Чтение 30–й страницы книги ~Заводной апельсин~

глазами и слушал восхитительную музыку. "Ты хороший, хороший парень", --
тронув меня за плечо, проговорил министр и вышел. Какой-то vek, оставшийся
последним, сказал: "Вот, здесь подпиши". Я открыл glazzja и подписал, а что
подписал -- без понятия, да и не желал я, бллин, ничего poni matt. После
этого меня оставили наедине с великолепием Девятой Людвига вана.

О, какой это был kaif, какой baldiozh! Когда началось скерцо, мне уже
виделось, как я, радостный, легконогий, вовсю полосую вопящий от ужаса белый
свет по morder своей верной очень-очень опасной britvoi. А впереди была еще
медленная часть, а потом еще та, где поет хор. Я действительно выздоровел.

-- Ну, что же теперь, а?

Теперь представьте себе меня, вашего скромного повествователя, с тремя
koreshami -- Леном, Риком и Бугаем, которого так прозвали за толстую bytshju
шею и громкий bytshi kritsh -- гыыыыыыыыы! Сидим, стало быть, в молочном
баре "Korova", шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер -- подлый
такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Вокруг народ в
otpade -- tastshatsia от молока плюс велосет, синтемеск, дренкром и всяких
прочих shiu-tshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать
чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в
левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Но мы не это
пили, мы пили "молоко с ножами", как это у нас называлось, -- от него идет
tortsh, и хочется dratsing, хочется gasitt кого-нибудь по полной программе,
одного всей kodloi, но это я уже объяснял в самом начале.

Каждый из нас четверых был одет по последней моде, что в то время
означало пару широченных штанов и просторную, сияющую черным лаком кожаную
kurtenn, надетую на рубашку с открытым воротом, под которым намотан шейный
платок. Еще в то время было модно брить tykvu, чтобы посередине все было
лысо, a volosnia только по бокам. Что же касается обувки, тут ничего нового
не наметилось: все те же мощные govnodavy, чтобы пинаться. -- Ну, что же
теперь, а? Я был как бы за главаря в нашей четверке, koresha видели во мне
предводителя, но мне иногда казалось, что Бугай vtiharia подумывает о том,
чтобы взять верх, -- ведь он такой большой и сильный и у него такой громкий
kritsh на тропе войны. Однако все идеи исходили от вашего скромного
повествователя, бллин, а кроме того, играло свою роль и то, что я был вроде
как знаменитость; все-таки фото в газетах, статьи про меня и всякий прочий
kal. К тому же я куда как лучше всех был устроен в смысле работы -- служил в
национальном архиве грамзаписи, в музыкальном отделе, и в конце каждой
недели карманы у меня ломились от babok, да еще и диски имел бесплатно для
моего собственного услаждения.

В тот вечер в "Korove" собралось множество vekov, kis, devotshek и
malltshikov, которые пили, смеялись и посреди разговора vypadali, разражаясь
чем-нибудь вроде "Горгорская приятуха, когда червяк вдрызг натюльпанит по
кабыздохам", а из динамиков стереустановки несся всякий эстрадный kal типа
Неда Ахимоты, который тогда как раз пел "Эх, денек, ух, денек, йе-йе-йе". У
бара стояли три devotshki, прикинутые по последней моде nadtsatyh: длинные
нечесаные patly, крашенные в белый цвет, накладные grudi, торчащие вперед на
полметра, и коротюсенькие юбчонки в обтяжку с торчащими из-под них
беленькими кружавчи-ками, на которые все поглядывал Бугай, вновь и вновь
повторяя: "Эй вы, пошли к тем лошадкам, есть шанс проехаться, ну, хоть троим
из нас. Все равно ведь Лену это не нужно. Пускай сидит тут, своему богу
молится". А Лен не соглашался; "Nafig-nafig, как же тогда дух товарищества,
как же тогда один за всех и все за одного, а, дружище? " Я же, ощутив
одновременно dikuju усталость и вместе с тем щекочущий прилив энергии,
сказал:

-- Ноги-ноги-ноги!

