движения, слова, какого-то взгляда, наконец. Но я был древесно молчалив,
гладок и вполне предсказуем, как хорошо обтесанное бревно, и зацепиться ей,
бедняжке, было не за что.
оборвала разговор и быстро ушла, сославшись на усталость. Я помыкался вокруг
стариков, бездарно проиграл генералу партию в шахматы и тоже отправился
спать.
улыбалась, болтала ни о чем, что, в общем-то, ей было несвойственно. А когда
нам подали лошадей и я посадил ее в седло, объявила:
прямиком к графскому особняку. До сей поры я старательно объезжал его
стороной, но, кажется, именно моя нарочитая старательность и подвигла ее
командовать сегодня нашим выездом. Дороги она не знала, но направление
выдерживала вполне осознанно, и я сообразил, что она дотошно расспросила,
где именно находится покинутое графское логово.
сомневался: мне как-то сказал об этом Савка. Непредвиденных встреч быть не
могло, ничто, казалось бы, не должно было меня тревожить, а, поди ж ты, я
почему-то заволновался.
возвращать никаких воспоминаний. А уж тем паче - призрачных...
видимо, вполне реально. Для нее прошлое оставалось живым, а для меня -
мертвым, а мертвое взывает к молчанию, и я молчал.
замутить не способны. Она сразу же поняла причину моей замкнутости на все
засовы, а потому молчала тоже. И не просто прикусила язычок, но примолкла с
уважительным пониманием, как то случается на кладбищах у совсем, казалось
бы, посторонних могил.
Не знаю, у всех ли, но у меня - вызывает. Даже шагать стараюсь бесшумно...
лоб ладошкой, коли уж очень захочется им сказать не всю правду маменьке...
Нет, не настороженный - горький, все понимающий. Свернула неожиданно в
заросший сад, и мы вышли к прудам. Темным, осенним, с притопленными
кувшинками и печально задернутым дырявым покрывалом опавшей листвы. И не
было больше белых лебедей.
было. Взлелеянное прошлое превращается в сказку, но сказками живут только
дети. Опомнитесь, Александр, опомнитесь!
когда же вы, наконец, уразумеете это, деревянный вы человек!..
глаз. Смотрела в упор, и взгляд сверкал решимостью. Будто дошла она до края
и сейчас готова была шагнуть за него, куда бы тот край ни обрывался.
бесценное достать - могу! Чтобы вы еще раз убедились, что пирожные детства -
съедены. Навсегда съедены! И не воскреснут больше, не воскреснут!..
лошадям, не к особняку: куда-то побежала. Как бегут от самой себя...
она лежала ничком, плечи тряслись, и не рыдания - вой какой-то последний из
нее вырывался... - Что с тобой, Полиночка? Что с тобой?..
и сердечко ее стучало на всю округу. Но я все же повернул ее, к себе прижал,
целовал зареванное, слезами залитое лицо, щеки, губы...
Полин улыбалась, и глазки ее сияли, но в улыбке было... некое ожидание, что
ли. Скорее тень мучительно долгого, изнурительного ожидания и робкая
надежда, что оно вот-вот может закончиться, навсегда душу ее покинув.
страшно. Мне страшно счастливым страхом, Саша...
Генерал слезу смахнул, а мой бригадир бакенбарды свои расправил. Одной рукой
почему-то. Как кот лапой.
влюблена по уши.
девице данное, есть слово чести. Назад его не берут. Немыслимо сие.
Немыслимо.
делал.
волосом заросший. И шепчет на ухо:
Право решать, когда, где и как именно произойдет сие событие, принадлежало
дамам, и я выехал наутро в одиночестве. Не скажу, что мне было невесело, но
и грустно тоже не было, хотя и понимал я, что шаг мною уже сделан. И куда бы
он ни привел, возврата уже не могло быть даже в мыслях моих.
она сама выбирала не только аллюр, но и задумчивость общего нашего пути. Я
был - она, а она - я, а кентавры не знают ни удил, ни поводьев.
нудными дождями, а какая-то вялая, отсыревшая, что ли. И - беззвучная, точно
замершая на самой грани прощания между теплом и холодом...
который привычно выдал его за свое:
дедушкой - сначала к себе, в имение, а оттуда - прямо в Петербург.
Готовиться, наряды шить да дни до свадьбы считать. А я - во Псков. Служить и
ждать.
предстать после столь длительного отсутствия. Но я все причины доложил с
полной искренностью, на которую только был способен. Даже седой клок волос у
виска показал им: не каждая, мол, пуля насмерть убивает.
прошу научить меня всем хитростям пехотным, и особенно - штыковому бою.
легкомыслием молодости до краев переполнен был, то ли радостью жизни, то ли
самонадеянностью, что ли. А тут - и сам себе не верю, что со мною стряслось.
весь день проводил со своими солдатами. Учил их без окриков и угроз тому,
чему обязан был учить как командир роты, и сам учился до седьмого пота у
бывалых, в смертельном деле себя проверивших седоусых старослужащих как
солдат. Особенностям пехотного мира и пехотной войны, и - с особым усердием
- штыковому бою. И старался не только потому, что батюшка так посоветовал,
но потому еще, что искренне хотел не просто командовать ротою, но и
сдружиться с нею. Может быть, не сдружиться - это уж чересчур сильно я
выразился, - а стать в ней старшим вопреки собственному возрасту, поскольку
по годам я еле-еле с новобранцами тогда сравнялся.
всей жизни твоей требует. Сил, веры, надежд, упорства, настойчивости,
терпения, смекалки и непременно - веселого расположения духа. Иначе до воли
не дотянешь. В прямом смысле воли: солдат вольным человеком службу воинскую
покидает, на благо Отечества потрудившись и лишь ему да Государю отныне