пулеметчики прикрывали отход немцев, а когда туда полезли перед утром, и
пулеметчики смылись.
трофеями, приволок откуда-то ящик яиц. Мы пьем их сырыми. Разбиваем с одного
конца и пьем, запрокинув голову. Где же все-таки немцы? Никто ничего толком
не знает. Нет немцев - и все. Саенко достает из обоих карманов вискозные
парашютики от немецких осветительных ракет - у нас они идут вместо носовых
платков - и раздает всем желающим, стоя в шикарной позе. Лицо его
самодовольно лоснится.
стопяти. Я ее сразу узнал. Наша цель номер шесть.
облегчение оттого, что ветерком обдувает подсыхающую ссадину.
по пояс, а Фроликов с полотенцем на плече льет ему на спину из котелка.
Комбат, задыхаясь под холодной струей, изгибается, шлепает себя ладонями по
мокрой груди: "Ух! Ух!" - испуганными глазами показывает себе на спину между
лопаток, и Фроликов льет туда. "Ах хорошо!"
умеет?
часовой у входа в блиндаж улыбается и чешет мясистую, в мозолях, ладонь об
острие штыка.
спокойно, куда-то далеко. Бабин, нe разгибаясь, чтобы вода по желобку спины
не затекла в брюки, что-то кричит и весело указывает на самолеты снизу. С
мокрого локтя бежит струйка воды. Я с удовольствием и даже с завистью смотрю
на его мускулистое тело. Он пожелтел от акрихина, малярия подсушила его, а
видно, силен был очень. Под правой лопаткой у Бабина старый, затянувшийся
коричневой кожицей широкий шрам. На плече круглая вмятина толщиной в палец -
след пули. Когда он подымает руку - вмятина становится глубже. Весь
послужной список на теле, стоит только рубашку снять.
трясет мокрыми черными волосами и разом зажимает полотенцем лицо.
самолетов отдаляется и снова становится возможно говорить.
Галифе, пыльные сапоги в брызгах воды, она сверкает на солнце.
телефон,- два фронта наступают: наш и Второй Украинский. С двух плацдармов
рванули. Танки Второго Украинского, говорят, в Румынии уже. Немцы их
догоняют. Вот как война двинулась на запад: впереди наши танки путь
указывают, сзади немцы, сзади немцев - мы. Вчера бы нам это сказали, а?
того, что видишь.
и разрывается у подножия высоты.
мы оба смотрим в ту сторону. Солнце, желтая от зноя степь, и по краю степи,
за деревьями, медленно движется сильно растянувшаяся колонна маленьких -
отсюда - грузовиков.
раскрасневшаяся, с оживленно блестящими черными глазами, вылезает из
траншеи, кидает Бабину чистую рубашку:
раньше всех дел. Его, например,- он указывает на меня,- могут в любой момент
забрать у нас и кинуть поддерживать другой полк.
Днестре. Хочу тебе обед готовить. Посмотри на себя: от тебя половина
осталась. Сегодня сварю тебе настоящий украинский борщ. Со старым толченым
салом для запаха. Учти, Фроликов, нужно стаpoe хлебное сало. Я тебя быстро
откормлю. И пусть он тоже приходит борщ есть.
есть.
шесть. Когда ведешь огонь по батареям, стоящим на закрытых позициях, редко
видишь результаты своей стрельбы. О них догадываешься. Прекратила батарея
стрельбу - подавил. Видишь, как там что-то рвется,- уничтожил. И часто эта
"уничтоженная" батарея после ведет по тебе огонь, Тогда говорят, что она
ожила. Моя батарея за войну тоже много раз "оживала".
стрельбы. Но даже в наступлении это не всегда удается: идешь где-то стороной
и видишь чужую работу. Я с удовольствием хожу по брошенным орудийным окопам,
считаю воронки. Наши, их не спутаешь. Несколько прямых попаданий в окоп. Во
мне подымается профессиональная гордость. Все разбито, брошeны зарядные
ящики, но пушки увезены.
повезли, раз такое наступление - недалеко они уедут.
говорил, что там действовали штрафники. Но штрафников уже нет, и никто
ничего не знает о Никольском.
попадаются похоронные команды. Все здесь такое памятное и уже чем-то чужое,
опустевшее без нее. Окопы, брошенные землянки, в которых живут теперь
воспоминания. Я нахожу свой первый НП - щель в дороге. Около него в
закаменевшей земле мелкая воронка от мины и ничком лежит убитый немец,
серый, как земля под ним. Сколько дней просидели мы здесь?
Это здесь убило миной двух пехотинцев, утром, когда мы с Васиным собирались
завтракать. А вот так я полз. Шестьдесят метров. И оттуда бил пулемет. Разве
расскажешь когда-нибудь тем, кто не был здесь, что значило проползти
шестьдесят метров.
одном: вырваться отсюда. А вот сейчас все это уже позади, и почему-то
грустно, и даже вроде жаль чего-то. Чего? Наверное, только в дни великих
всенародных испытаний, великой опасности так сплачиваются люди, забывая все
мелкое. Сохранится ли это в мирной жизни?
в колпаке держит в вытянутых руках вожжи. На высотах встает разрыв. Ни
черта, правит прямо на разрыв, нахлестывая коней. Вот какая война пошла!
вздувается великолепная яичница с салом, с зеленым луком. Фроликов жарит ее,
используя подручные средства: распорол немецкий заряд и кидает в огонь
длинную, как макароны, взрывчатку. Она горит химическим желтым пламевем,
жирная копоть хлопьями садится на яичницу, он выковыривает ее ножом.
рукавами гимнастерки. Бабин в ослепительно белой рубашке кончает бриться
перед зеркальцем. Оттянув кожу на похудевшей шее, водя бритвой по ней,
подмигнул мне в зеркало: "Видал, что делается?"
выбрит и слегка пьян.
блестят. На верхней губе капельки пота.
выдумала...
Сумасшедшая девка. Ну что требовать, когда сумасшедшая!