Чтение 30–й страницы книги ~Львы Аль-Рассана~

Это Родриго тоже заметил.

- Извини. Мне не следовало спрашивать.

- Возможно. Но ты спросил. Задавай следующий вопрос. - Аммар отпустил руку Джеаны и встал.

Двое мужчин смотрели друг на друга, серые глаза в голубые.

Родриго кивнул головой, словно принимая вызов.

- Очень хорошо. Что ты ему сказал?

- Что я не знаю, вернусь или нет.

- Понятно. Это правда?

- В то время - да.

Молчание.

- Прошло не так уж много времени, если это случилось сегодня ночью.

- Да. Но кое-что изменилось.

- Понимаю. И что бы ты ответил, если бы тебе задали тот же вопрос сейчас?

Небольшое, нарочитое колебание.

- Что я вполне доволен тем обществом, в котором нахожусь. - Здесь был некий нюанс, насколько поняла Джеана. Через секунду она увидела, что Родриго тоже его уловил.

Он обвел рукой комнату.

- Это общество - мы?

Ибн Хайран наклонил голову.

- Отчасти. - Оба они были одного роста; вальедец - шире в плечах и груди.

- Понятно.

- А ты? - спросил Аммар, и теперь Джеана поняла, почему он позволял задавать эти вопросы, даже поощрял их. - Где будут служить люди Родриго Бельмонте этим летом?

- Мы скоро выступим против Картады. С армией Рагозы.

- А если король Рамиро тоже выступит? Подойдет к стенам Фезаны? Что тогда, о Бич Аль-Рассана? Потеряем ли мы тебя? Будем ли страшиться одного вида твоего знамени?

Некоторые солдаты его отряда подошли ближе и слушали. В комнате было тихо, теперь уже на востоке действительно стало светлеть. Скоро восход.

Родриго долго молчал. Потом сказал:

- Я тоже вполне доволен тем, где я нахожусь.

- Но?

Гнев погас в глазах Бельмонте. Но то, другое, еще оставалось.

- Но если армии Эспераньи пересекут земли тагры, то, думаю, нам следует к ним присоединиться.

Джеана выпустила из легких воздух. Она и не осознавала, что затаила дыхание.

- Конечно, тебе следует так поступить, - сказал Аммар. - Ты для этого жил всю жизнь.

Родриго впервые отвел глаза, потом снова посмотрел на него.

- Какого ответа ты ждешь?

Тон Аммара внезапно стал жестким, безжалостным.

- А, ну... как насчет "Умрите, собаки-ашариты! Свиньи-киндаты!"? Что-то в этом роде?

Солдаты зароптали. Родриго поморщился и покачал головой.

- От меня ты этого не услышишь, Аммар. И от тех, кто вместе со мной.

- А от тех, кто будет воевать вокруг вас? Родриго снова покачал головой, почти упрямо.

- И снова, что я могу тебе сказать? Полагаю, они будут очень похожи на мувардийцев. Ими будет двигать ненависть и благочестие. - Он сделал странный жест, расправил обе ладони, потом снова сжал кулаки. - Ты мне скажи. Что будут делать хорошие люди в такой войне, Аммар?

Ответ Аммара был таким, какого боялась и ожидала Джеана:

- Убивать друг друга, пока что-то не закончится в этом мире.

Альвар и Хусари отвели ее домой, когда солнце вставало над замусоренными и пустыми улицами. Они все очень нуждались во сне. Альвар занял свою прежнюю комнату на первом этаже, ту, в которой жил, когда они втроем с Веласом приехали сюда через рагозский перевал. Хусари лег на кровать Веласа рядом с комнатой, где Джеана принимала своих больных.

Она пожелала им спокойной ночи, хотя ночь уже закончилась. Поднялась наверх, к себе в спальню. Открыла окно и стояла, наблюдая, как светлеет небо над крышами домов на востоке.

Утро обещало быть чудесным. Предрассветный ветер принес аромат цветущего миндаля из сада напротив. Было тихо. Улицы опустели. Велас не увидит этого утра.

Она снова попыталась обдумать, как сообщить обо всем матери и отцу, и снова отодвинула от себя эти мысли. Она подумала о другом: надо будет организовать погребение по обряду киндатов. Аврен поможет. Возможно, ей следует его об этом попросить? Найти человека, который споет древние слова литургии: "Одно солнце бога. Две луны его возлюбленных сестер. Бесчисленные звезды, чтобы светить в ночи. О, мужчины и женщины, рожденные на темной дороге, только взгляните вверх, и огни приведут вас домой".

