древние громадные фруктовые деревья, которые до сих пор освящают эти места.
Откинув слой покрытой мхом земли под прожившей мафусаилов век высохшей
грушей - лишь несколько живых веток добросовестно покрывались весной
ароматными белоснежными цветами, - вы могли увидеть меж полуобнаженных
корней кусочек гладкой черной каменной плиты. По слухам, недостоверным и
неподтвержденным, но передаваемым из поколения в поколение, эта плита
закрывала вход в склеп, где глубоко под землей, покрытой травой и цветами,
покоятся останки девушки, которую в мрачную эпоху средневековья по приговору
церковного суда заживо похоронили за нарушение монашеского обета. Вот ее
призрака и боялись трусы на протяжении многих веков, когда страдалица уже
превратилась в прах; робкие пугливые души принимали игру лунного света в
колышущихся на ветру густых зарослях сада за черное монашеское платье и
белый шарф.
Летом я обычно вставала пораньше, чтобы в одиночестве насладиться его
красотой, а вечерами любила бродить одна, встречать восходящую луну, ощущать
поцелуи вечернего ветерка или скорее воображать, чем чувствовать свежесть
выпадающей росы. Зеленел дерн, белели посыпанные гравием дорожки, а яркие,
как солнце, настурции живописно теснились около корней гигантских фруктовых
деревьев, обросших повиликой. В тени акации пряталась большая беседка, а
другая, поменьше, стояла более уединенно среди вьющегося винограда, который
покрывал всю высокую серую стену и, кудрявясь, щедро свешивал гроздья к
потаенному месту, где с ними венчались жасмин и плющ.
многочисленные питомцы мадам Бек - приходящие и пансионерки - вырывались на
волю и разбегались по саду, стараясь перещеголять в криках и прыжках
обитателей расположенного рядом мужского коллежа, сад превращался в довольно
скучное, истоптанное место. Но зато как приятно было прогуливаться по тихим
аллеям и слушать мелодичный, нежный, величественный звон колоколов на соборе
Иоанна Крестителя в час прощания с заходящим солнцем.
прохлада, ароматное дыхание цветов, которые охотнее отдавали его росе, чем
горячему солнцу, - все это задержало меня в саду позднее обычного - до
глубоких сумерек. В окне молельни зажегся свет, это означало, что все
обитатели дома - католики - собрались для вечерней молитвы, ритуала, от
которого я, как протестантка, время от времени уклонялась.
с нами; все тихо кругом; целую четверть часа твоего отсутствия никто не
заметит; дневная жара и суета утомили тебя - наслаждайся этими бесценными
минутами".
длинный ряд строений, где располагались жилые комнаты соседнего коллежа. Эти
каменные стены тоже были глухими, лишь на самом верху виднелись окошки
комнат для женской прислуги, находившихся в мансарде, да еще в нижнем этаже
было прорублено окно, за которым, по слухам, была не то спальня, не то
кабинет одного из учителей. Хотя это место было, таким образом, совершенно
безопасным, ученицам запрещалось ходить в этой части сада по аллее,
тянувшейся параллельно очень высокой стене. Аллею называли "l'allee
defendue"*, и девочке, осмелившейся ступить сюда ногой, грозило самое
строгое наказание, какое только допускалось мягкими правилами заведения
мадам Бек. Учителя посещали это место безнаказанно, но, поскольку дорожка
была очень узкой, а неухоженные кусты разрослись по обе стороны так густо,
что образовали крышу из ветвей и листьев, через которую проникали лишь
солнечные блики, мало кто посещал аллею даже днем, а уж в темноте ее и вовсе
избегали.
привлекали уединенность и царивший здесь мрак. Долгое время я боялась
показаться странной, но по мере того, как окружающие привыкали ко мне, моим
особенностям и чертам характера, - а они не были ни столь поразительны,
чтобы привлекать внимание, ни столь неприемлемы, чтобы вызывать раздражение,
а просто родились вместе со мной и расстаться с ними означало бы потерять
самое себя, - я постепенно стала частой посетительницей этой заросшей узкой
тропинки. Я принялась ухаживать за бледными цветочками, пробившимися меж
густых кустов, очистила от собравшихся за много лет осенних листьев
деревенскую скамейку в дальнем конце аллеи и вымыла ее, взяв у кухарки Готон
ведро и жесткую щетку. Мадам застала меня за работой и одобрительно
улыбнулась, не знаю, правда, насколько искренне, но на вид улыбка казалась
непритворной.
demoiselle Lucie! Vous aimez donc cette allee, Meess?*
эта аллея, мисс? (фр.)
