Чтение 30–й страницы книги ~Ползи, тень!~

Что-то плясало, дрожало передо мной. У него не было формы, но был
голос. Голос повторял снова и снова: "Дахут... берегись Дахут... Алан,
берегись Дахут... освободи меня, Алан... но берегись Дахут... Алан,
освободи меня... от Собирателя... от Черноты..."

Я попытался сосредоточиться на этом пляшущем существе, но тут что-то
ярко вспыхнуло, и существо растворилось в этом сверкании и пропало; только
когда я отвернул голову, я снова увидел это нечто, пляшущее и дрожащее в
сиянии, как муха в паутине.

Но голос - голос я узнал.

Нечто танцевало и дрожало; становилось больше, но никогда не
приобретало определенную форму; становилось меньше, но по-прежнему
оставалось бесформенным... летучая тень, захваченная паутиной яркости.

Тень!

Нечто шептало: "Собиратель, Алан... Собиратель в Пещере... не
позволяй ему съесть меня... но берегись, берегись Дахут... освободи меня,
Алан... освободи... освободи..."

Голос Ральстона!

Я встал на колени, присел, опираясь руками в пол; устремив взгляд на
свечение, стараясь рассмотреть это дрожащее бесформенное нечто, говорившее
голосом Ральстона.

Свечение сжалось, как зрачки капитана "Бриттис". И стало ручкой
двери. Медной ручкой, блестящей от рассвета.

На ручке муха. Синяя муха, муха, питающаяся падалью. Ползет по ручке
и жужжит. Голос Ральстона превратился в это жужжание. Только синяя муха,
жужжащая на блестящей дверной ручке. Муха поднялась с ручки, облетела меня
и исчезла.

Я с трудом встал на ноги. И подумал: "То, что ты со мной сделала на
яхте, Дахут, первоклассная работа". Посмотрел на часы. Начало седьмого.
Зал тих и спокоен, никаких теней. В доме ни звука. Казалось, он спит, но я
ему не доверял. Бесшумно закрыл двери. Вверху и внизу двери большие
задвижки. Я закрыл их.

В голове странная пустота, и я не очень хорошо вижу. Подошел к окну и
вдохнул чистый утренний воздух с запахом моря. И от этого почувствовал
себя лучше. Повернулся и осмотрел комнату. Она огромна, стены покрыты
деревянными старинными панелями, шпалеры, выцветшие за столетия. Кровать
тоже старинная, резного дерева, под пологом. Комната какого-нибудь замка в
Бретани, а не в имении в Новой Англии. Слева шкафчик, такой же старинный,
как кровать. Я открыл ящик. На платках лежал мой пистолет. Я осмотрел его.
В магазине ни одного патрона.

Я недоверчиво смотрел на него. Я же помню, что когда укладывал его в
саквояж, он был заряжен. И неожиданно отсутствие патронов связалось с
бездействующим фонариком, не включающимся электричеством, странной
сонливостью. И тут я проснулся по-настоящему. Положил пистолет в ящик и
лег в кровать. У меня теперь не было ни малейших сомнений, что мое
оцепенение объяснялось не естественными причинами. Неважно, было ли это
внушением со сторону Дахут или она дала мне за ленчем какой-то наркотик.
Моя состояние не было естественным. Наркотик? Я вспомнил слабый наркотик,
которым владеют тибетские ламы, они называют его "Хозяин воли". Он снижает
сопротивляемость к гипнозу и делает мозг открытым к восприятию
гипнотических команд и галлюцинаций.

И я сразу понял поведение и внешность людей на яхте и в доме. Они все
получали какой-то наркотик; действовали и думали только так, как
приказывали им мадемуазель и ее отец. Я был окружен человеческими
роботами, созданиями, отражениями, копиями де Кераделей.

А что, если я и сам могу попасть в такое рабство?

Чем больше я думал, тем больше верил в свою догадку. Я попытался
вспомнить вечерний разговор с де Кераделем. Не мог. Но у меня сохранялось
впечатление, что я выдержал это испытание успешно, что та другая часть
моего существа не позволила мне допустить ошибку. И я почувствовал
удовлетворение.

И вдруг я ощутил на себе чей-то взгляд. За мной следят. Я лежал лицом
к окну. Глубоко, как во сне вздохнул, и повернулся, закрывая лицо рукой.
Под ее укрытием чуть приоткрыл ресницы. Через мгновение из-под шпалеры
показалась белая рука, отвела шпалеру в сторону, и в комнату вошла Дахут.
Пряди ее спускались до талии, на ней тончайшее неглиже, и она невероятно
хороша. Беззвучно, как одна из ее теней, она подошла к кровати и
остановилась, глядя на меня.

Я заставлял себя дышать ровно, как будто крепко сплю. Она была так
хороша, что мне это удавалось с трудом. Она подошла еще ближе и склонилась
ко мне. Я почувствовал, как ее губы легко коснулись моей щеки. Как поцелуй
мотылька.