Она снова заплакала, слезы лились по ее щекам и падали на подоконник.

Через некоторое время она вытерла лицо тыльной стороной ладони и легла на кровать, не потрудившись раздеться, хотя ее одежда была испачкана кровью. Слезы высохли. Их место заняла пустота, распространявшаяся из ее сердца. Она лежала, но не могла спать.

Чуть позже она услышала снаружи какой-то звук. Она ждала этого звука.

Аммар вскочил на подоконник снаружи. И долго сидел там, не двигаясь, и смотрел на нее.

- Ты простишь меня? - спросил он наконец. - Мне необходимо было прийти.

- Я бы тебя никогда не простила, если бы ты не пришел, - сказала она. - Обними меня.

Он спрыгнул на пол и пересек комнату. Лег на кровать рядом с ней, и она положила голову ему на грудь. Она слышала биение его сердца. Закрыла глаза. Его рука прикоснулась к ее волосам.

- О любимая, - тихо сказал он. - Джеана.

Она снова заплакала.

Это тоже прошло, хоть и не скоро. Когда она уже успокоилась, он снова заговорил.

- Мы можем лежать так столько, сколько захочешь. Все в порядке.

Но в ней была пустота, и эту пустоту нужно было заполнить.

- Нет, не можем, - ответила она, приподняла голову и поцеловала его. Соль. Ее собственные слезы. Она подняла руки и запустила пальцы в его волосы, и снова поцеловала его.

Много позже, когда оба уже были без одежды, в его объятиях, под одеялом, она погрузилась в столь необходимый ей сон.

Он не спал. Он слишком хорошо понимал, что должно произойти позднее, в этот же день. Ему придется покинуть Рагозу до наступления темноты. Он будет настаивать, чтобы она осталась здесь. Она откажется. Он даже знал, кто будет настаивать на том, чтобы отправиться с ними. На западе маячила тьма, подобно огромной грозовой туче. Над Фезаной. Где они встретились. Он лежал без сна, сжимая ее в своих объятиях, и тут он понял всю иронию судьбы, наблюдая, как только что вставшее солнце льет лучи в восточное окно и заливает их обоих, словно кто-то или что-то пожелало окутать их благословением, созданным из чистого света.

Часть V

Даже солнце заходит.

Глава 15

Наместник в Фезане был человеком осторожным и наблюдательным. Если он иногда и вспоминал, что покойный правитель Альмалик Первый, Лев Картады, начинал свое восхождение к славе с поста наместника халифов Силвенеса в этом городе, чаще он напоминал себе о том, как необыкновенно ему повезло, что он единственный из наместников пережил переход власти от отца к сыну.

Когда его одолевали мечты о более высоком положении, он позволял себе вечер отдыха: много джадитского вина, танцовщицы, представления с участием рабов обоего пола в различных сочетаниях. Иногда он даже сам принимал в них участие. Он обнаружил, что расслабление, полученное таким путем, гасило на время неподобающие мечты.

По правде сказать, лишь удача позволила ему сохранить свою должность в Фезане. В последние годы правления старшего Альмалика наместник тайком прилагал большие усилия, чтобы установить с его сыном сердечные отношения. Хотя напряжение между правителем и его наследником было всем очевидно, наместник Фезаны тем не менее рассудил, что молодой человек, вероятно, уцелеет и станет преемником отца. Его рассуждения были до крайности просты: другие наследники не представляли собой серьезной альтернативы, а у принца наставником был Аммар ибн Хайран.

Наместник родился в Альджейсе.

Он знал Аммара ибн Хайрана с детских лет поэта, прожитых в этом городе. Он сам стал свидетелем некоторых историй, которые зародились в те безрассудные, не слишком далекие времена. Он был убежден, что предусмотрительный администратор поступит разумно, приручая наследника престола, которому дает советы человек, выросший из того мальчика.

Он оказался прав, конечно, хотя и сильно встревожился, узнав, что юный правитель тут же отправил ибн Хайрана в ссылку. Когда он услышал, что сосланный придворный находится в Рагозе, то послал ему туда, окольными путями, свои добрые пожелания. В то же время он продолжал служить младшему Альмалику с тем же усердием, с каким защищал интересы его отца. Человек остается на своей должности - притом богатым и живым - благодаря его эффективной деятельности в не меньшей степени, чем благодаря удаче или умению распознать перемену ветра. Он воровал очень мало и скромно.

