угадывающе смотрели не на небо, а на командующего, и его голые пальцы (забыл
надеть перчатки, они торчали из кармана полушубка) ненужно терли и гладили о
мех воротника очки.
должен делать при них?"
Божичко в длинной щегольской новой шинели и крикнул Бессонову с энергичной
настойчивостью адъютанта, которому по неписаному уставу позволено было
напоминать, а подчас и требовать:
Деев, следя из-под рыжих бровей за косяками самолетов. - Сомневаюсь, чтобы
мы успели на энпэдо начала...
Дееву: - Три километра по спидометру. Проскочим...
расстояние от затмивших зарево косяков самолетов до кругло проступавшей
высоты за рекой, где был НП дивизии. - Да, четыре километра, Божичко, -
уточнил он и обратился взволнованно к Дееву: - Вы уверены, полковник, что
они будут бомбить здесь? Не исключена возможность, что они идут на
Сталинград.
Немцы не любят рисковать. Не наступают без авиации. Ну, поехали. Три
километра или четыре - все равно. - И он, похоже было, случайно вспомнил про
Дроздовского, стоявшего в позе выжидания. - Что ж... Всем в укрытие,
лейтенант. Как говорят, пережить бомбежку! А потом - самое главное: пойдут
танки. Так, значит, лейтенант, ваша фамилия Дроздовский? - спросил он,
восстанавливая что-то в памяти. - Знакомая фамилия. Запомню. И надеюсь еще
услышать о вас, лейтенант Дроздовский! Ни шагу назад! И выбивать танки.
Стоять - и о смерти забыть! Не думать о ней ни при каких обстоятельствах!
Ваша батарея многое тут может сделать, лейтенант. Надеюсь на лучшее.
адъютант Божичко и полковник Деев. Начальник разведки дивизии задержался на
огневой. Он медлил и не убирал планшет с картой, не выпускал бинокль из рук,
ошаривая линзами пустое пространство перед станицей. Он не хотел так просто,
так свободно уходить отсюда, не дождавшись возвращения разведки. Тогда
Веснин легонько коснулся его плеча, и молчаливый подполковник поплелся
понуро к ходу сообщения. А метрах в пяти от орудия, взбираясь на бугор
берега, Веснин приостановился, сказал Дроздовскому не без задора в голосе,
заглушаемом нависающим гулом самолетов:
посмотрел в почерневшее и сверкающее небо, в котором все неслось, ревело,
двигалось, и срывающимся криком подал команду:
мимо согнутых спин солдат, под гремящим небом.
колотился в ушах.
перестраиваться в круг, и Кузнецов видел, как фонтанами красных и синих
светов вставали немецкие ракеты за домами станицы. Ответная ракета,
прорисовав дымную нить, красной вспышкой отделилась от головного "юнкерса"
и, обесцвеченная сверканием множества плоскостей, быстро спала, угасла в
розовеющем воздухе. Немцы сигналили с земли и воздуха, уточняя район
бомбежки, но Кузнецов уже не пытался сейчас определить, рассчитать, где они
будут бомбить: это было ясно. "Юнкерсы" один за другим выстраивались в
огромный круг, очерчивая, захватывая в него станицу, северный берег,
пехотные траншеи, соседние батареи, - вся передовая замкнулась этим плотным
воздушным кольцом, из которого теперь, казалось, невозможно было никуда
вырваться, хотя на том берегу засветилась перед восходом солнца свободная
степь, по-утреннему покойно пламенели высоты.
внизу, под берегом.
- ровик был тесен для троих. Они ощущали ногами дрожание земли; осыпались
твердые комья с бруствера от слитного рева моторов, сотрясающего воздух.
Совсем близко видел Кузнецов разверстые ужасом черные, как влажный графит,
глаза Чибисова на поднятом к небу треугольном лице с придавленным,
ошеломленным выражением, видел рядом задранный подбородок, светлые, в
движении, упорно, зло считающие глаза Уханова, - и все тело туго сжималось,
подбиралось, точно в тяжком сне, когда не можешь сдвинуться с места, а тебя
настигает неотвратимое, огромное. Он почему-то вспомнил о том котелке
пахучей, ломящей зубы воды, принесенной Чибисовым из проруби, и вновь
почувствовал жгущую жажду, сухость во рту.
