и проболтала вконец всю мою жизнь. Обычно я пребываю в оцепенении. Как
замечательно, что ты немного растормошила меня, но и нехорошо. Я увидел,
что упустил, что эта самодовольная надоедливая сука заставила меня
упустить.
преувеличиваешь мои достоинства. Я ведь тоже могу разозлить. - Сьюки
хотела сказать этим, что она не из тех, кто будет под него ложиться по
первому зову и вытаскивать его из-под кого-то. Хотя он был такой печальный
и обессиленный, что она действительно почувствовала, как в ней
шевельнулось что-то, свойственное женам. Таких мужчин много - как сутулы
их плечи, когда они встают со стула, как они неловко, со смущенными лицами
надевают и снимают брюки, как послушно сбривают ежедневно щетину с лиц и
выходят на белый свет, чтобы заработать денег.
крепкие груди, плоский втянутый живот. - Ты похожа на скалу. Мне хочется
прыгнуть.
из детей, младший, заворочался в кровати. Домик был таким маленьким, ночью
они как будто все держались за руки через покрытые обоями стены.
тяжелую руку - его легкое похрапывание прервалось, затем возобновилось, -
чтобы сползти с откачнувшейся кровати. Она попыталась опять пописать, но
ничего не получилось, взяла ночную рубашку и халат, висевшие на двери
ванной, и пошла проведать малыша. Его одеяло было скинуто на пол в тревоге
ночных кошмаров. Опять оказавшись в постели, Сьюки усыпляла себя, летя в
воображении к старой усадьбе Леноксов - к теннису, в который они теперь
могли играть всю зиму, потому что Даррил расточительно установил большой,
наполненный теплым воздухом купол; и к напиткам, которые Фидель будет им
подавать после еды, с цветными включениями лайма, вишен, мяты и пимента; и
как их глаза, смех и болтовня будут сплетаться, словно влажные круги,
оставленные их стаканами на стеклянном столе в огромной комнате Даррила,
где собирает пыль поп-арт. Здесь эти женщины были свободны, отдыхая от
несвеже пахнущей жизни, храпящей рядом с ними. Когда Сьюки заснула, ей
снилась еще одна женщина, Фелисия Гэбриел, ее возбужденное треугольное
лицо говорило и говорило, приближаясь, становилось все злее, конец языка
был оттенка пимента и болтался с неустанным, ровным, негодованием за
зубами, теперь он дрожал между зубов, касаясь Сьюки там и тут; может быть,
и не следовало говорить это, но он действительно ощущался; кто сказал, что
является естественным, а что нет. Все существующее должно быть
естественным; никто не смотрит, никто, о, такой упорный, быстрый,
маленький красный кончик, такой нежный, такой умелый. Сьюки ненадолго
проснулась и ощутила, что оргазм, который не смог дать ей Клайд, пыталась
вызвать явившаяся во сне Фелисия. Сьюки закончила попытку левой рукой, не
в такт храпу Клайда. Крошечная изогнутая тень летучей мыши прошлась по
луне, и это Сьюки тоже сочла утешением, мысль о чем-нибудь, что
бодрствовало помимо ее сознания, - как поздний ночной трамвай, что со
скрежетом огибал далекий невидимый угол в ночи, там, где она жила в
детстве, в штате Нью-Йорк, в маленьком кирпичном городке, похожем на
ноготь на конце длинного ледяного озера.
погрузиться в мерзость желания. Теперь в нем сидел зверь и грыз его
изнутри, это было что-то вроде общения, беседы. То, что он когда-то так же
желал Фелисию, повергало его в отчаяние безнадежности. К несчастью, он был
скептиком. С семи лет не верил в Бога, с десяти в патриотизм, с
четырнадцати - в искусство, с тех пор, как осознал, что никогда не станет
Бетховеном, Пикассо или Шекспиром. Его любимыми авторами были великие
провидцы - Ницше, Юм, Гиббон, безжалостные, торжествующие ясные умы. Он
все больше и больше забывался где-то между третьим и четвертым стаканом
виски, не в состоянии вспомнить на следующее утро, какую книгу держал на
коленях, с каких собраний возвращалась Фелисия, когда она легла спать, как
он двигался по комнатам дома, который казался громадной и хрупкой
оболочкой теперь, когда уехали Дженнифер и Кристофер. Движение транспорта
сотрясало улицу Людовика, в унисон бессмысленным толчкам крови в сердце
Клайда. В своем одиноком оцепенении пьянства и желания он достал с дальней
запыленной полки Лукреция, оставшегося со времен учебы в колледже, всего
исписанного между строк переводами, сделанными им самим, прилежным, полным
надежд. Nil igitur mors est ad nos neque pertinet hilum, quandoquidem
natura animi mortalis habetur [нет, следовательно, смерти для нас, раз
природа имеет душу (лат.)].