И вдруг, так же неожиданно, я понял, что она ушла. Открыл глаза. В
комнате другой запах, незнакомый, смешивался с запахом моря. Он действовал
бодряще. Вдохнув его, я почувствовал, как мое оцепенение рассеивается. Я
сел, совершенно не испытывая сонливости, настороже. На столике у кровати
мелкое металлическое блюдо. На нем гуда листьев, похожих на листья
папоротника. Они дымятся, и этот дым и пахнет так бодряще. Я прижал
листья, дым и запах исчезли.

Очевидно, это противоядие от состояния оцепенения; и столь же
очевидно, никто не сомневается, что я спал без пробуждений всю ночь.

И возможно, пришло мне в голову, зал, заполненный тенями, и муха на
дверной ручке, жужжащая голосом Ральстона, - все это лишь производное
наркотика, воздействие на подсознание, фантастически искажавшее окружающую
действительность и навязывавшее эти искажения сознанию.

Может, на самом деле я всю ночь проспал. Может, мне только снилось,
что я выходил в полный тенями зал... бежал из него и спрятался за
дверью... и пение мне только приснилось.

Но если нет ничего, чего мне нельзя было бы увидеть и услышать, зачем
тогда меня закутали в это сонное одеяло?

Но в одном я был уверен. Мне не приснилось, что Дахут заходила в мою
комнату с листьями.

А это означает, что я реагировал не совсем так, как они рассчитывали,
иначе я не проснулся бы и не увидел ее. Счастливая для меня ошибка, каковы
бы ни были ее причины. Если усыпление повторится, я смог бы использовать
листья.

Я подошел к шпалере и поднял ее. Никаких следов отверстия, стена
внешне сплошная. Конечно, есть какая-то потайная пружина, но я решил не
искать ее. Открыл дверь: задвижки на ней так же гарантировали уединение,
как стена комнаты, у которой три остальные стены отсутствуют. Взял
оставшиеся листья, положил их в конверт и сунул в кобуру Мак Канна. Потом
выкурил с полдесятка сигарет и добавил их пепел к кучке на блюде. Столько
пепла было бы, если бы все листья сгорели. Может, никто и не стал бы
проверять, но кто знает?

Семь часов. Нужно ли мне одеваться и вставать? Через сколько времени
должно подействовать противоядие? Я не знал этого и не хотел допускать
ошибки. Спать подольше гораздо безопасней, чем проснуться слишком рано. Я
снова лег. И действительно уснул, честно и без сновидений.

Когда я проснулся, кто-то выкладывал мою одежду. Лакей. Блюдо с
пеплом исчезло. Было пол девятого. Я сел, зевнул, и лакей с древней
покорностью сообщил, что ванна для владыки Карнака готова. О чем бы ни
думал владыка Карнака, это сочетание древнего раболепия и современных
удобств заставило меня рассмеяться. Но никакой ответной улыбки не
последовало. Лакей стоял, склонив голову, обязанный делать только строго
определенные вещи. Улыбки не входили в его приказ.

Я посмотрел на невыразительное лицо, на пустые глаза, которые,
кажется, совсем не видят ни меня, ни окружающего мира; глаза человека из
другого мира. Но каков этот другой мир, у меня не было ни малейшего
представления.

Я набросил на пижаму халат и закрыл дверь за лакеем. Потом снял
кобуру Мак Канна и спрятал ее, прежде чем выкупаться. Вымывшись, я
отпустил лакея. Он сказал, что завтрак будет готов в начале десятого и,
поклонившись, ушел.

Я подошел к шкафчику, взял свой пистолет и осмотрел его. Патроны на
месте. Больше того, все запасные патроны тоже на месте и лежат в прежнем
порядке. Может, мне приснилось, что их не было? Мне в голову пришло
неожиданное подозрение. Если я не прав, объясню случайностью. Я подошел с
пистолетом к окну, направил его в море и нажал курок. Резкий щелчок от
взрыва капсюля. Ночью из патронов извлекли порох, а потом, во время моего
предутреннего сна, пистолет с пустыми патронами вернули на место.

Что ж, подумал я мрачно, еще одно предостережение, без всякой
жужжащей мухи, и положил пистолет обратно. Потом спустился к завтраку,
холодный от гнева и намеренный при случае его проявить. Мадемуазель ждала
меня, прозаически читая газету. Стол был убран на двоих, поэтому я решил,
что ее отец занят в другом месте. Я взглянул на Дахут, и, как всегда,
восхищение и нежность стали бороться с гневом и ненавистью. Она была
красивей, чем когда-либо раньше, свежая, как росистое утро, кожа - чудо,
глаза ясные, с оттенком скромности... совсем не похожа на ведьму и убийцу.
Чистая.

Она опустила газету и протянула мне руку.

Я с иронией поцеловал ее.

- Надеюсь, вы хорошо спали, Алан.

Как раз нужный оттенок домашности. Но почему-то меня это раздражало.
Я сел, расстелил на коленях салфетку.

- Хорошо, Дахут, только прилетела большая синяя муха и стала шептать
мне.