перевел точки зрачков на Чибисова, толкнул плечом в его съеженное плечо. -
Ты что, папаша, дрожишь как лист осиновый? Страшнее смерти ничего не будет.
Дрожи не дрожи - не поможет...
- Да вот... само собой лезет... Кабы мог я... не могу совладать, горло
давит... - И показал на горло.
будет. Даже боли, - сказал Уханов и, уже не глядя на небо, зубами стянул
рукавицу, достал кисет. - Насыпай. Успокаивает. Сам успокоюсь. Давай и ты,
лейтенант. Легче станет.
на миг поднять голову. И будто широко пахнуло в лицо огненным запахом
несущейся с неба судьбы. Что-то сверкающее, огромное, с ярко видимыми
черно-белыми крестами - неужели это головной "юнкере"? - на секунду
остановилось, споткнулось в воздухе и, хищно вытягивая черные когти, оглушая
визжащим звуком зазубренного железа по железу, стало отвесно падать на
батарею, ослепляя блеском мчавшегося вниз многотонного металла, под
кровавыми лучами еще не поднявшегося над горизонтом солнца. Из-под этого
сверкания и рева выпали, отделились черные продолговатые предметы и тяжело,
освобождение пошли к земле, врастая пронзительным визгом в рев "юнкерса".
увеличиваясь на глазах, тяжко покачиваясь в небе полированными бревнами. А
следом за первым и второй "юнкере" из сомкнутого кольца вошел в пике над
берегом. С холодной дрожью в подтянутом животе Кузнецов опустился в окоп,
увидев, как толчками пригибает голову Уханов, неохотно оседая по земляной
стене.
одними пальцами почувствовал изо всей силы дернутую вниз полу ухановской
шинели.
ровик, ударило жаром сверху; ровик тряхнуло, подкинуло, сдвинуло в сторону,
почудилось, он вставал на дыбы, и почему-то рядом оказался не Уханов
(тяжесть его тела сбросило с Кузнецова), а серое, землистое, с застывшими
глазами лицо Чибисова, его хрипящий рот: "Хоть бы не сюда, не сюда,
господи!.." - и до отдельных волосков видимая, вроде отставшая от серой кожи
щетина на щеках. Навалясь, он обеими руками упирался в грудь Кузнецова и,
вжимаясь плечом, спиной в некое узкое несуществующее пространство между
Кузнецовым и ускользающей стеной ровика, вскрикивал молитвенно:
хотел освободиться, глотнуть свежего воздуха, крикнуть: "Замолчите!" - но от
химического толевого яда закашлялся с режущей болью в горле. Он с трудом
отцепил руки Чибисова, сбросил их с груди. Ровик забило удушающим густым
дымом - и не стало видно неба. Оно кипело чернотой и грохотом, смутно и
нереально просверкивали в нем наклоненные плоскости пикирующих "юнкерсов" -
нацеленно падали из дыма черные кривые когти, и в обвалах разрывов ровик
изгибало, корежило, и везде разнотонными, и ласковыми, и грубыми голосами
смерти прорезали воздух осколки, обрушивалась пластами земля, перемешанная
со снегом.
зубах, закрыв глаза: так, ему казалось, быстрее пройдет время. - Еще
несколько минут... Но орудия... как же орудия? Они приведены к бою...
Осколками разобьет прицелы?.."
сделать сейчас, но отяжелевшее тело было вжато, втиснуто в окоп, болело в
груди, в ушах, а пикирующий вой, горячие удары воздуха со свистом осколков
все сильнее придавливали его к зыбкому дну ровика. С той же бьющейся в
голове мыслью, что нужно что-то сделать, он открыл глаза и увидел на откосе
бруствера бритвенно срезанный осколком край земли. И какие-то живые серые
комочки падали по земляной стене, рассыпая из узких нор пшеничные зерна,
сбегали в ровик, сновали, метались по горбом выгнутой спине лежавшего ничком
Чибисова.