Он также был достаточно осторожен, чтобы не брать на себя никакой ответственности. Так что, когда курьер из Руэнды в начале весны привез неожиданное, просто удивительное требование дани, наместник переслал его в Картаду без комментариев.

Он мог бы высказать предположения насчет причин этого требования и даже восхититься хитростью выдвинувшего его ума, но ему не пристало предлагать свое мнение по этому вопросу, если только правитель сам его не спросит.

Перед ним стояли более насущные задачи. Он укрепил и перестроил стены Фезаны и линию обороны, как мог, учитывая уныние населения. Долгие годы наместник имел дело с мятежным городом и теперь решил, что пока сможет справиться с общим недостатком мужества и депрессией. Дополнительные войска мувардийцев, размещенные в новом крыле замка, не слишком хорошо умели возводить стены - да этого и нельзя было ожидать от воинов пустыни, - но им хорошо платили, и он без угрызений совести привлек их к работе.

Он знал о призывах к расправе с иноверцами, которые расклеивались по городу этой зимой, как и о большинстве событий, происходящих в городе. Он рассудил, что новый правитель, в качестве жеста примирения, позволил ваджам Картады более открыто проявить свою кровожадность и что это разрешение распространяется на другие города королевства. Он повел несколько более жесткую политику по отношению к проституткам. Закрыл кое-какие таверны джадитов. Наместник тайком пополнил свои запасы вина за счет проведенной при этом конфискации. Такие действия не выходили за рамки обычных, однако времена не были обычными.

На киндатов изливалось больше брани, чем прежде. Это его не особенно огорчало. Он не любил киндатов. У них всегда был такой вид - даже у женщин, - будто они знают нечто такое, чего не знает он. Тайны мира. Будущее, начертанное на их блуждающих лунах. Это заставляло его нервничать. Если ваджи хотят проповедовать против странников более яростно, чем в недавнем прошлом, то явно с одобрения или при попустительстве верховного правителя, и наместник вовсе не собирался этому мешать.

В этом году у него появились более серьезные заботы. Фезана укрепляла свои стены и наращивала гарнизон мувардийцев не просто для того, чтобы занять солдат делом. В этом сезоне на севере царило настроение, которое не сулило ничего хорошего в будущем, написано это на лунах киндатов или нет.

Наместник, будучи по натуре очень осторожным человеком, все равно не мог поверить, чтобы Рамиро Вальедский совершил подобную глупость - затеял войну здесь, устроил осаду города, расположенного так далеко от собственных владений. Вальедо получал дань от Фезаны два раза в год. Зачем разумному человеку рисковать своей жизнью и спокойствием в своем королевстве, чтобы покорить город, который и так уже набивает его сундуки золотом? Среди всего прочего, если армия вальедцев отправится через земли тагры, их собственный дом станет уязвимым для Халоньи и Руэнды.

С другой стороны, до наместника, как и до всех остальных, дошли вести о том, что армии джадитов скапливаются в Батиаре и собираются отплыть на восток в Аммуз и Сорийю. "Это может стать очень дурным примером", - думал наместник Фезаны.

Наступила весна. Воды Тавареса поднялись и отступили, не вызвав большого наводнения. В храмах привычно возносили за это благодарность Ашару и божественным звездам. Поля, удобренные рекой, вспахали и засеяли. Цветы расцвели в садах Фезаны и за ее стенами. На базаре и на его столе появились дыни и черешни. Наместник любил дыни.

Через земли тагры донеслись известия о том, что три короля джадитов встретились в Карказии.

Это было плохо, со всех точек зрения. Он передал эту информацию в Картаду. Почти сразу же после этого пришло еще известие о том, что эта встреча закончилась стычкой после покушения на жизнь то ли короля, то ли королевы, а может быть, министра Вальедо.

Сведения с севера редко бывали достоверными; иногда они были почти бесполезны. И это не стало исключением. Наместник не знал, кого там ранили или убили и кто стоит за всем этим. Эти сведения он тоже передал дальше, чего бы они ни стоили.

