скользил, карабкался, падал, поднимался, нащупывал дорогу и упорно шел
вперед - вот и все. В этом тайна всякой победы. Не прошло и часа, как он
почувствовал, что поднимается в гору: он достиг другого конца перешейке,
он оставил позади себя Чесс-Хилл, он стоял уже на твердой почве.
не существовало. Возможно, что ребенок, руководясь верным инстинктом,
добрался до гребня, высящегося как раз напротив Уайк-Реджиса, где тогда
пролегала песчаная коса - природное шоссе, пересекавшее Ист-Флит.
лицом к лицу с бурей, с зимою, с ночью.
совершенно явственно виднелся на белой пелене снега. Ребенок стал
рассматривать его. След был оставлен босой ступней; нога была меньше
мужской, но больше детской.
шага один от другого и уклонялись вправо по равнине. Следы были еще
свежие, слегка припорошенные снегом. Здесь несомненно прошла недавно
женщина.
2. ДЕЙСТВИЕ СНЕГА
менее и менее отчетливыми. Снег так и валил. Это было как раз то время,
когда "Матутина" под тем же снегопадом шла к своей гибели в открытом море.
предстала ему в ином облике, не видел в окружавшей его со всех сторон
непроглядной тьме ничего, кроме этих следов на снегу, и он ухватился за
них, как за путеводную нить.
причине - следы пропали. Все вокруг опять стало гладким, плоским, ровным,
без единого пятнышка. Земля была сплошь затянута белой пеленой, небо -
черной.
Увы, тщетно.
у него не было уверенности, что он не ослышался. Звук был похож на голос,
на вздох, на неуловимый лепет, и, казалось, исходил скорее от человека,
чем от животного. Однако в нем было что-то замогильное, а не живое. Это
был звук, какой нам слышится иногда сквозь сон.
прислушался. Звук прекратился. Быть может, это ему только почудилось? Он
прислушался еще раз. Все было тихо.
снова двинулся в путь.
уже не мог сомневаться. Это был стон, почти рыдание.
стонут именно так.
вместе с тем более слабое, чем этот голос. Ибо это был голос - голос,
принадлежавший человеческому существу. В этом жалобном и, казалось,
безотчетном стенании чувствовалось биение чьей-то жизни. Это молило о
помощи живое страдание, не сознающее того, что оно страждет и молит. Этот
стон, бывший, может быть, первым, может быть, последним вздохом, в равной
мере напоминал предсмертный хрип и крик новорожденного. Кто-то дышал,
кто-то задыхался, кто-то плакал. Глухая мольба, доносившаяся неизвестно
откуда.
вниз. Никого и ничего.
немного напоминал блеяние ягненка.
жалоба. Чувствовалось, что это - последнее усилие, скорее невольное, чем
сознательное, и что сейчас этот крик, вероятно, умолкнет навсегда. Это
была мольба о помощи, безотчетно обращенная умирающим в пространство,
откуда должно было прийти спасение; это был предсмертный лепет, взывавший
к незримому провидению. Ребенок пошел в ту сторону, где слышался голос.
сделалось теперь явственным и громким. Это было где-то совсем близко. Но
где именно?
Человеческий стон, носившийся где-то в пространстве, - вот что слышал
ребенок в непроглядном мраке. Таково по крайней мере было его впечатление,
смутное, как густой туман, в котором он блуждал.
остаться, он вдруг заметил на снегу, в нескольких шагах от себя,
волнообразное возвышение размером с человеческое тело, невысокий бугорок,
продолговатый и узкий, нечто вроде белой могильной насыпи на заснеженном
кладбище.
торопливо разгребать его обеими руками.
очертания человеческого тела, и вдруг в вырытом углублении показалось
бледное лицо.
открыт, но полон снега.
рукой. Ребенок, обморозивший себе кончики пальцев, отпрянул, ощутив холод
этого лица. Это была голова женщины. В разметавшиеся волосы набился снег.
Женщина была мертва.
верхняя часть туловища, прикрытая лохмотьями, сквозь которые виднелось
голое тело.
маленькое шевелилось под снежным сугробом. Мальчик быстро раскидал снег и
увидел на обнаженной груди матери жалкое тельце крошечного, совершенно
голого младенца, хилого, посиневшего от холода, но еще живого.
она, ворочаясь, выбилась из них. Тепло, исходившее от ее щуплого тельца и
от ее дыхания, растопило вокруг нее немного снега. Кормилица дала бы ей на
вид месяцев пять-шесть, но ей было, вероятно, около года: ведь нищета
ведет детей к рахитизму и задерживает их рост. Как только лицо малютки
показалось из-под снега, горький плач ее сменился резким криком. Мать
несомненно была мертва, если этот отчаянный вопль не мог разбудить ее.
Казалось, ее лицо светится каким-то призрачным светом. Ее отверстый
бездыханный рот как будто готовился отвечать на невнятном языке теней на
вопросы, предлагаемые там, в незримом мире, мертвецам. На лице ее лежал
тусклый отпечаток белеющих кругом снежных просторов. Виднелось юное чело,
обрамленное темными волосами, почти негодующе нахмуренные брови, сжатые
ноздри, закрытые веки, слипшиеся от инея ресницы и спускавшиеся от углов
глаз к концам губ следы обильных слез. Снег бросал бледный отблеск на это
мертвое лицо. Зима и могила отнюдь не враждебны друг другу. Труп - это
обледеневший человек. В наготе груди было нечто возвышенно-трогательное.
Она исполнила свое назначение. Лежавшая на ней трагическая печать увядания
свидетельствовала о том, что это безжизненное существо дало жизнь другому
существу: девственную чистоту сменило величие материнства. На одном соске
белела жемчужина. Это была замерзшая капля молока.
мальчик, незадолго до него брела в поисках крова заблудившаяся нищенка с
младенцем у груди. Окоченев от холода, она свалилась под бурным порывом
ветра и не могла уже подняться. Ее замело вьюгой. Из последних сил она
прижала к себе ребенка и так умерла.
доверчивости, с которой она искала себе пищи, не было ничего противного
законам природы, ибо мать, только что испустившая последний вздох,
по-видимому еще способна накормить грудью ребенка.
смертью капля молока, и малютка, более привыкшая к колыбели, чем к могиле,
закричала под снегом.