Чтение 30–й страницы книги ~Княжич~

Святослав и понять ничего не успел. Заметил только, что на площади брань началась. Со стула спрыгнул. Со стола дубового скатился. Упал на помост. Подняться не может. Больно уж нелегка на нем одёжа. Каменья самоцветные да золото тяжеловесное к доскам придавили. Мать его схватила на руки и быстро в терем понесла...

А на лестнице ее Дарена ждет. Заступила дорогу. У самой нож в руке.

- Что, тварь варяжская? - кричит. - Страшно стало?

И с ножом на мать с сыном кинулась...

Защищая сына от ножа, Ольга повернулась боком. Левую руку вперед выставила. В плечо ей удар пришелся. Обожгло руку. Точно кипятком ошпарило. А Дарена нож выдернула. Стала высматривать, куда посподручнее ударить. В сердце хотела, только соскользнул нож по ожерелью яхонтовому. А ступени от дождя скользкие...

Осмыгнулась она. По лестнице покатилась. Ольга сына на крыльцо кинула. Прямо в руки Асмуду. Тот Святослава поймал, только неловко. Чуть не уронил нового кагана Киевского. Но из рук не выпустил. В терем потащил.

А Ольга коршуном кинулась на лежащую в грязи сенную девку. Ногой ей в живот ударила. Потом еще. А потом косу на руку намотала. Лицом об ступеньку бить стала.

- Дрянь! Дрянь! Дрянь! - кричит.

А сама бьет ее. Бьет. Та уж и не сопротивляется. А у Ольги все страх за сына не проходит. Снова бьет она Дарену. Ногами топчет...

А вокруг побоище. Киевляне варягов бьют. Любояр с Лучаном у полян предводители.

- Бей варягов! - несется над площадью.

Но варяги быстро оправились. Вокруг Свенельда собрались. Щиты сомкнули...

В тереме Святослав у Асмуда из рук вырвался. Цепь золотую с шеи снял. На пол, словно безделицу какую, бросил. К оконцу в горнице подбежал. Смотрит, как на площади кровь с грязью мешается. И понимает, что не страшно ему нисколечко. Интересно даже, кто кого одолеет?..

О том, как сажали его на Киевский стол, Святослав мне сам рассказывал. Оттого-то он и не любил Киев. Говорил, что ножа в спину ждать начинает, если долго в граде задерживается. Даже столицу хотел в Переяславец, на Дунай-реку, перенести. Матушка противилась, а он на своем стоял. Едва не успел. Настиг его Одноглазый177. Тот, о котором отец, перед казнью своей, его во сне предупреждал. Да разве ж от Доли своей убежишь? Вроде тонкая у судьбы ниточка, а пойди порвать спробуй. Пупок надорвешь, ее разрывая. Только позже это было. Через много лет, когда мы с ним в Хазарской земле на привал стали. Впереди еще Белая Вежа была. И походов немало. И Хортица. А вот ведь ему вспомнилось...

Он считал, что возмущение киевское оттого случилось, что его при живом отце конунгом крикнули. А каганом он и сам себя нарек.

Только все это потом...

А пока...

12 октября 945 г.

Прав оказался Асмуд. Не получилось у Свенельда сразу землю Древлянскую приструнить. Не до того ему было. Почитай, целый месяц поляне против варягов мутили. Пришлось дружине порядок наводить.

Побили смутьянов много. Ни жен, ни детей не щадили. А Подол, считай, весь вымели, пока Лучана не схватили. Только и дружинников на Подоле немало полегло. Большой кровью гончар варягам достался.

Козарам меньше перепало. Купцы хазарские да булгарские по подворьям сидели. Боялись нос наружу высунуть. Их и не трогали сильно. Так лишь только, пару домов пожгли. Да еще склады с добром привозным пощипали. Даже неясно, то ли варяги, то ли поляне, то ли из своих кто, под шумок, поживиться решил.

Серафим в храме заперся. Напился вина церковного до беспамятства. Не посмотрел, что пост. Так весь бунт в угаре и переждал.