Из Картады пришел быстрый ответ: продолжайте работать над стенами, запасайте еду и питье. Ублажайте ваджи, держите в повиновении мувардийцев. Расставьте дозорных вдоль земель тагры. Будьте бесконечно бдительны, ради Ашара и нашего государства.

Все это не приносило успокоения. Он умело выполнял все указания, а в городе нарастала нервозность. Наместник обнаружил, что по утрам дыня больше не доставляет ему прежнего удовольствия. Его беспокоил желудок.

Затем в дубильне умер ребенок.

И в тот же день пришло известие, что замечено войско Вальедо. К югу от земель тагры, в Аль-Рассане, с развернутыми знаменами.

Войско. Очень большое войско, быстро надвигающееся. В первый раз за сотни лет всадники Джада двигались к его городу. "Это безумие, - в панике подумал наместник. - Чистое безумие! Что делает король Рамиро?"

И что может сделать осторожный, прилежный, мирный слуга, когда правители мира сходят с ума?

Или когда сходит с ума его собственный народ?

* * *

Иногда события в местах, отдаленных друг от друга, в один голос говорят об изменении настроения, о повороте мира к тьме или к свету. Много лет спустя вспоминали, что резня киндатов в Соренике произошла за полгода до погрома в Фезане. Резню устроили воины-джадиты, озверевшие от скуки, а погром - жители города, ашариты, охваченные ужасом. Последствия были почти одинаковыми.

В Фезане все началось с детской болезни. Дочь дубильщика кож, некоего ибн Шаггура, той весной заболела. Самые бедные рабочие жили ближе остальных к реке, и в период паводка заболевания не были редкостью, особенно среди детей и стариков.

Родители ребенка, которые не могли или не захотели заплатить за услуги лекаря, прибегли к древнему средству и положили ее на постель в самой дубильне. Считалось, что едкие пары изгоняют злых духов болезни. Это лечебное средство применяли уже много столетий.

Случилось так, что в тот день один купец-киндат по имени бен Морес зашел в дубильню, чтобы купить кожи для отправки на восток, в Салос, а потом вдоль побережья и через пролив.

Опытным глазом рассматривая обработанную и необработанную кожу во дворе, он услышал плач ребенка. Когда купцу рассказали, что происходит, он громко и обидно начал бранить родителей девочки, потом зашел в дубильню и взял девочку на руки - что было против всяких правил. Не обращая внимания на протесты, он вынес ее из целебного места на холод весеннего утра.

Он продолжал выкрикивать ругательства, когда ибн Шапур, видя, что его маленькую дочь оскорбил и украл один из киндатов, и зная, что эти злые люди используют кровь детей в своих грязных обрядах, подбежал сзади, ударил купца по голове дубильным крюком и убил на месте. Потом все соглашались, что ибн Шапура никогда не считали человеком буйным.

Малышка упала на землю, жалобно плача. Отец поднял ее, выслушал мрачное одобрение от своих товарищей и отнес девочку обратно в дубильню. Весь остаток дня тело купца-киндата пролежало там, где он упал во дворе. На солнце его облепили мухи. Собаки подходили и слизывали кровь.

Ребенок умер перед самым заходом солнца.

Это прикосновение киндата обрекло ее на смерть, решили рабочие-кожевники, которые задержались после работы и гневно обсуждали это происшествие во дворе. Несомненно, до этого она уже поправлялась. Дети умирают, когда к ним прикасаются киндаты, это факт. Во дворе появился ваджа: никто потом не вспомнил, кто его позвал. Узнав, что случилось, этот благочестивый муж в ужасе воздел руки к небу.

Примерно в это же время кто-то припомнил, повторяя слова из стихотворения, которое было расклеено повсюду и цитировалось повсеместно в начале весны, что никто из киндатов не погиб в День Крепостного Рва - ни один человек. Только правоверные ашариты. "Они - отрава среди нас! - крикнул тот же человек. - Они убивают наших детей и лучших из нас!"

Тело убитого купца вытащили оттуда, где оно лежало. Его изувечили и подвергли издевательствам. Ваджа наблюдал и не протестовал. У кого-то возникла идея обезглавить мертвеца и сбросить его тело в ров. Голову отрезали. Толпа дубильщиков покинула свой двор, таща тело, и направилась к воротам, выходящим ко рву.

