наш путь, если бы не следующее происшествие.
как бы от сильного удара. Не волнуйтесь, я не собираюсь пересказывать вам
мой так называемый сон. В шалаше царила полная темнота. Не двигаясь, я
внимательно прислушивался, но, кроме храпа и тяжелого дыхания моего сына,
ничего не услышал. Я готов уже был заключить, как обычно, что мне приснился
очередной кошмар, как вдруг мое колено пронзила острая боль. Что и объяснило
внезапное пробуждение. По ощущению это напоминало удар, например, удар,
нанесенный копытом лошади. С тревогой ожидал я его повторения, замерев и
затаив дыхание и, естественно, потея. Действия мои, насколько мне известно,
в целом вполне соответствовали действиям человека, оказавшегося в сходной
ситуации. И действительно, через несколько минут боль повторилась, но уже не
такая сильная, как в первый раз, точнее, во второй. Или она показалась мне
не такой сильной только потому, что я ожидал ее? Или потому, что я уже начал
к ней привыкать? Вряд ли. Ибо она возвращалась еще несколько раз, каждый
последующий раз слабее, чем в предыдущий, и наконец успокоилась совсем, так
что я получил возможность снова заснуть, более или менее крепко. Но прежде,
чем заснуть, я успел вспомнить, что боль, о которой идет речь, вовсе для
меня не открытие. Ибо я чувствовал ее и раньше, в ванной комнате, когда
ставил сыну клизму. Но в тот раз она атаковала меня всего один раз и
отступила. И я стал засыпать, спрашивая себя, на манер колыбельной, то же
самое это колено, что сейчас, или другое. Но так и не сумел ответить
определенно. И тем более мой сын, когда я спросил его, оказался не в
состоянии ответить, какое из двух колен я натирал, на его глазах, йодом в
тот вечер, когда мы отбыли. Я уснул, несколько успокоенный, приговаривая:
Всего-навсего легкий приступ невралгии, вызванный утомительными переходами и
ночным холодом и сыростью, - я обещал себе запастись кучей теплого
шерстяного белья, которое защитит меня от чертовского холода, при первой же
возможности. Так удивительно быстра мысль. Но этим дело не кончилось. Ибо,
проснувшись на рассвете - на этот раз по причине естественной нужды и, для
большего правдоподобия описания, в состоянии легкой эрекции, - я не смог
подняться на ноги. То есть в конце концов я, конечно, поднялся, я должен был
подняться, но ценой каких усилий! Легко сказать и легко написать: не смог, а
ведь на самом деле нет ничего труднее. Из-за силы воли, наверное, которую
малейшее несогласие приводит в бешенство. Сначала я думал, что вообще не
смогу согнуть ногу, но, благодаря твердой решимости, сумел-таки ее согнуть,
слегка. Анкилоз не был полным! Я продолжаю говорить о своем колене. Но было
ли это то же самое колено, что разбудило меня ночью? В этом я поклясться не
мог. Оно не причиняло мне боль, оно просто отказывалось сгибаться. Боль
тщетно предупреждала меня несколько раз, и больше ей нечего было сказать.
Так я это воспринимал. И теперь, кстати, чтобы стать на колени, - ибо как бы
вы ни вставали на колени, вы должны согнуть оба колена - мне пришлось бы
принимать позу, честно говоря, комическую, в которой я не сумел бы
продержаться дольше, чем несколько секунд, то есть вытянув больную ногу
перед собой, наподобие грузинского танцора. При свете электрического
фонарика я осмотрел больное колено. Оно не покраснело и не вспухло. Я
потрогал коленную чашечку. И почувствовал, будто трогаю клитор. Все это
время мой сын дышал, словно тюлень, и не подозревал, что может сделать с
вами жизнь. Я тоже не подозревал. Но я это знал.