Только двор Любояра пришлось боем брать. Седмицу целую кузнец со товарищи оборону держали. Уж больно удобно подворье кузнецкое расположилось. Последнее оно в порядке178. Кому же охота целый день слушать, как молотки по наковальне звенят. Вот подворье и упиралось одним боком в Почай-реку, а другим - в глухой Соломонов забор.

Варяги-то хотели сперва соседний двор пожечь, чтоб сподручнее им было кузнеца хапать, да напомнил им кто-то, что здесь лекарь кагана Киевского обитает. Одумались они.

А в палисаде у кузнеца заборище крепкий. В два человеческих роста высотой. Даже с коня во двор не заглянешь. А ворота тесовые, железом обшитые. Не подворье, а крепь неприступная. И народу за забором немало схоронилось. Да еще кабыздохи на Козаре злющие. Так и норовят за ногу схватить.

С кабыздохами справились быстро. По стреле - и нет собачек. С людьми-то сложнее оказалось.

Четырнадцать раз за седмицу Свенельд своих на штурм посылал. Раз - днем, раз - ночью. Причем каждый раз в разное время. Чтоб на сон у защитников времени не оставалось.

Дрались посадские яростно. Ни себя, ни врага не жалели. Уложили десятка четыре дружинников. Варяги уже роптать стали. Мол, не обессудь, воевода, только не по зубам нам этот орех.

Разозлился Свенельд.

- Мать вашу перемать! - говорит. - Что ж вы за вой такие? Или прикажете мне новую дружину нанимать, чтоб горстку посадских из гнезда их выбить?

- Так ведь, - ему в ответ кто-то из дружинников, - гнездо-то родовое. Вот они костьми и ложатся.

Свенельд от слов этих чуть паром не изошел, Хрясть дружиннику в ухо. Второму - в глаз. Третьему, что под горячей рукой оказался, чуть руку не сломал.

- Если, - орет, - вы сегодня подворье не возьмете, завтра каждого второго самолично казню!

Потом, конечно, поостыл малость. Велел таран к воротам Кузнецовым подкатить.

Подкатили. Раскачали бревно на цепях. Бабахнул таран своей бараньей головой179 в ворота раз...

Потом второй...

После третьего удара запоры не выдержали.

Затрещал воротный брус...

Треснула балка...

Распахнулись створки...

А за воротами завал из старых саней, бочек и разного хлама.

А на завале бунтари. А посредине Любояр с молотом в руках.

Тут Свенельд не растерялся.

- Бей! - своим закричал.

Первым сам на завал пошел. А за воеводой и ратники...

Ничто не дает столько сил, как отчаяние. Знали посадские, что выбор у них невелик. Либо в бою голову сложить, либо страшную смерть в муках принять. Оттого и дрались, словно свадьбу праздновали...

С Мареной. Кощеевой дочерью...

И кто в той сече погибал - радовался...

Потому, что смерть приходит легкая...

Все полегли.

Только Любояра взяли. Нашли его под телами четырех варягов. Думали, что погиб. Пнул его ногой кто-то, он и застонал.

- Живой, значит. Не повезло. Будет кату работа, - сказал Свенельд, стирая рукой кровь и пот с лица.

Все эти смутные дни Соломон провел на Старокиевской горе, в тереме нового кагана Святослава Игоревича. Рану Ольге лечил. Глубоко в плечо вонзился нож Дарены. Пришлось зашивать.

Святослава, чтоб он криков матери не слышал, в подклеть отправили. Трое дружинников ему няньками стали. И в коняшек, и в войну, и в прятки маленький каган с ними играл. В подклети ладно было в прятки играть. Среди тюков с мехами. Среди добра разного хорошо можно было спрятаться. Искали его ратники. Найти никак не могли. А Святославу радостно. А потом песни дружинники громко пели, чтоб вопли материнские заглушить. Обошлось все. Святослав и понять ничего не успел. Только удивился он, когда его к матери привели, почему лицо у нее такое белое.

