космолетах, но оно сперва очень неприятно: что-то вроде тошнотворной
нирваны. У меня было абсолютно ясное воспоминание о том, как кто-то
наклонился надо мною, пока я сидел тут, а я даже не удостоил его взглядом,
словно это было настолько неважно, что можно было не беспокоить
собственную персону. Но краем глаза я все-таки увидел какой-то частью
своего восприятия очень знакомую личность, знакомое лицо. Очень даже
знакомое, но лицо оставалось белым пятном, дырой в когнитивном поле,
недостающим звеном. Я попытался заполнить этот пробел, но не мог. Сигнал
распознавания был каким-то образом блокирован, застрял в подсознании. Я
знал, черт побери. Я знал, кто это, но не мог сказать.
было в тарелке рагу, глаза открыты и таращились на стену. Очень тихо я
взял ключ от всех дверей, помахал им перед кодировочной пластиной и
выпустил себя из блока камер.
широко раскрытыми глазами, чиновники валялись у панелей управления. Менты
сидели вдоль стен, тупо уставясь на вытащенные пушки, окаменевшие и
неподвижные. В одной из комнат принтер был оставлен включенным, и теперь
непрерывно плевал рулон копий, рассыпая их прямо на пол. Судя по размерам
этой кучи бумаги, все они были без сознания примерно минут тридцать.
хранят ценности, изъятые у арестованных, или какие-нибудь улики. Мне нужен
был ключ от Сэма. Никто не проявлял пока признаков жизни, но я торопился,
пробегая сквозь лабиринт белых антисептических холлов, заглядывая в
комнаты и снова удирая. Офис Рейли был пуст, и нигде не было никаких
признаков Петровски.
персонала, где два мента были расстелены на столе, который просто тонул в
пролитом напитке, нашел коммутатор, архив, набитый картотечными ящиками,
библиотеку, но ничего даже отдаленно похожего на ту грозную комнату под
ключом, где хранятся улики. Может быть. Петровски как раз просматривал мое
имущество, когда их всех вырубили - если бы мне только его найти...
неподвижно, глаза его остекленели, он смотрел в одну точку, как