Уайльда". Впрочем, в грамотности нашего читателя (он же литературовед) -- в
излишней -- не упрекнешь. Несколько раз мне доводилось слышать, что "Уайльд
-- это тот, который сочинил "Синюю птицу". "А не Метерлинк?" -- спрашивал я.
"Нет, про такого я не знаю, это из новых, наверное, а вот Уайльд -- это
вещь, да-а, как сейчас помню в Художественном, сам Аристарх Платонович
ставил в одна тысяча девятьсот...". Ничего, семьдесят процентов американских
школьников не смогли ответить на вопрос -- куда впадает Миссисипи. У нас
такое еще впереди, хотя не за горами.
нельзя о том, в каком аспекте интересовали Уайльда "звездные мальчики" --
уже налицо. В московском издательстве "Аграф" изданы хорошим томом "Письма"
Уайльда, с не очень обширным, но толковым комментарием, а в серии "Жизнь
замечательных людей" вышла книга Жака де Ланглада "Оскар Уайльд, или Правда
масок", -- не так уж важно, что в переводе с французского (и на деньги
Министерства культуры Франции), не очень существенно, что в прошедшей через
французский язык транскрипции имена иных друзей и недругов Уайльда и
опознать-то в этой книге тяжело. Следом в издании "Независимой газеты"
появилась книга Ричарда Элмана "Оскар Уайльд", не только переведенная
наспех, но наспех и написанная; Элман по большей части находит возможные
объяснения причин поведения Уайльда (в частности, излагает историю того,
как Уайльд заразился от продажной женщины сифилисом, из-за этого лечился
ртутью, из-за этого зубы у него потемнели, вот и объяснение того, почему у
Уайльда развилась привычка при разговоре прикрывать рот рукой -- и т.д.
почти на 700 страниц), -- однако в ворохе полуправды и более чем
сомнительных утверждений можно найти у Элмана и ценные сведения: скажем,
короткие штаны Уайльд позаимствовал из униформы масонской ложи Аполлона, в
которую был принят раньше, нежели достиг совершеннолетия. Тут французский
вариант биографии Уайльда выигрывает -- в нем хоть изредка да идет речь и об
искусстве. Пикантно, к примеру, утверждение Элмана, что в сборнике 1881 года
обилие коротких стихов уравновешено "тремя пространнейшими". Однако в
сборнике этих самых "пространнейших" стихотворений, написанных "уайльдовым
шестистишием" -- на самом деле поэм -- не три, но пять. Все та же "святая
ненаблюдательность", как говорил В.В.Набоков, к Уайльду более чем
равнодушный. Знаменательно, что завесу тьмы над личностью Уайльда эти книги
все-таки разрывают. Увы, куда меньше дают эти книги собственно читателю
Уайльда. Наша книга, в которой собрано все его не очень объемистое
поэтическое наследие, хоть немного, но восполняет пробел. По крайней мере,
все стихи его на русском языке теперь изданы.
"De profundis", тюремного письма длиной в небольшой роман, а просто из писем
друзьям и близким -- восстает человек живой, капризный, взбалмошный,
по-кельтски страстный, страстями своими весьма озабоченный, одержимый манией
не только величия, но и совершенства. Притом совершенства в таких формах,
что нам порой может показаться немного смешным.
боготворил озаренного юношеской гениальностью Томаса Чаттертона,
покончившего с собой в возрасте восемнадцати лет, и все-таки оставившего в
наследие потомкам немало запечатленного в искусстве совершенства. Уайльд
посетил в Риме могилу Китса и дом, где тот умер, но вот какие строки мы
находим в его письме лорду Хоутону от июня 1877 года:
надгробием повесили мраморную мемориальную доску. На ней выбито несколько
вполне приемлемых стихотворных строк, зато решительное возражение вызывает
барельефное изображение головы Китса -- точнее, его портрет в профиль в
медальоне <...> Как я хотел бы, чтобы его сняли, а на его место
поставили окрашенный бюст Китса, похожий на красивый цветной бюст раджи
Кулапура во Флоренции. Ведь тонкие черты лица Китса и богатство его красок,
по-моему, невозможно воспроизвести в обычном белом мраморе".
