Чтение 30–й страницы книги ~Контракт на Фараоне~

позже индикатор вернулся к норме. Руиз нахмурился. Либо жезл реагировал на
случайное скопление в толпе, в которой было много всякого металла, либо на
том корабле, на который он надеялся попасть, были очень хорошие гасители.

В любом случае пока он не мог сделать ничего, поэтому он вернулся к
представлению.

Теперь Хашипут приходила к краю мира каждый день, но голос молчал.

Однако неделю спустя, когда она почти потеряла интерес, он вернулся,
и сила в нем была, как в лавине пыли.

- Хашипут, гладкокожая, росистая Хашипут, ты меня забыла?

- Кто ты? - спросила она, набравшись храбрости.

Внизу, под краем мира, Бхас остановился в своих попытках подняться,
он был страшно доволен. Прекрасные боги наверху по-настоящему забыли про
него.

- Я дух этого места, - ответил он. - Я могу доставить много
удовольствия.

- Ты просто покажись, - сказала она.

Руиз увидел, как актер натянул черный шелковый капюшон на страшные
черты Бхаса. Он влез на верхнюю часть сцены ловким движением, имитирующим
ползанье змеи. Он стоял перед Хашипут, из его сжатой руки рос букет
ядовитых розовых колючек, перемежающихся черной бритвенной травой.

Он представился богине интересным. Он был высок, изысканно тонок, и,
хотя его черные одеяния были не в моде, она увидела, что он одевается с
щегольским вниманием к деталям.

- Вот мы и встретились, - сказал он, низко кланяясь. Он вручил ей
букет. - С подножий Ада, для вас.

Она взяла букет, но цветы укололи ее, а когда она его уронила,
бритвенная трава порезала ей пальцы.

Она рассердилась, красноватая дымка наполнила воздух.

- Это мир моего отца, - сказала она. - Прочь отсюда, прежде чем я
позову его, и он тебя пожрет.

- Как тебе угодно, - сказал Бхас. - Но сперва позволь мне принести
свои извинения, пожалуйста.

Он высоко поднял руку, и красная дымка ее гнева стянулась из воздуха
в его сложенную ковшиком руку. В одно мгновение в ней появилась серебряная
чаша, и Бхас протягивал ее богине.

- Вот, прелестная Хашипут, промой в ней свои пальчики, - сказал
вежливым тоном Бхас.

Ее гнев слетел с нее так быстро, что она была сбита с толку и
послушна, поэтому она бездумно опустила руку в прозрачную жидкость. Кровь
с ее пальцев темным вихрем закружилась в чаше, и жидкость стала темнеть от
винного цвета к темно-багровому, затем к черному. Хашипут почувствовала
невыносимую боль в руке. Она рывком отдернула ее.

- Что ты сделал? - ахнула она.

Бхас рассмеялся. Это был сухой, каркающий смех злорадства.

- Бедная Хашипут, - сказал он весело, - ты не должна с этим
обращаться к отцу. Если ты станешь искать его помощи, то твои пальчики
никогда уже не станут красивыми. Посмотри-ка, Хашипут.

Она посмотрела на руку, и это было еще хуже, чем боль. Кожа стала
темной и пятнистой, пальцы раздулись, как пять мерзких колбас.

- Ты заплатишь за это... - сказала она, но Бхас схватил ее руку
горячей сухой лапой.

- Я заплатил, не сомневайся, - заскрежетал он низким и злобным
голосом, - но эти времена прошли. Помни, если ты пойдешь к своему отцу и
скажешь ему об этом, руке станет гораздо хуже. Подумай о морщинах, о
обвисшей плоти старости, о противных костях под ней.

Тут он ее отпустил, и она побрела прочь как можно быстрее.

Во дворце она прокралась в свои покои, пряча руку в складках платья,
пробираясь малоизвестными коридорчиками. Она не встретила никого из богов
и полубогов и была этим счастлива. Боль в ее руке утихла, спала,
превратилась в тупую и тянущую, сосредоточенную в пальцах и запястье. Она
со страхом смотрела на нее, держа ее перед глазами.

В те времена боги были выше смерти и разложения, они были, можно
сказать, бессмертны. Хашипут смотрела на свою руку, иссохшую, с распухшими
костяшками, с синими венами, покрытую пятнами старости. Она издала
маленький, затравленный крик и упала без чувств на пол своей спальни,
выстланный золотыми листьями.

Пот струился по лицу Руиза Ава, хотя теперь воздух был вполне
прохладен. Он понял, что не был готов к тому, что пьеса так быстро
кончится. Феникс неподвижно лежал на полу сцены, отброшенный за
ненадобностью увядший цветок. Зрители, казалось, как один человек затаили
дыхание. Черный занавес спустился складками сверху, скрыв сцену.