-- Куда? -- спросил Рик, у которого litso было как у лягушки.

-- Да так, поглядим просто, что там происходит в стране великих
возможностей, -- ответил я. Но при этом, бллин, я ощущал ужасную скуку и
какую-то вроде как безнадежность, причем это уже не в первый раз так бывало
за последние дни. Я повернулся к ближайшему hanyge -- он сидел на бархатном
сиденье, которое вкруговую шло вдоль стен zavedenija, к тому то есть, кто
бормотал v ofpade, и vrezal ему -- хрясь, хрясь, хрясь -- в puzo. Но он
ничего не почувствовал, бллин, и продолжал бормотать свое: "Катится, катится
колбасиной псиной балбарбасиной, а может дулдырдубиной? " С тем мы и
выкатились в зимнюю необъятную notsh.

Пошли сперва по бульвару Марганита, ментов видно не было, поэтому,
когда нам встретился starikashka, который как раз отошел от киоска, где он
покупал газету, я сказал Бугаю: "Давай, Бугаек, прояви способности, коли
желаешь". Все чаще и чаще в последнее время я только отдавал распоряжения, а
потом отходил назад поглядеть, как их выполняют. Ну, Бугай vrezal ему --
бац, бац, бац, -- другие двое повалили и с хохотом принялись пинать, а потом
мы дали ему уползти, стеная и голося, к месту проживания. Бугай говорит;

-- Как насчет стаканчика чего-нибудь покрепче для sugreva, а, Алекс? --
Потому что мы были уже совсем близко от бара "Дюк-оф-Нью-Йорк". Другие двое
закивали --- да, да, -- а сами на меня смотрят, дескать, как я к этому
отнесусь. Я тоже кивнул, и мы двинулись. Заходим, сидят те же старые ptitsy,
или, по-нашему, sumki или babushki, про которых в начале было, и сразу же
они завели свое:

-- Добрый вечер, ребятки, дай Бог вам здоровья, мальчики, и какие же вы
чудные, и какие хорошие, -- а сами ждут, когда мы скажем: "Ну, что девушкам
заказать?" Бугай позвонил в kolokol, и пришел официант, на ходу вытирая
rukery о griazni фартук.

-- Капусту на стол, ребята! -- скомандовал Бугай, звякнув вынутой из
карманов горстью монет. -- Виски для нас и то же самое старым babushkam.
Годится? А я говорю:

-- К черту. Пускай на свои пьют. -- Не знаю, что на меня накатило, но в
последние дни я что-то был не в себе. Какая-то злость вступила в голову,
хотелось, чтобы деньги мои оставались при мне, мне их зачем-то вроде как
копить приспичило. Бугай удивился: -- Что за дела, koresh? Что это с нашим
Алексом? -- Да ну к черту, -- скривился я. -- Не знаю. Сам не знаю. С нашим
Алексом то, что он не хочет швыряться деньгами, которые с таким трудом
заработал, вот и все.

-- Заработал? -- вскинулся Рик. -- Заработал? Да ведь их же не надо
зарабатывать, и ты это сам лучше нашего знаешь, старина. Брать, и все тут,
просто вроде как брать, да и все. -- И он громко расхохотался, так что я
увидел, что два или три из его zubbjev были порченые.

-- Это, -- проговорил я, -- надо еще подумать. -- Однако, видя, как эти
babusi прямо аж трясутся в предвкушении бесплатной выпивки, я вроде как
пожал плечами, вынул капусту из кармана, где у меня монеты были вперемешку с
бумажками, и бросил -- deng-deng-hrust-deng -- их все на стол.