проводить здесь сколько угодно времени, сказав, что надзор за пансионерками
не входит в мои обязанности и я могу не сопровождать их во время прогулок,
но она просит меня позволить ее детям приходить сюда, чтобы разговаривать со
мной по-английски.
скамейке, очищенной ото мха и плесени, и прислушивалась к звукам городской
жизни, доносившимся словно издалека. На самом же деле пансион стоял в центре
города, и от нас до парка можно было дойти за пять минут, а до зданий,
отличавшихся ослепительной роскошью, - за десять. Совсем рядом с нами
тянулись широкие, ярко освещенные улицы, где в это время суток бурлила жизнь
- экипажи мчали седоков на балы и в оперу. Тот самый час, когда у нас в
монастыре тушили огни и опускали полог у каждой постели, призывал веселый
город, окружающий нас, предаться праздничным удовольствиям. Однако я никогда
не задумывалась над этим контрастом, ибо мне от природы мало свойственно
стремление к радости и веселью; я никогда не бывала ни на балу, ни в опере,
и, хотя не раз слышала о них и даже хотела бы увидеть собственными глазами,
меня не одолевало желание, если удастся, участвовать в них или блистать в
некоем далеком праздничном мире: я не испытывала ни страстного тяготения, ни
жажды прикоснуться к этому миру, а лишь сдержанный интерес увидеть нечто
новое.
сплетенными ветвями над головой. В этом краю, среди чужих, лишь луна и
звезды казались мне давними знакомыми, ведь их я знала с детства. Сколько
раз в безвозвратно ушедшие дни я видела на синем небе доброй Старой Англии
золотистый серп с темным кругом в изгибе, прижавшийся к доброму старому
боярышнику, возвышающемуся на пригорке над добрым старым полем; теперь же он
притулился у величественного шпиля в этом столичном городе.
которые смиряла в повседневной жизни, сдерживала в разговорах с людьми и
прятала поглубже, чтобы всегда сохранять безучастный вид. К моему настоящему
мне следовало относиться стоически, о будущем лучше было совсем не думать. Я
намеренно заглушала и подавляла жар моей души.
тревогу - в описываемое время, например, меня приводили в смятение стихийные
бедствия, они внушали мне страх, будя в душе чувства, которые я старалась
убаюкать, и неодолимые стремления, которые я не имела возможности
удовлетворить. Однажды ночью разразилась гроза: наши постели сотрясались от
ураганного ветра, католички вскочили и начали молиться своим святым, меня же
буря властно пробудила к жизни и действию. Я встала, оделась, ползком
выбралась наружу через узкое окно и уселась на выступ под ним, спустив ноги
на крышу прилегающего низкого здания. Воздух был напоен влагой, кругом
бушевала гроза и царила непроглядная тьма. В спальне все собрались вокруг
ночника и громко молились. Я не могла заставить себя вернуться в комнату: не
было сил расстаться с ощущением неистового восторга от бури и ветра, поющих
такую песнь, какую человек не способен выразить словами, невозможно было
оторваться от ошеломляюще величественного зрелища - туч, раскалываемых и
пронзаемых слепяще яркими вспышками молний.
оков моего существования и полететь навстречу неизведанному. Эту тоску и все
подобные чувства следовало умертвить, что я, образно говоря, и делала,
следуя примеру Иаили, которая вбила Сисаре{120} кол в висок. Но в отличие от
Сисары, мои чувства не погибли, а лишь замерли и время от времени непокорно
дергались на колу; тогда виски кровоточили, а мозг содрогался.
терзали меня. Мой Сисара тихо лежал в шатре и дремал, и, если во сне
ожесточалась боль, над ним склонялся некто идеальный, некто подобный ангелу
и лил бальзам на измученные виски, держал перед его смеженными очами
волшебное зеркало, сладостные и торжественные видения которого наполняли его
сны, и освещал лунным блеском крыльев и одеяния пригвожденного к полу
Сисару, порог шатра и все окрест. Иаиль, жестокая женщина, сидела в
сторонке, несколько подобревшая к пленнику, и нетерпеливо и преданно ожидала
возвращения Хевера. Этим я хотела сказать, что прохладная тишина и росистая
свежесть ночи ниспослала мне надежду - не ожидание чего-то определенного, а
всеохватывающее чувство воодушевления и внутреннего покоя.
счастья? Увы, ничего хорошего не произошло! Тотчас же вмешалась грубая
действительность, большей частью исполненная зла и вызывающая отвращение.
Березин Федор
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Чернецов Андрей
Сертаков Виталий
Акунин Борис