- Это пройдет скоро, - улыбнулась она сыну. Да и Асмуду помощь была нужна. Совсем ослаб старик. Еле ноги передвигал. Жаловался Соломону, что грудь ему давит. Будто клещами сжимает.

И ему лекарь помогал. И раненых варягов врачевал. Мазями да отварами пользовал. А сам боялся. Боялся, что каты у бунтарей про него дознаются.

А гончара с кузнецом железом жгли, руки выкручивали. Лучану все пальцы переломали, выпытывая, кто бунту затейником был.

Кат даже притомился от усердия.

- Как же не совестно вам? - в сердцах сказал. А Любояр спекшимся губами ему в ответ шепнул:

- Нам-то... не совестно...

И вдруг стало стыдно кату. Впервые стало стыдно за свой кровопролитный труд...

Не выдали никого бунтари.

Ни гончар, ни кузнец.

Да у них никто больше ничего и не спрашивал. И так все ясно было...

А ноне Любояра, Лучана и Дарену на площадь вывели.

Народу нагнали. Чтоб киевлянам показать, как это против власти смуту поднимать. И не только киевлянам.

И греческих, и булгарских, и фряжских, да и хазарских купцов пригласили. Дескать, не радуйтесь очень. Сильна власть на Руси. Крепко новый каган Киевский народ в своих детских ручонках держит. А если самому не под силу будет, мать да дядя ему помогут.

На тот помост, на котором недавно Святослава величали, сегодня зачинщиков бунта поставили. Пусть, мол, все на них полюбуются...

У Лучана зубы повыбиты. Губы навыворот. На руках пальцы от переломов распухли.

У Любояра лицо черное. В бою ему грудь посекли. На щеке рану глубокую оставили. А другую щеку ему кат железом прижег. А он крепится. Дочь свою поддерживает.

О ней и вовсе говорить нечего. Прошел по Киеву слух, что ее Ольга чуть до смерти не замордовала. А потом дружинникам на поругание отдала. Оттого, верно, у нее глаза такие пустые стали. Словно выпили ее всю до дна. Одна кожура осталась.

Страшно на них глядеть было. А глядели. И плакали...

На крыльцо Ольга вышла. Святослава за ней дружинник на руках вынес. Рядом Свенельд стал. Еще двое ратников.

А каган маленький расшалился. Носчика своего за усы тянет. Не понимает мальчонка, что вокруг деется. Может, и к лучшему это? Кто сейчас разберет? Потом, когда вырастет и в силу войдет, ясно будет.

Притих народ киевский. Заробел.

Окинула Ольга площадь взглядом суровым. Звенемиру, служителю Перуна Полянского, кивнула.

Тот на помост поднялся. Подошел к провинившимся. Поклонился кагану до земли. Государыне, его матери, в пояс. Повернулся к народу киевскому и сказал:

- Каган Киевский, Святослав Игоревич, повелевает! За смуту, учиненную холопами нерадивыми Лучанкой и Любояркой против власти, Полянской земле и всей Руси Перуном даденной, обоих смутьянов живота лишить! А чтоб другим неповадно было в головы думы непотребные допускать, содеять с Лучанкой и Любояркой прилюдно то, что Игорь Рюрикович, отец кагана Киевского, в таком случае делать повелевал.

Народ возмущенно зашумел.

- Ну-ка, тихо там! - рявкнул Свенельд. Дружинники обнажили мечи и застучали ими по своим щитам. Словно предупреждали, что вовсе не шутят.

- Батюшка! - испуганно прошептала разбитыми губами Дарена.

- Ничего, - шепнул ей в ответ Любояр. - Небось в Сварге разберутся...

Молодой фряжский купец обернулся к пожилому.

- Что это за способ казни? - спросил он.

- О! Это весьма любопытно, - ответил ему пожилой. - Мне кажется, именно так и стоит пресекать вольнодумство.