крадучись, занимали свои дневные места, размещались, притворялись
неподвижными. Я осторожно и, признаться, с некоторым любопытством сел на
землю. Другой попытался бы сесть, как обычно, бездумно и импульсивно. Только
не я. Приняв на себя этот новый крест, я немедленно нашел самый удобный
способ его нести. Когда садишься на землю, надо садиться, как портной или
как зародыш, что, так сказать, единственно возможные позы для начинающего.
Не откладывая в долгий ящик, я упал на спину. И тут же не преминул к сумме
своих знаний добавить следующее: когда из многочисленных поз, легко
принимаемых нормальным человеком, исключаются все, кроме двух-трех,
возможности этих двух-трех поз безмерно вырастают. Я с пеной у рта доказывал
бы противное, если бы сам через это не прошел. Да, когда вы не в состоянии
ни встать, ни удобно сесть, вы прибегаете к горизонтальным положениям,
подобно младенцу в утробе матери. Тщательно, как никогда раньше, исследуете
вы эти положения и обретаете в них радость, доныне не подозреваемую. Вскоре
она становится бесконечной. И если, несмотря на это, вы все-таки от них
устанете, вам достаточно будет всего несколько секунд постоять или посидеть.
Таковы преимущества местного и безболезненного паралича. Я бы ничуть не
удивился, узнав, что великие классические параличи предлагают такое же, а
возможно, и еще более сильное удовольствие. Обрести наконец полную
неспособность двигаться, это что-нибудь да значит! Мое сознание теряет
сознание, когда я думаю об этом. А заодно достичь и полной афазии! И,
возможно, оглохнуть! И, кто знает, ослепнуть! И, очень может быть, утратить
память! Так что неповрежденного мозга хватает лишь на ликование! И на страх
смерти, как возрождения.
улучшится или ухудшится. Я наблюдал сквозь ветки шалаша, как опускается
небо. Небо погружается в утро - это явление еще недостаточно изучено. Оно
устремляется вниз, как будто хочет лучше рассмотреть землю. А может быть,
это поднимается земля, чтобы получить одобрение, прежде чем отправиться в
путь.
крайне легко. Но и того вывода, к которому я пришел, оказалось достаточно
для сочинения следующего отрывка.
его разбудить, но нет, я дал ему возможность проснуться самому. Кончилось
тем, что он сказал, что чувствует себя неважно. Мой сын часто отвечал
невпопад. Где мы, - спросил я, - и как называется ближайший населенный
пункт? Он назвал. Я знал его, я там бывал, это был город, случай работал на
нас. У меня было там даже несколько знакомых. Какой сегодня день? - спросил
я. Он назвал без малейшего колебания. А ведь не успел еще толком проснуться!
Я же говорил вам, что он корифей в истории и географии. Именно от него я
узнал, что Кондом стоит на Кунсе. Хорошо, - сказал я, - а сейчас отправляйся
в Хоул, это займет у тебя - я подсчитал - не больше трех часов. Он удивленно
на меня уставился. Там, - сказал я, - купишь себе по росту велосипед,
желательно подержанный. Ценой не дороже пяти фунтов. Я протянул ему пять
фунтов в купюрах по полфунта. У велосипеда должен быть очень прочный
багажник, - сказал я, - если он не очень прочный, попроси, чтобы его сменили
на очень прочный. Я пытался говорить ясно. Я спросил его, доволен ли он.
Довольным он не казался. Я повторил указания и снова спросил, доволен ли он.
Вид у него был несколько ошеломленный. Возможно, следствие большой радости,
переживаемой им. Возможно, он просто не верил своим ушам. Ты хоть меня
понимаешь? - спросил я. Какое благо, время от времени, короткий разговор.
Повтори, что ты должен сделать, - сказал я. Это был единственный способ
узнать, понял ли он. Я должен пойти в Хоул, - сказал он, - пятнадцать миль
отсюда. Пятнадцать миль! - воскликнул я. Да, - сказал он. Хорошо, - сказал
я, - продолжай. И купить велосипед, - сказал он. Я подождал. Молчание.
