мгновений Михаил заслушался и забыл про боль.
такой боли, и если бы когда-нибудь в детстве подумал, что познает такие
муки, то забился бы в угол и с воем просил бы Господа забрать его к себе.
Ему казалось, что он чувствует, как зубы ходят у него в челюстях,
разламывая друг друга и шатаясь в разбитых кровоточащих гнездах. Он ощущал
болезненную ломоту в суставах, как живая тряпичная кукла, протыкаемая
иглами. Его пульс колотился как обезумевшая барабанная дробь, и Михаил
пытался открыть рот, чтобы кричать, но ему сводило мышцы челюстей, их
царапало, как колючей проволокой. Боль нарастала, ослаблялась, вырастала
до нового уровня. Только что он горел, как печь, и тут же его кидало в
холод. До его сознания иногда доходило, что его тело содрогается,
корчится, переплавляется в новый образ. Кости его изгибались и
перекручивались, как будто были содержимым сладких конфет-тянучек. Он ни в
какой степени не влиял на эти изменения, тело его стало странной машиной,
настроенной, казалось бы, на саморазрушение. Ослепший, неспособный
говорить или кричать, едва способный втягивать воздух из-за мучительных
болей в легких и тяжести в сердце, Михаил чувствовал, как его позвоночник
начинает искривляться. Его мускулы обезумели, они выгибали его торс круто
вверх, выворачивали назад руки, сгибали и разгибали шею и сдавили его
лицо, будто оно попало в железные тиски. Тело его просело в спине, когда
мускулы расслабились, потом опять оказалось выгнуто кверху, когда они
сильно напряглись, словно усохшая на солнце шкура. В центре этого смерча
боли сознание Михаила Галатинова сопротивлялось потере воли к жизни. Пока
настоящее тело его уничтожалось и мускулы его растягивались, он думал о
гуттаперчевом человеке и о том, что, когда это закончится, он тоже сможет
поступить в цирк и стать самым знаменитым "гуттаперчевым мальчиком" всех
времен. Но тут боль снова вцепилась в него, пронзила до мозга костей и
потрясла его. Михаил ощутил, что его позвоночник вспух и удлинился под
вопль ошеломленных нервов. Из страны духов до него доносились голоса: -
Держите его! Держите его! Он сломает себе шею...
прекратить уродование своего тела, колени его подтянулись к груди, когда
он лег на бок. В позвоночнике было средоточие болей, голова была как
бурлящий котел. Колени подвело к подбородку, и они крепко вдавились в
него. Зубы заскрипели, и в мозгу его послышалось завывание, словно бы
ветра начинающейся бури, сносящей с оснований все, что прежде на них
стояло. Шум штормового ветра поднялся до рева, который заглушил собой все,
и сила его удвоилась и утроилась. Михаил внутренним взором видел себя
бегущим по поляне с желтыми цветами, в то время как черные полотнища туч
устремлялись в сторону дома Галатиновых. Михаил остановился, обернулся и
закричал: "Мама! Папа! Лиза!" Но из дома не доносилось ни звука, а тучи
казались голодными. Михаил опять повернулся и бросился бежать, сердце у
него бешено колотилось; он услышал треск, оглянулся и увидел, что дом под
напором бури разваливается. И тут тучи двинулись за ним, готовые поглотить
его. Он бежал, но бежать быстрее не мог. Скорее. Скорее. Буря ревела за
ним по пятам. Скорее. Его сердце разрывалось. В его ушах возник
предупреждающий о смерти крик пифии. Скорее...
Он почувствовал, как позвоночник у него изогнулся, скручивая плечи. Его
ладони - теперь уже вовсе и не ладони - коснулись земли. Он побежал
быстрее, тело его стало слаженно сокращаться-растягиваться, вырываясь из
одежды. Ураганные тучи подхватили ее и зашвырнули в небеса. Михаил скинул
с ног ботинки, из-под носков улетала назад спиралями земля и цветы. Буря
подхватила его, но он теперь мчался на всех четырех, убегая из прошлого в
будущее. Его поливало дождем: холодным, очистительным дождем, он поднял
голову к небесам и - проснулся.
промелькнуло слабое розовое мерцание. Слабый костер еще горел, в помещении
сильно пахло сосновой золой. Михаил встал на четвереньки, каждое движение
причиняло ему боль. Его мускулы все еще дергались, как будто они были туго
стянуты и изменились в форме. Его мозг, спина и копчик все еще ныли. Он
попытался встать, но позвоночник сильно заломило. Ему захотелось свежего
воздуха, аромата лесного ветра, внутри него был физический голод, и он
повел его вперед. Он пополз, без одежды, по грубым камням, прочь от
костра.
