автомашину на два колеса и ехать так некоторое время. Когда-то мне это
удавалось. И я сделал это сейчас, на пустом шоссе, мчась в рассекаемую
фарами тьму. Не то чтобы я хотел разбиться. Просто мне это было безразлично.
Если я могу быть беспощадным к другим, то должен быть таким м;е и к себе. Я
ввел машину в вираж и поднял ее, так что она некоторое время шла боком на
дьявольски верещавших скатах, и снова бросил ее в другую сторону, только
рванул обо что-то темное. Дерево? Уже ничего не было, лишь нарастающий рев
мотора, и бледные отражения приборов в стекле, и пронзительно свистящий
ветер. Неожиданно я увидел вдали глидер, который пытался обойти меня по
самому краю шоссе; небольшое движение руля - меня пронесло мимо глидера. Моя
тяжелая машина закружилась, как волчок; глухой грохот, треск раздираемого
железа - тьма. Фары были разбиты, мотор заглох.
Попробовал зажечь фары - ничего не вышло. Включил подфарники: левый горел.
При его слабом свете я запустил мотор. Машина, тяжело хрипя и покачиваясь,
выползла на шоссе. Однако же это была хорошая машина, если слушалась меня
после всего, что я с ней проделывал. Я двинулся в обратный путь, уже
медленней. Но нога сама нажимала педаль, меня снова понесло, когда я увидел
поворот. И снова я выжимал из мотора все силы, пока, наконец, свистя
резиной, брошенный силой инерции вперед, автомобиль не остановился вплотную
перед живой изгородью. Я зарулил в кусты. Растолкав их, машина уперлась в
какой-то ствол. Я не хотел, чтобы они видели, что я с ней сделал, наломал
веток, прикрыл капот с разбитыми стеклами фар, только перс-док был помят, а
сбоку виднелось небольшое углубление от первого столкновения со столбом или
чем-то еще в темноте.
Всеобъемлющая тишина ночи подымалась к звездам. Я не хотел возвращаться в
дом. Отошел от разбитой машины, и, когда трава, высокая, влажная от росы
трава коснулась моих колен, я упал в нее и так лежал, пока, наконец, у меня
не сомкнулись веки, и я уснул.
глаза, совершенно отрезвевший. От росы я промок до нитки. Солнце стояло еще
низко. Небо в клочьях белых облаков. А напротив меня, на маленьком
чемоданчике, сидел Олаф, сидел и смеялся. Мы вскочили оба одновременно. У
него была такая же рука, как у меня, - большая и твердая.
смотрели друг на друга.
ярком свете скрывали скандинавское происхождение, а щетина на лице у него
была совсем светлая; чуточку кривой, выразительный нос и короткая верхняя
губа, из-под которой виднелись зубы; бледно-голубые глаза его часто
смеялись, темнея от веселья; тонкие губы, всегда немного кривились, будто он
все воспринимал скептически. Может, именно это выражение его лица заставило
меня сначала держаться от Олафа поодаль. Олаф был старше меня на два года;
его лучшим другом был Ардер. Только после гибели Ардера мы и сблизились-то
по-настоящему. Уже до конца.
будешь же ты с этим чемоданом...
скулах у него напряглись.
догадывается".
комнат. Он взял ту, с видом на горы.
да?
робот принес кофе и поднос, полный всякой снеди: это был очень обильный
завтрак. Мы ели молча. Я с удовольствием смотрел, как он жует, - даже прядь
волос над ухом у него двигалась.
курю. Хочешь?
разговаривали. Безо всякой причины, безо всяких... ничего, ничего.
Совершенно ничего.
не считаюсь ни с кем, понимаешь?
понимаешь?
халаты и спустились вниз. Было еще рано. Завтрак обычно подавали только
через полчаса.
утоптали траву, и без того довольно низкую.
завязать, а вызывать робота не хотелось.
жарко. Я стремился не к ударам, а к ближнему бою. Избивать Олафа мне в
общем-то не хотелось. Я был тяжелее килограммов на пятнадцать, и его чуть
более длинные руки не уменьшали моего преимущества, тем более что я вообще
был более сильным боксером. Поэтому я дал ему несколько раз подойти, хоть и
не должен был. Вдруг он опустил перчатки. Лицо его онемело. Он разозлился.
Перчатки ударились друг о друга, издавая резкие хлопки. Он почувствовал, что
я действую всерьез. Он прикрылся. Темп нарастал. Я сделал ложный выпад
левой, потом правой, сериями, последний удар почти всегда достигал цели. Оп
не успевал. Потом он неожиданно пошел в атаку, у него получился прекрасный