Между тем на помост помощники ката выкатили три большие колоды. Кат дернул Лучана за связанные руки. Гончар взвыл от боли в переломанной руке и упал на колени. Его заставили обнять одну из колод, кисти рук стянули ремнем. На шею накинули петлю. Притянули голову так, что подбородок лег на плоский верхний срез колоды.

Потом оторвали Любояра от дочери. Та завыла от страха и безысходности.

- Тише, Дарена, тише! - сказал ей кузнец. - Что зря слезы лить? Эй, морды варяжские! - крикнул он, обернувшись к крыльцу. - Радуйтесь, пока целы! А потом, глядишь, и вам не поздоровится! Сам я, - бросил он кату.

И действительно, сам стал на колени, обхватил другую колоду и пристроил подбородок сверху. Он не сопротивлялся, когда кат привязывал его. Лишь только дернулся оттого, что, накидывая петлю, заплечных дел мастер задел рану на щеке.

Соломон, наблюдавший казнь из оконца Восход-ной башни, почувствовал, как глаза наполняются слезами. Он вытер их ладонью и тихо сказал:

- Прощай, - и, отвернувшись от оконца, пошел к лестнице.

Спустившись вниз, он достал из своей сумы небольшой горшочек с мазью, кривую иглу и шелковую нить. Разложил все это на чистой тряпице. Потом достал медную лопаточку с деревянной ручкой и положил ее на небольшую жаровню, полную раскаленных березовых углей.

- А сенную девку Даренку, - громко произнес Звенемир, - дерзнувшую на кагана Киевского руку поднять, той руки лишить!

Тут же кат скрутил метнувшуюся было Дарену и крепко привязал ее правую руку к третьей колоде.

- Не страшись, девка, я отниму, лекарь залечит, - тихонько прошептал кат. - Радуйся, что живой останешься. А я чисто сработаю. Постараюсь.

- Покарать смутьянов немедля, - закончил Перунов человек, поклонился народу и спустился с помоста.

С Дареной кат и вправду постарался. Одним ударом тяжелого топора отхватил ей кисть. Девушка вскрикнула и впала в беспамятство.

Народ только ахнуть успел. Да какая-то баба заголосила надрывно.

И Святослав расплакался. Боязно ему вдруг стало. Из рук дружинника вырываться начал. Ольга тихо велела его в терем отнести.

А кат быстро отвязал Дарену от колоды. Перетянул ей предплечье ремнем. Поднял на руки. Передал девушку одному из помощников. Тот недолго думая унес Дарену с места казни в Восходную башню, где передал ее на попечение Соломона.

Лекарь, не мешкая, прижег раскаленной лопаточкой культю. Быстро сшил края раны. Смазал руку бесчувственной девушки мазью из припасенного горшочка. Проворно наложил повязку. Вздохнул облегченно и только после этого посмотрел в сторону помоста.

Кивнул кату. Тот кивнул в ответ и подошел к Любояру.

- Лекарь передать просил, что с дочерью твоей все в порядке будет, - сказал заплечный мастер кузнецу.

Кузнец только глазами моргнул.

А кат взял длинный железный гвоздь, приставил жало к макушке кузнеца и что есть силы ударил большим молотком по шляпке.

С хрустом гвоздь пробил череп и вонзился в колоду. Тело кузнеца задергалось. Поелозило голыми ступнями по доскам помоста. Завалилось набок, опрокинув колоду, и затихло.

Площадь перед теремом взорвалась криками. Дружинники с трудом сдерживали народ.

Кат сокрушенно покачал головой. Взял другой гвоздь. Подошел к Лучану. Прибил его голову к колоде. На этот раз он остался доволен своей работой. Гончар даже не дернулся. Так и остался сидеть на коленях, обняв колоду, словно любимую.

- И верно, - заметил молодой фряжский купец, - весьма забавно и весьма поучительно...180

14 октября 945 г.

Первый морозец схватил землю Древлянскую. Сохранил снежок, выпавший накануне. Раскисшая после осенних дождей земля стала твердой как камень. Дробно стучат по ней копыта моего Гнедка.