Несколько секунд спустя он поднялся, и перед зрителями предстала
Хашипут. Обе ее руки были обернуты в радужную кисею, и она прислуживала за
гигантским столом своего отца, бога богов, Канеша.

Она стояла подальше от огромной, всепоглощающей пасти своего отца. Он
никогда не пожрал бы ее намеренно, но его рот был столь велик, а голод его
столь могуществен, что могли произойти всякие случаи. Лапы ее отца,
длинные и узловатые, как ветви тернистого дерева, загребали жертвы в пасть
бога. Наконец он очистил стол, и тут же немедленно появились новые кучи
еды: быки, корзины сладких плодов, бесчисленные сонмы птицы, снопы спелого
зерна, свиньи большие и поменьше - и все это присылали ему его жрецы,
которые видели смысл в том, чтобы держать самого капризного и
могущественного из богов постоянно занятым. Все на свете исчезало в глотке
ее отца, но, хотя его челюсти бешено работали, он никогда не мог до конца
справиться с потоком жертв или перегнать появление изобилия еды. Кое-что
из еды падало, и крошки подбирали и уносили смертные прислужники,
крохотные, словно насекомые, под столом божества.

- Отец! - приветствовала она его, собираясь признаться в своей
глупости и положиться на его силу и способность все исправить.

- Дочь, как приятно мне тебя видеть, - ответил Канеш громовым
голосом.

Хашипут почувствовала неприятное жжение в руке.

- Отец, - начала она, - очень странная вещь произошла со мной.

Она подавила вопль, когда ее рука вспыхнула страшной болью. Она
держала ее под длинным столом, где ее отец не мог увидеть, что с ней.
Украдкой она посмотрела на руку. Вверх по ее запястью ползла омерзительная
темная полоса. Выше была гладкая, как полированная, кожа богини. Ниже была
пятнистая, мерзкая плоть старости.

Она вспомнила предупреждение демона.

- Я... я страдаю болью... боль в животе, называют ее смертные.
Возможно ли такое, отец?

Полоса разрушения остановилась чуть выше ее запястья, но не
попятилась назад. Хашипут почувствовала, что сейчас снова упадет без
чувств.

Ее отец долго смотрел на нее, слегка замедлив пережевывание. Потом он
улыбнулся.

- Это все потому, что ты такая привереда в еде. Ты раньше не
замечала, что обжорство мстит даже богам. - Канеш рассмеялся громовым
хохотом. Его рыгание обволокло Хашипут зловонным облаком, и она затаила
дыхание. - Может, ты выпила слишком много нектара из амбровых ягод? -
Наверное, так и есть, - сказала она. Она смогла выдавить бледную улыбку и
тихо ушла из трапезной своего отца.

Руиз смотрел, как феникс, снова вернувшись в свои покои, разматывает
кисею с руки, медленно и методично. Он передернулся от сострадания и
омерзения, когда она подняла руку, такую изуродованную, хотя
информационное погружение сказало ему, что ее нервы были блокированы,
прежде чем рука ее была поджарена в кипящем масле, а потом высушена в
грубой вакуумной сушке. Рука стала страшной когтистой лапой, и феникс, не
веря своим глазам, глядел на нее, прежде чем снова упасть в обморок.

Занавес возвестил окончание первого акта - только в этом случае он
взвился со сцены вверх, волшебным образом подвешенный в ночном небе.

Во время короткого антракта Руиз уперся взглядом в землю и пытался
думать о чем угодно, только не о фениксе и его боли.

Занавес упал, чтобы начать вторую половину пьесы. Феникс встал на
колени главы фокусников, его божественная маска все еще была скрыта под
капюшоном. В отдаленных углах сцены стояли остальные маги, тоже в масках.
Факелы по периметру сцены то гасли, то зажигались, пульсируя без всякого
внешнего вмешательства. Живая картина долго пребывала в неподвижности,
прежде чем Бхас поднял руки в угловатом приветственном жесте.

Хашипут нашла Бхаса, который ждал ее на краю мира. Она положила руку
к его ногам, плача и стеная:

- О, ради богов, - сказала она, - пожалуйста, скажи, чего ты хочешь
от меня?

Ей отозвался сухой властный голос, который нежно говорил ей:

- Ах, прекрасная Хашипут, я же только хочу помочь. Мука необходима,
чтобы стать залогом твоего будущего счастья. Это истина!

Хашипут, дрожа, молча подняла обезображенную руку.