Двигаясь через город, кожевники - их уже собралось довольно много - наткнулись на двух женщин-киндаток, которые в тот вечер покупали шали на улице ткачей. Тот самый человек, который цитировал стихи с листовок, ударил одну из них по лицу. Вторая женщина имела наглость ударить его в ответ.

Неверная женщина посмела поднять руку на одного из звезднорожденных Ашара? Этого нельзя было стерпеть.

Женщин забили палками насмерть перед лавкой, где лежал сверток с купленными ими шалями. Торговка тихонько положила обе шали обратно под прилавок и прикарманила деньги, заплаченные за них. Потом она закрыла свою лавку. Теперь уже собралась очень большая толпа. После недолгих колебаний обеим женщинам тоже отрезали головы. Позже никто не мог ясно вспомнить, кто же орудовал ножом.

Разъяренная толпа, растущая с каждой минутой, устремилась к Вратам Рва с тремя обезглавленными, кровоточащими телами.

По дороге они встретили другую, еще более многочисленную толпу. Эта толпа заполняла базарную площадь почти до отказа. Был базарный день.

Люди только что узнали вести с севера. Там видели джадитов. Они уже совсем близко. Войско из Вальедо шло грабить и жечь Фезану.

Никто конкретно этого не предлагал, насколько потом могли вспомнить, но обе толпы слились в одну, втянули в себя еще людей, и за час до заката солнца и восхода белой луны они все вместе повернули к кварталу киндатов.

* * *

Наместник Фезаны получил сообщение о бунте среди дубильщиков и об убийствах почти одновременно с известием, которого он давно опасался, о том, что всадники скачут на юг и уже миновали земли тагры. Ему бы очень хотелось, чтобы эти новости некоторое время оставались известными ему одному, но это оказалось невозможным. Третий гонец, прибывший вслед за первыми двумя, сообщил, что на базарной площади собралась толпа и что до людей уже дошли вести с севера.

Таким образом, наместнику пришлось быстро принимать решения, одно за другим. Он сейчас же послал двух гонцов в Картаду и одного в Лонзу. Существовала договоренность, что часть гарнизона Лонзы отправится на север, к крутым берегам долины Тавареса, если начнется осада Фезаны. Они могли бы частично задержать набеги джадитов на области, лежащие к югу от реки. Наличие или отсутствие провизии для осаждающей армии часто решало исход осады.

Наместник также послал помощника сбегать за документами, которые давно уже были для него подготовлены. Более трех лет назад Альмалик Первый, правитель Картады, который был наместником до того, как стал правителем (эта мысль неизменно его утешала), составил со своими генералами и советниками планы на случай осады Фезаны. Просмотрев написанные инструкции, которые никто не отменял, наместник с трепетом отметил самый смелый пункт. Он некоторое время колебался, потом предпочел довериться мудрости покойного правителя. Самому главному начальнику мувардийцев был отдан приказ. На закутанном лице этого человека, разумеется, ничего не отразилось. Он немедленно ушел собирать нужных людей.

Эти и другие распоряжения, связанные с этими, отняли некоторое время. Поэтому к тому времени, когда прибыл еще один гонец и доложил, что большое количество людей направляется к воротам квартала киндатов с факелами, наместник сильно отставал от хода событий в своем городе, что было так на него не похоже. Еще не стемнело; факелы для освещения не были нужны. Что толку обороняться от вальедцев, если эти люди сожгут собственный город? Видят Ашар и звезды, он не питал любви к киндатам, но если квартал подожгут, загореться может весь город. Деревянным стенам ничего не известно о границах веры. Наместник распорядился разогнать толпу.

Это было правильное решение, и его можно было бы осуществить, если бы приказ пришел чуть раньше.

* * *

Альвар до конца жизни не мог забыть этот вечер и эту ночь.

Он просыпался в ужасе, когда ему снилось, что он снова в Фезане, на закате, смотрит на приближение толпы. Это воспоминание запечатлелось в его памяти и осталось таким четким, как ничто в жизни до этого мгновения, и лишь еще одно мгновение, позднее, и тоже на закате, осталось с ним навсегда.

Они прискакали в тот день, поднимая клубы пыли, в сопровождении перепуганных жителей окрестных деревень. Они впятером мчались всю дорогу от Рагозы на запад, через весенние холмы и луга. Они выехали на следующий день после карнавала, сразу же после того как Веласа похоронили в соответствии со всеми киндатскими обрядами, а солдата - по обряду джадитов.