подполз на локтях и коленях к лестнице и поднялся по ступеням, как
животное. Наверху он прополз по заросшему мхом коридору и бросил на груду
оленьих костей лишь мимолетный взгляд. Вскоре впереди он увидел
красноватый свет, не то восхода, не то заката. Он проходил через окна без
стекол, окрашивая стены и потолок, и там, где он касался стен, мох не рос.
Михаил понюхал свежий воздух, но запах заставил что-то в его мозгу
щелкнуть и повернуться, как колесики в карманных часах. Это уже не был
острый цветочный аромат поздней весны. Это был другой запах, сухой дух с
таящейся прохладой; жар, сопротивляющийся прохладе. Это был запах
умиравшего лета.
ощущениями, и рука его потянулась к левому плечу. Пальцы наткнулись на
края розовой мякоти, и несколько чешуек коросты слетели с его кожи и упали
на пол. Сейчас в коленях ему было больно, и казалось важным встать, прежде
чем двинуться дальше. Он чуть ли не слышал, как поворачиваются его
суставы, вроде скрипа петель на старой двери, долгое время не
открывавшейся. Лицо, плечи и грудь его были в поту, но он не сдавался и не
плакал. Собственный скелет казался ему чужим. Чьими на самом деле костями
были его кости, вставленные, словно деревянные палки, в его плоть? Встань,
приказал он себе. Встань и пойди... как человек.
Второй был не многим лучше. Но третий и четвертый сказали ему, что он еще
не разучился ходить, и он прошел через коридор в комнату с высоким
потолком, где солнечный свет окрасил стропила в оранжевое и голуби нежно
ворковали над головой.
шум шелестевших листьев. Там лежали два тела, сцепившиеся и тяжело
дышащие. Трудно было разобрать, где начиналось одно и заканчивалось
другое. Михаил моргнул, сбрасывая с глаз последние остатки сна. Одна из
фигур на полу застонала - женский стон - и Михаил увидел человеческую
кожу, обрамленную густыми волосами, как у животного, которая появлялась и
исчезала, потом снова появлялась снаружи и снова скрывалась в мокрой
плоти.
вцепилась в плечо, на котором, как волны на реке, поднимались и опадали
светло-каштановые волосы. Голова Франко повернулась, и он увидел мальчика,
стоявшего на пересечении солнца и темноты.
через это! - он оторвался от Олеси, с хлюпающим звуком разъединения, и
вскочил на ноги. - Виктор! - закричал он. - Рената! - Крики его эхом
отдавались в коридорах и помещениях белого дворца. - Кто-нибудь! Быстро
идите сюда!
прикрыть себя. На ее коже блестела тонкая пелена пота. - Виктор! Рената! -
продолжал кричать Франко. - Он выжил! Он выжил!
пошел за ним. Оставив позади залитые солнцем помещения, они спустились к
месту, где воздух был прохладен. На Михаиле была одежда из оленьей шкуры,
которую сшила для него Рената, и, продолжая спускаться с Виктором, он
натянул ее на плечи. За прошедшие несколько недель Михаил познал, что его
глаза быстро привыкают к темноте, а при дневном свете он мог видеть с
поразительной остротой, мог даже пересчитать желтые листья на дубе на
расстоянии в сто ярдов. И все же Виктор хотел, чтобы мальчик что-то увидел
там внизу, в темноте. Он остановился, чтобы зажечь факел из кабаньего сала
и тряпок от углей маленького костра, который он предварительно разжег.
Факел засветился, и от запаха горящего сала у Михаила потекли слюнки.
капюшонами на головах все еще сохраняли свою одухотворенность. Узкий
проход вел под арку через открытые железные двери в огромный зал. Михаил
поглядел наверх, но потолка не увидел. Виктор сказал - Вот оно. Стой там,
где стоишь. - Михаил подчинился, а Виктор стал ходить по залу. Свет от
факела высветил каменные полки, забитые толстыми, в кожаных переплетах,
книгами: их были сотни. Нет, пожалуй, даже тысячи, подумал Михаил. Книги
заполняли каждый подходящий уголок, много их лежало на полу стопками.
сотни лет назад: собирали и переписывали рукописи. Здесь три тысячи
четыреста тридцать девять томов. - Он сказал это с гордостью, будто
хвастающийся ребенок. - Теология, история, архитектура, техника,
математика, языки, философия... все тут. - Он повел факелом вокруг себя.
Слегка улыбнулся. - Монахи, как ты можешь понять, не много познали мирской
жизни. Покажи мне свои ладони.