Спешу. Спешу туда, где так давно не был. Куда тянуло все эти годы. Туда, где, как я надеюсь, меня ждут.

Морозный ветерок холодит лицо. Ну и пусть себе. Всего не выстудит. Только бы быстрее добраться. Только бы быстрее.

И сердце стучит. Торопит. И я подгоняю коня. А вековые сосны проносятся мимо. И сладко мне от радостного ожидания. Еще немного. Вот за тем поворотом лесной дороги. Вот сейчас...

Сразу за опушкой дорога стала спускаться к реке. Здесь. На берегу было то место, к которому я так давно рвался.

Слава тебе, Даждьбоже. Добрался.

Весь181 Микулы за те годы, что я не был тут, почти не изменилась. Только новая пристройка появилась, да еще Микула обнес подворье крепкими зубьями частокола.

Я было направил коня к крепким тесовым воротам, но на пути возникло неожиданное препятствие.

Большая рыжая собака кинулась мне навстречу, заходясь в злобном лае. Пришлось осадить коня.

- Гавча! Гавча! - крикнул я собаке. - Ты чего? Неужто не признала?

- Это не Гавча, - встревоженный женский голос донесся из-за частокола. - Гавчу волки прошлой зимой задрали. Это дочка ее. А ты кто таков будешь? Пурга, - прикрикнул голос на собаку, - тише! Дай с путником поговорить.

Пурга замолчала. Села. И стала настороженно наблюдать за мной и конем. Гнедко скосил на нее глаз и презрительно фыркнул. На собаку, похоже, это не произвело сильного впечатления. Но на всякий случая она приподняла верхнюю губу, обнажив большие желтые клыки. Конь обиженно отвернулся.

- И ты, тетка Берисава, не признала меня?

- Кому и волчица тетка, - неприветливо проворчала ведьма. - Что-то не признаю. - Она все еще скрывалась за частоколом. - Ты чей будешь?

- Неужели я изменился так? Да ты посмотри, посмотри внимательно. - Я собрался сойти с коня да подойти к воротам, но Пурга угрожающе зарычала.

- Погоди. - Берисава, похоже, стала меня узнавать. - Ты не Светомысла-охотника сын? Того, у которого я страх по весне выливала?

- Нет, - разочарованно вздохнул я.

- Ладно. Не томи душу. Кто таков? Зачем пожаловал?

- Добрыня я. Добрыня.

Некоторое время за воротами было тихо. Потом скрипнул тяжелый засов, и я наконец увидел Берисаву.

- Пурга, нельзя. Свои это.

Собака перестала скалиться. Подошла к Гнедку. Потянула носом воздух, привыкая к незнакомому запаху. Пару раз вильнула хвостом.

- Свои, - повторила Берисава. - Экий ты стал, однако, - улыбнулась ведьма. - Не мудрено, что не признала тебя. Настоящий вьюнош. Слезай с коня-то. Дай обниму тебя, Добрынюшка. Да ты не пужайся. Собака не тронет.

- Я и не боюсь, - ответил я и сошел на землю.

Берисава и раньше казалась невысокой. А теперь, когда она по-матерински обняла меня, она и вовсе показалась маленькой. Или я вырос?

- Здрав буде, княжич. Ну-ка, нагнись, я тебя поцелую.

Я нагнулся и почуял на своей щеке ее губы.

- Здраве буде, тетка Берисава.

- Какая я тебе тетка? - возмутилась она. - Ты ко мне, словно к старушке какой. Зови, как мальчишкой звал. По имени.

- Так я же с уважением, - смутился я.

- Вот и уважишь, - прижалась она ко мне, словно молодица, и рассмеялась. - У-у, да я смотрю, у тебя уж бороденка лезет. - Отстранившись от меня, она провела ладошкой по моей щеке. - Ну-ка, дай-к а я тебя разгляжу. Хорош. Настоящий красавчик из тебя получился.

- Ладно тебе. - Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо.

- Да ты не смущайся, - сказала Берисава. - Я же не во зло тебе. Не сглажу.

- Чего мне смущаться, - ответил я.