Велосипед! - воскликнул я. - Но в Хоуле - миллионы велосипедов! Какой
велосипед? Он размышлял. Подержанный, - сказал он наугад. А если не удастся
купить подержанный? - спросил я. Ты сказал - подержанный, - ответил он.
Некоторое время я молчал. А если не удастся купить подержанный, - сказал я
наконец, - что ты тогда будешь делать? Ты не сказал, - ответил он. Как это
успокаивает, время от времени, - короткий разговор; Сколько денег я тебе
дал? - спросил я. Он пересчитал купюры. Четыре с половиной фунта, - сказал
он. Пересчитай, - сказал я. Он пересчитал. Четыре с половиной фунта, -
сказал он. Дай деньги сюда, - сказал я. Он отдал мне купюры, и я пересчитал
их. Четыре с половиной фунта. Я дал тебе пять, - сказал я. Он не ответил,
предоставив цифрам говорить самим за себя. Он украл полфунта и спрятал.
Выверни карманы, - сказал я. Он принялся их выворачивать. Не следует
забывать, что все это время я лежал. Он не знал, что я болен. Кроме того, я
не был болен. Я рассеянно смотрел на предметы, которые он раскладывал передо
мной. Он вынимал их по одному, осторожно держа между указательным и большим
пальцами, поворачивал их так и этак перед моими глазами и, наконец, опускал
на землю рядом со мной. Когда первый карман опустел, он вывернул подкладку и
встряхнул ее. Поднялось облачко пыли. Бессмысленность этой проверки вскоре
дошла до меня. Я сказал, чтобы он остановился. Возможно, он прятал полфунта
в рукаве или во рту. Я должен был бы встать и обыскать его, сантиметр за
сантиметром. Но тогда бы он заметил, что я болен. В действительности я не
был болен. А почему я не хотел, чтобы он знал, что я болен? Не знаю. Я мог
бы пересчитать деньги, которые у меня остались. Но какой в этом смысл? Разве
я знал, сколько денег взял с собой? Нет. К самому себе я тоже охотно
применял сократовский метод. Знал ли я, сколько я потратил? Нет. Обычно,
находясь в командировке, я вел самый строгий учет своих расходов и в любую
минуту мог проверить их вплоть до пенса. Но не в этот раз. Ибо я швырял
деньгами так беззаботно, как будто путешествовал ради собственного
удовольствия. Допустим, я ошибся, - сказал я, - и дал тебе только четыре с
половиной фунта. Он равнодушно поднимал разложенные на земле предметы и
раскладывал их по карманам. Как заставить его понять меня? Оставь это и
выслушай меня, - сказал я. Я протянул ему купюры. Пересчитай их, - сказал я.
Он пересчитал. Сколько? - спросил я. Четыре с половиной фунта, - сказал он.
У тебя четыре с половиной фунта? - спросил я. Да, - ответил он. Я дал тебе
четыре с половиной фунта, - сказал я. Да, - сказал он. Это была неправда, я
дал ему пять Ты согласен, - сказал я. Да, - сказал он. А зачем, по-твоему, я
дал тебе эти деньги? - спросил я. Лицо его засияло. Чтобы купить велосипед,
- сказал он без малейшего колебания. Какой велосипед? - сказал я.
Подержанный, - сказал он. Ты полагаешь, что подержанный велосипед стоит
четыре с половиной фунта? - спросил я. Не знаю, - ответил он. Я тоже не
знал. Но дело было не в этом. Что именно я тебе сказал? - спросил я. Мы оба
напрягли наши мозги. Желательно подержанный, - произнес я наконец, - вот что
я тебе сказал. А-а, - сказал он. Наш дуэт я передаю не полностью, только
основные темы. Я не сказал: подержанный, - сказал я, - я сказал: желательно
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Корнев Павел
Лукин Евгений
Шилова Юлия