Нет времени оплакивать мертвых. Ибн Хайран ясно это объяснил, основываясь на том, что он узнал, и Джеана, в страхе за своих родителей, не могла медлить. Они выехали из Рагозы после полудня: Альвар, Хусари, Джеана, ибн Хайран и Родриго Бельмонте. Все были измучены после минувшей ночи и все понимали, что при настроении, воцарившемся этой весной, может произойти нечто чудовищное.

Они совершили десятидневный переход за шесть дней, ехали в темноте и к вечеру прибыли на место, откуда им были видны стены Фезаны. Они уже видели и то пыльное облако, которое было войском Вальедо.

Его заметил Родриго. Он указал рукой, потом обменялся с ибн Хайраном долгим взглядом, значения которого Альвар не смог понять. Джеана прикусила губу, глядя на север. Хусари что-то тихо произнес, возможно - молитву.

Несмотря на усталость и тревогу, вид этого облака пыли, поднятого всадниками Вальедо в Аль-Рассане, глубоко взволновал Альвара. Потом он взглянул на Джеану, Хусари, и опять на ибн Хайрана, и снова пришел в замешательство. Как это получается, как то, к чему человек стремился всю свою жизнь, становится источником сомнений и дурных предчувствий?

- Они двигаются очень быстро, - произнес наконец ибн Хайран.

- Слишком быстро, - пробормотал Родриго. - Они обгонят некоторую часть спасающихся бегством крестьян. Я не понимаю. Им ведь надо, чтобы в городе оказалось как можно больше ртов.

- Может быть, они задумали не осаду.

- А чем еще это может быть? Он же не собирается брать штурмом эти стены.

Ибн Хайран снова посмотрел на север с их наблюдательного пункта на высоком холме, к востоку от города.

- Возможно, так спешит лишь авангард, - сказал он. - По какой-то причине.

- В этом тоже нет смысла, - ответил Родриго, нахмурившись. Альвару показалось, что его голос звучит нервно и совсем не восторженно.

- Какое это имеет значение? - резко спросила Джеана. - Вперед!

Она всю дорогу скакала с быстротой солдата. Время от времени Родриго или ибн Хайрану приходилось ее сдерживать, чтобы не загнать коней.

Ее отношения с ибн Хайраном изменились после карнавала. Они старались не слишком демонстрировать это в походе, но это было заметно, у мужчины так же явно, как и у женщины. Альвар делал усилия, чтобы не слишком горевать по этому поводу. Это ему удавалось лишь отчасти. Жизнь может обрушить на тебя боль и растерянность с разных сторон.

Они спустились с холма, переправились через ров и вошли в город. Альвар - впервые, Джеана и Хусари вернулись домой, ибн Хайран вернулся туда, где Альмалик Первый пытался подорвать его репутацию и ограничить его власть.

А Родриго?

Альвар понял, что Капитан отправился с ними, замаскированный под ашарита - он сбрил усы, сделал темными волосы и кожу, - потому что дал клятву Веласу бен Исхаку охранять женщину, которая приехала сюда вместе с ними. Он не из тех, кто нарушает клятвы.

Родителей Джеаны нужно было увезти из Фезаны и предупредить остальных киндатов. Это была самая первая задача. Потом им снова придется решать, на чью сторону встать, и определиться со следующими шагами. Все они, насколько понимал Альвар, должны были присоединиться к войску Рагозы где-то к западу от Лонзы, по пути в Картаду.,

Возможно, облако пыли на севере уже изменило их планы.

Теперь, когда джадиты вторглись в Аль-Рассан, будет ли Рагоза воевать с Картадой? Ашариты против ашаритов, когда всадники скачут по тагре? И будет ли самый прославленный из воинов-джадитов на полуострове в такое время сражаться на стороне Рагозы?

Альвар, один из этих воинов-джадитов, не знал ответа на этот вопрос. Во время поездки на запад он почувствовал, как отдаляются друг от друга ибн Хайран и сэр Родриго. Это была не холодность и уж конечно не противостояние. Это было скорее похоже на выстраивание обороны. Каждый из них строил укрепления в преддверии возможных боев.

Хусари, обычно разговорчивый и наблюдательный, не мог ему помочь разобраться во всем этом. Он всю дорогу был погружен в свои мысли.