ей честь, сипло доложил, что комиссар велел отвезти ее к месту захоронения
на легковой машине, машина задержалась на десять минут из-за того, что
отвозили в карточное бюро список вольнонаемных. Вещи лейтенанта уже
уложены, их удобней будет взять после возвращения с кладбища.
четко и точно. Но в отношении к ней комиссара, сестры, коменданта
чувствовалось, что и эти люди хотят от нее получить какое-то успокоение,
прощение, утешение.
приезда Шапошниковой его это не тревожило, - на то и госпиталь во время
войны. Постановка медицинского обслуживания не вызывала нареканий у
начальства. Его жучили за недостаточную организацию политической работы,
за плохую информацию о настроениях раненых.
вражескими вылазками среди отсталой части раненых, враждебно настроенных к
колхозному строю. В госпитале имелись случаи разглашения ранеными военной
тайны.
и посулили отправить его на фронт, если из особого отдела опять сообщат о
непорядках в госпитальной идеологии.
лейтенанта за то, что вчера умерло трое больных, а он вчера принимал душ,
заказал повару свой любимый бигос из тушеной кислой капусты, выпил
бидончик пива, добытый в саратовском горторге. Сестра Терентьева была
виновата перед матерью умершего лейтенанта в том, что муж ее, военный
инженер, служил в штабе армии, на передовой не бывал, а сын, который на
год старше Шапошникова, работал на авиационном заводе в конструкторском
бюро. И комендант знал свою вину, - он, кадровый военный, служил в тыловом
госпитале, он послал домой хороший габардиновый материал и фетровые
валенки, а от убитого лейтенанта осталось матери бумажное обмундирование.
захоронением умерших больных, чувствовал свою вину перед женщиной, с
которой поехал на кладбище. Гробы сбивались из тонких, бракованных досок.
Умершие клались в гробы в нижнем белье, рядовых клали тесно, в братские
могилы, надписи на могилах делались некрасивым почерком, на неотесанных
дощечках, писались они непрочной краской. Правда, умерших в дивизионных
медсанбатах закапывали в ямы без гробов, а надписи делали чернильным
карандашом, до первого дождя. А те, что погибли в бою, в лесах, болотах, в
овражках, в чистом поле, - тех, случалось, и не находили похоронщики, их
хоронил песок, сухой лист, метель.
лесоматериалов перед женщиной, сидевшей с ним рядом в машине и
выспрашивавшей его, как хоронят умерших, - вместе ли, во что обряжают
трупы, говорят ли последнее слово над могилой.
каптерку и выпил баночку разбавленного медицинского спиртишки, закусил
хлебцем с луковкой. Он совестился, что в машине стоит от его дыхания
водочный дух с цибульной примесью, но как он ни совестился, а отказаться
от того, чтобы дышать, не мог.
четырехугольном зеркальце отражались смеющиеся, смущавшие старшину глаза
водителя.
водителя.
пробуют оправдаться перед ней на протяжении истории человечества.
32
неторопливости видна была трудовая, привычная сноровка. Один, стоя в
кузове грузовика, пододвигал гроб к краю, другой принимал его на плечо и
заносил в воздухе, тогда молча подходил третий и принимал второй край
гроба на плечо. Скрипя ботинками по замерзшей земле, они несли гробы к
широкой братской могиле, поставив гроб у края ямы, возвращались к
грузовику. Когда пустой грузовик ушел в город, бойцы присели на гробы,
стоявшие у отрытой могилы, и стали сворачивать папиросы из большого
количества бумаги и малого количества табака.
добротно слаженного огнива, - трут в виде шнура был пропущен в медную
гильзу, а кремень вправлен в оправу. Боец помахал трутом, и дымок повис в
воздухе.
прикурил, выпустил много дыму.
третий, не куривший, вынул из кармана кусок хлеба, встряхнул его, легонько
обдул и стал жевать.
прихватило землю морозом, завтра нам новую готовить, лопатой такую землю
возьмешь разве?
мундштука окурок, легонько постучал мундштуком о крышку гроба.
спросил жевавший хлеб боец, понизив голос, чтобы не мешать покойникам в
гробах неинтересным для них разговором.
мундштука, посмотрел в него на свет, покачал головой.
в сторону чугунной ограды, где до прошлой недели производили захоронения,
а потом перестали из-за отсутствия места.
тут знаешь как - один гроб, а за ним, может, сто человек цветочки несут.
трудом, как галька морем, деликатно постучал по доске. - Только нам этих
слез не видно... Гляди, старшина один вертается.
ним, добродушно сказал:
проговорил:
33
дощечке имя своего сына и его воинское звание.
холодные пальцы перебирали их.
холмики, без травы, без цветов, с одним только стрельнувшим из могильной
земли прямым деревянным стебельком. На конце этого стебелька имелась
фанерка с именем человека. Фанерок было много, и их однообразие и густота
напоминали строй щедро взошедших на поле зерновых...
что он делает и о чем думает, - дремлет ли ее маленький, прислонившись к
стенке окопа, идет ли по дороге, прихлебывает чай, держа в одной руке
кружку, в другой кусочек сахара, бежит ли по полю под обстрелом... Ей
хотелось быть рядом, она была нужна ему, - она бы долила чаю в кружку,
сказала бы "съешь еще хлеба", она бы разула его и обмыла натертую ногу,
обмотала бы ему шею шарфом... И каждый раз он исчезал, и она не могла
найти его. И вот она нашла Толю, но она уже не нужна была ему.
Могильные камни стояли, как толпа стариков, никому не нужных, для всех
безразличных, - одни повалились набок, другие беспомощно прислонились к
стволам деревьев.
воздух, и над головой стояла наполненная сухой пылью пустота. А беззвучный
могучий насос, откачавший из неба воздух, все работал, работал, и уже не
стало для Людмилы не только неба, но и не стало веры и надежды, - в
огромной безвоздушной пустоте остался лишь маленький, в серых смерзшихся
комьях, холм земли.
существовать.
стояла кругом. Знает ли он уже, что она пришла...
беспокойства, поправила дощечку с его именем, он всегда сердился, когда
она поправляла воротничок его куртки, провожая его на занятия.
Акунин Борис
Круз Андрей
Роллинс Джеймс
Доставалов Александр
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.