тех местах, где его влажные руки юноши держали ее множество раз. Он
напрасно искал тот раздел, где описывается отклонение атомов, это
случайное неопределенное отклонение, которое усложняет дело, и все, таким
образом, через накапливающиеся противоречия, включая мужчин с их
удивительной свободой, начинает существовать; если бы не было этого
отклонения, все атомы упали бы вниз через inane profandum [глубокая
пропасть (лат.)], как капли дождя.
безмолвие заднего двора и минуту вглядываться в неправдоподобные брызги
звезд; он знал, это острие ножа вероятности позволило огненным телам быть
на небе, так как, если бы первоначальный огненный шар был немного более
однородным, галактики не смогли бы образоваться и за миллиарды лет
израсходовали бы себя в разнородности слишком стремительно. Он будет
стоять около ржавеющего маленького гриля барбекю, не используемого теперь,
когда нет детей, и напоминать себе отвезти гриль в гараж сейчас, когда в
воздухе чувствуется зима, и никогда не сделает этого, ночь за ночью
жаждуще поднимая лицо к этому загадочному своду над головой. Свет сходил в
его глаза, начав свой путь, когда пещерные люди еще бродили по
безграничному миру маленькими стаями, как муравьи по столу для игры в пул.
Cygnus [созвездие Лебедя (лат.)], его незавершенный крест, и летящая "V"
Андромеды, обвивающая вторую звезду своими пышными волосами - в его
заброшенный телескоп это часто было видно, - есть спиральная галактика за
пределами Млечного Пути. Каждую следующую ночь небо было таким же; Клайд
был фотографической пластиной, проявляемой вновь и вновь; звезды входили в
него, как пули в жестяную крышку.
["О природе вещей" (лат.)] сложил испещренные его давнишними пометками
страницы и выскользнул меж колен. Он думал о том, чтобы выйти и совершить
свой ритуал звездосозерцания, когда в его кабинет ворвалась Фелисия. Хотя,
конечно, это был не его кабинет, а их общий, как и каждая комната в этом
доме была общей, и каждая шелушащаяся доска обшивки, и каждый кусок
разрушающейся изоляции на старом одножильном медном проводе были их общие,
и ржавеющий барбекю, и висящая над входом деревянная дощечка с орлом
красно-бело-голубых цветов, превратившихся под дождем атомов в розовый,
желтый и черный.
ногами, обутыми в ботинки.
проголосовали за то, чтобы сменить название Портовая площадь на площадь
Казмиржака в честь того идиота, мальчишки, который поехал во Вьетнам, чтоб
там его убили.
Сьюки, ее шерстка и мускусный запах затопили клетки его мозга,
предназначенные для супруги, Фелисия казалась ему прозрачной, женщиной,
нарисованной на салфетке, которую могло унести ветром. - Да корабли не
заходят туда уже восемьдесят лет. Там все засорено илом после бури 88. -
Он наивно гордился своей точностью; наряду с астрономией Клайд в те годы,
когда его голова была ясной, интересовался природными катаклизмами:
извержение Кракатау, окутавшее Землю пылью, наводнение 1931 года в Китае,
жертвами которого стали почти четыре миллиона человек, землетрясение 1755
года в Лиссабоне, случившееся, когда все верующие были в церкви.
улыбкой, свидетельствующей, что она считала свои слова бесспорными, - на
Портовой улице стоят скамейки для стариков и старый гранитный обелиск,
совсем непохожий на военный памятник.
что еще один дюйм виски смог милосердно одолеть его.
запястье поблескивал широкий медный браслет, Клайд его раньше не видел. Он
напоминал о Сьюки, которая иногда не снимала украшений и больше ничего на
ней не было, она ходила, блистая наготой, по темным комнатам, где они
любили друг друга. - Скоро они захотят переименовать Портовую улицу,
Дубравную, а потом и сам Иствик, послушавшись какого-нибудь выходца из
низов, не придумавшего ничего лучше, чем идти и жечь деревни напалмом.
лет назад он был защитником в футбольной команде, а теперь в списке
погибших! Вот почему люди так тяжело восприняли его гибель прошлым летом.
будто ее точка зрения решила этот спор. Она подошла к огню, который он
разжег в камине, чтобы согреть руки, и, полуотвернувшись, что-то делала со
своим ртом, как будто освобождая волос из губ. Клайд не знал, почему этот
ставший знакомым жест разозлил его, хотя из всех непривлекательных черт,
которые Фелисия приобрела с возрастом, это несчастье не могло
истолковываться как недостаток. Утром он увидит перья, солому, монетки,
еще блестящие от слюны, приклеившиеся к ее подушке, и захочет растолкать
ее, ощущая шум в голове. - Можно подумать, - настаивала она, - он родился
и вырос в Иствике! Его семья приехала сюда лет пять назад, и его отец не
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Свержин Владимир