шевеление и в сознании, ощущение, будто там что-то выстраивается.
какой-то сдвиг неких координат, ему неведомых, если не считать мысли,
будто координаты могут в этом участвовать, он как бы начал перемещаться.
Он, казалось, повис неким бесплотным существом в какой-то неведомой
пустоте, содержавшей один-единственный предмет, голубую сферу, блестевшую
в солнечном свете, изливавшемся из-за его левого плеча, или того места,
где должно было находиться левое плечо, так как он даже не был уверен,
есть ли у него тело.
не мог быть уверен. Но в любом случае, она приближалась. Увеличивалась, и
вместе с тем голубизна ее поверхности начинала испещряться рваными белыми
клочьями, и он понял, что сфера - это планета, и часть ее поверхности
скрыта облаками, которые прежде скрадывались глубокой голубизной
поверхности.
падение его казалось столь управляемым, что он не чувствовал опасения. Это
напоминало не падение, а, скорее, плавное приближение, словно парение пуха
в воздухе. Сфера, как таковая, исчезла: диск ее стал таким большим, что
заполнил все поле зрения и вышел за его пределы. Теперь под ним лежала
огромная синяя равнина, с размазанными по ней белыми облаками. Облака, но
более никаких очертаний, никаких признаков континентальных массивов.
сохранялась. По мере приближения к поверхности он увидел, что голубизна
покрыта рябью - воду приводил в движение бешеный ветер дувший над ней.
планета-океан, сплошная жидкость без континентов и островов.
голове, приставленной к его телу, скорчившемуся на берегу Пруда. - Так вот
ты откуда. Вот что ты такое.
наблюдавшим, как под ним в океане происходит огромный сдвиг, жидкость
выпирает горбом наружу, округляется и образует сферу, может быть многих
миль в поперечнике, но в остальном в точности похожую на ту, другую сферу,
пришедшую с визитом к костру. Он видел, что она подымается, всплывает в
воздухе, поначалу медленно, потом набирая скорость, покуда не понеслась на
него словно ядро-переросток. Оно не поразило его, а прошло немного в
стороне. Хортона-пушинку подхватило и отбросило завихрением в воздуха,
вызванным проносящейся сферой. Далеко позади нее, он услышал долгие
раскаты грома, когда разорванная атмосфера вновь сомкнулась, заполняя
пустоту, оставшуюся за летящей сферой.
назад в пространство. Странно, подумал он, что такое происходит с
планетой. Но почти тотчас понял, что происходит это не с планетой, а с ним
самим. Его захватило притяжением массивного жидкого ядра и, порхая
вверх-вниз, дрожа в гравитационном поле, Хортон уносился вместе с ним в
глубины пространства.
ориентацию. Не было точек отсчета, кроме жидкого ядра и далеких звезд, и
даже эти точки отсчета, казалось, почти не имели смысла. Казалось, он
потерял меру времени, а у пространства словно вовсе не осталось размеров,
и хотя что-то от собственной личности у него еще осталось, но было так
мало, так тускло, что скорее являлось лишь проблеском личности. Так вот
что бывает, с удовлетворением сказал он себе, когда у тебя нет тела.
Миллион световых лет может сделаться одним шагом, а миллион лет простых -
не более, чем секундой. Единственное, что он сознавал, был звук космоса,
ставшего словно океан, обрушивающийся водопадом тысячемильной высоты - и
еще одни звук, высокий, чтоб его можно было уловить слухом, и были это,
сказал себе Хортон, вздохи тепловых молний, сверкающих рядом с
бесконечностью, и сверкание этих молний, он знал, было меткой времени.
которой тащило его сквозь пространство, нашла солнечную систему и
проносится сквозь атмосферу вокруг одной из планет. На его глазах сфера
вспучилась с одной стороны и от нее отделилась другая сфера, поменьше,
отпавшая от большой и принявшаяся обращаться вокруг планеты, тогда как
большая, родительская сфера, повернула прочь, чтобы вновь устремиться в
пространство. Заворачивая, она стряхнула его и швырнула прочь, и он
оказался свободным и полетел, кувыркаясь, к темной поверхности неведомой
планеты. Страх глубоко вонзил в него когти и он открыл рот, чтобы кричать,
поразившись, что у него есть рот, которым можно кричать.