-- Значит, всем виски? -- сказал официант. Но я зачем-то возразил:

-- Нет, парень, мне только маленькую пива. -- На что Лен, озабоченно
нахмурившись, отозвался так:

-- Ну, ты, бллин, vashtsheee! -- И, плюнув на ладонь, потянулся
приложить ее к моему лбу -- дескать, аж шипит, до чего перегрелся, но я
рыкнул на него, как злой pios, чтобы он это дело бросил. -- Хорошо, хорошо,
не буду, -- сказал он. -- Все putiom. Все, как скажешь. -- А Бугай в это
время, открыв rot, уставился на фото, которое я случайно вытащил из кармана
вместе с деньгами. -- Так-так-так-так, -- говорит. -- А мы и не знали.

-- Дай сюда! -- рявкнул я и выхватил у него фотографию. Я и сам не
знаю, как она попала ко мне в карман, однако я ее зачем-то собственноручно
вырезал ножницами из старой газеты, а изображен на ней был младенец.
Младенец чего-то там гулюкал, на губах у него пузырилось moloko, -- в общем,
вид у него был такой, будто он радуется всем и каждому; он был nag и весь
подернут складчатым жирком, потому что это был очень упитанный младенец. Тут
начались smeshki, попытки вырвать у меня фотку, так что пришлось снова
рявкнуть, выхватить у них этот кусок газеты, после чего я разодрал его на
множество мелких обрывков, которые снежинками полетели на пол. Тут подоспело
виски, и babushki опять принялись нас благословлять, желать нам здоровья и
долголетия, провозглашая нас всяческую хвалу и прочий kal. А одна из них,
вся морщинистая и без единого зуба во ввалившемся rtu, сказала:

-- Не надо рвать деньги, сынок. Если они не нужны тебе, отдай друзьям,
-- что с ее стороны было очень смело. Но Рик ей ответил:

-- Это вовсе не деньги были, babushka. Это была картинка с
младенчиком-симпампунчиком. А я говорю:

-- Просто я что-то уставать стал, вот и все. А что младенец -- так это
сами вы младенцы, вся ваша kodla. Все бы вам хихикать да насмехаться, а если
бить людям morder, так только трусливо, когда вам не могут дать сдачи.

-- Гляди-ка ты, -- отозвался Рик, -- а мы-то думали, что как раз ты у
нас по этой части и есть главный vozhdd и учитель. Ты просто заболел,
видать, вот и все, koresh.

Я поглядел на стакан помойного пива, стоявший передо мной на столе, и,
чуть не blevanuv, с возгласом "Аааааааах" вылил всю эту пенистую вонючую
motshu на пол. Одна из старых ptits даже привстала: -- Сам не пьешь, зачем
же продукт портить? -- Слушайте, koresha, -- сказал я. -- Что-то я сегодня
не в духе. Почему, отчего -- я и сам не знаю, но ничего не попишешь. На дело
нынче пойдете сами, втроем, а я otstiogivajuss. Завтра встретимся там же, в
то же время, и надеюсь, что настроение у меня будет получше.

-- Надо же! -- сказал Бугай. -- Жалко, жалко. -- Но мне-то видно было,
как заблестели его glazzja, потому что нынче ночью он будет у них главным.
Власть, власть, всем нужна власть. -- А может, отложим на завтра? --
неохотно проговорил он. -- Ну, в смысле, что на сегодня планировали.
Krasting в лавке на Гагарина-стрит. Ты бы там здорово pripodnialsia, koresh.

-- Нет, -- сказал я. -- Ничего не откладывайте. Действуйте сами, по
своему усмотрению. А теперь, -- вздохнул я, -- все, ухожу. -- И я поднялся
со стула. -- И куда пойдешь? -- спросил Рик. -- Пока bez poniatija, --
отвечаю. -- Побуду немного odinoki, подумаю, что к чему.

Babushki пораженно провожали меня взглядами -- чего, мол, это с ним,
угрюмый какой-то весь, совсем не тот шустрый и веселый malltshipalltshik,
каким мы его помним. Но я, выдохнув напоследок; "А, к tshiortu", распахнул