к чему, так как он вновь оказался в собственном теле, скорчившемся на
берегу Пруда.
ему приходится скорее тяжело разлеплять их, нежели просто открывать.
Несмотря на ночную тьму, он мог вполне нормально видеть. Пруд мирно
покоился в своей скальной чаше и не тронутая рябью поверхность
поблескивала в свете звезд, повисших в небе. Справа вздымался курган,
конусовидная тень на темной земле, а слева - гребень, на котором черным
затаившимся зверем лежал разрушенный город.
обращаясь к Пруду, словно они должны были сохранить между собой какую-то
тайну. - Колония с этой жидкой планеты. Быть может, одна из многих
колоний? Живой океан, рассылающий небольшие частицы себя самого, по
ведерку от себя, засевая ими другие планеты. И заселив их, что же он
обретет? Что он надеется получить?
что она выводила из себя. Такое глубокое и бескомпромиссное молчание, что
ему показалось, будто он еще слышит монотонное шипение времени.
Ты же можешь говорить и показывать; почему ты не говоришь?
чем может быть Пруд или как он сюда попал. Это только начало, основной,
лежащий в основе всего факт, нечего не говорящий о мотивах, надеждах и
целях, а все это важно.
По самой нашей природе мы не можем причинить вред друг другу, не имеем
причины желать вреда друг другу. Так что любому из нас нечего бояться.
Смотри, я пробую выразить это так - могу ли я что-нибудь сделать для тебя?
И не хочешь ли ты чего-нибудь сделать для меня? Или, если нет ничего
такого, а это вполне возможно, так как мы действуем в разных плоскостях,
то почему бы нам не попробовать рассказать друг другу о себе, чтобы
получше узнать друг друга. У тебя должен быть некий разум. Конечно, это
засевание планет - более, чем инстинктивное поведение, больше, чем
разбрасывание растениями семян, дабы они укоренились в другой почве, так
же, как и наш прилет сюда - больше, чем слепое рассаживание наших
культурных сеянцев.
них что-то вошло и силилось сформировать известие, нарисовать картину.
Медленно, с болезненной постепенностью, картина эта росла и развивалась -
сначала просто дрожание, затем пятно, и наконец твердое изображение вроде
карикатуры или мультипликационного рисунка, и оно изменялось, и еще
изменялось, снова и снова, становясь чище и определеннее с каждым
изменением, пока опять не стало казаться, что его двое - два Хортона,
сидящих на корточках возле Пруда. Кроме того один из них не просто сидел,
а держал в руке бутыль - ту самую бутыль, что он принес из города - и
наклонялся, чтобы погрузить бутыль в жидкость Пруда. Зачарованный, он
смотрел - оба они смотрели - как булькает горлышко бутылки, извергая из
себя цепочку лопающихся пузырьков по мере того, как жидкость Пруда,
заполняя бутыль, вытесняла из нее воздух.
подниматься по пандусу на Корабль, хотя Корабль вышел довольно плохо,
потому что он выглядел кривобоким и искаженным - столь же дурное
изображение Корабля, как узоры на бутылке, должно быть, были дурными
изображениями существ, которых они должны были представлять.
и Корабль отбыл с планеты, направляясь в космос.
ли на этой планете хоть что-нибудь, что не стремится пойти с нами? Но
такая малая часть тебя - не больше кувшина.
показывающая ту далекую жидкую планету и много других планет, с
жидкостными шариками, либо направлявшимися к ним, либо их покидавшими, с
маленькими пятнышками отделившихся сфер, падающих на планеты, которые
родительские сферы засевали. Диаграмма изменилась, и ото всех засеянных
планет и от самой жидкой планеты отошли линии, сходящиеся в одну точку в
космосе, и там, где эти линии пересеклись, образовался кружок. Линии
исчезли, но кружок остался - и снова быстро возникли те же линии,
пересекающиеся в кружке.
самое.
один? Не много вас, отдельных, а только один? Только одно "Я"? Не "мы", а
"я"?. Что ты, находящийся здесь, передо мной, только часть цельной единой
жизни?
виду?
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Посняков Андрей
Доценко Виктор
Махров Алексей