безусловно примыкал и живопись которых боготворил, подобного бреда, кажется,
не сочиняли. Если бы не собственные стихи Уайльда о Китсе -- впору бы
заподозрить автора этого письма в издевательстве. Но нет, все в нем было
гармонично, сонеты и виланеллы, любовь к Флоренс Болкомб и к Бози, штаны до
колен и эстетский подсолнух в руке, греческие классики в оригинале и
аляповатый "бюст раджи" на флорентийском кладбище. И даже то, что после
выхода из тюрьмы, кроме поэмы, он уже ничего не написал -- и едва ли всерьез
собирался писать, все это -- части единого и совершенного целого, --
выстроившейся линии жизни и творчества Оскара Уайльда, такой, какой она
видится нам сквозь сумрак столетия.
умер на три года раньше тела. В наступающем веке могла жить легенда об
Уайльде, но не он сам, даже не его произведения -- их придется заново читать
в будущем, ибо одетый в комментарии художественный текст Уайльда, чуть ли не
любой -- говорит читателю совсем не то, что видится в нем на первый взгляд.
приписал Д.Г.Россетти две картины Берн-Джонса -- даже к друзьям и кумирам не
был он внимателен), -- музыка его тоже мало интересовала, гениальный
Палестрина появляется в его поэме "Мотив Итиса" скорее как литературный
образ, да и то не сам Палестрина, а папа Марцелл, понтифик, отравленный на
третьей неделе понтификата, заупокойную мессу по которому как раз и написал
Палестрина. Стремление расположить стихи и поэмы в сборнике 1881 года в
согласии с некими музыкальными принципами демонстрирует минимально
образованному читателю как раз полную неинформированность Уайльда о таковых
принципах. Словом, попытки описать Уайльда как личность ренессансную и
всесторонне одаренную разваливаются с первого же захода. Уайльд любил жизнь
и литературу, и иные виды искусства явно были для него маргинальны, даже в
Равенне он умудрился, судя по одноименной поэме, просмотреть мавзолей Галлы
Плацидии и почти все основные памятники искусства; впрочем, поэма Уайльда
самоценна и бессмертна сама по себе, это не просто штудия на заданную тему,
это создание незаурядного таланта, чьи интересы определенно ограничены
сферой собственно литературы.
без зазрения совести, но и только: он явно много читал, и отнюдь не только
ради сдачи экзаменов по древнегреческой литературе. Притом образованный
именно по-университетски, Уайльд мог позволить себе вольность в обращении с
античной мифологией, вводя в обиход сразу несколько вариантов мифа о Елене
Троянской или об Эндимионе. Прерафаэлитская лилия в руке (это ее заменил
поздней более экстравагантный подсолнух) отнюдь не застила для Уайльда
сокровищ мировой культуры. Очевидная безвкусица в рассуждении о портрете
Китса никак не сопрягалась в его творчестве с мыслями о самом Китсе и поэзии
Китса, которую он прямо продолжал и едва ли не реформировал. Для потомков не
так уж важно, что "Новая Елена" была негласно посвящена явно не
перворазрядной актрисе Лили Лэнгтри, увлечение которой пережил Уайльд (и, по
утверждению Элмана, тогдашний Принц Уэльский тоже). Важно для потомков то,
что поэма написана в продолжение и в антитезу шести бессмертным одам Китса,
и без них пониманию не поддается.
Редингской тюрьмы", которую, кажется, уже нет нужды анализировать --
поэтический сборник 1881 года, к моменту издания которого половина вошедших
в него стихотворений была так или иначе распечатана по периодике, впрочем,
малозаметной и часто не-столичной, дублинской. Успех книги, изданной в
Англии и США общим тиражом в 1500 экземпляров, был весьма умеренным -- куда
там, скажем, до Надсона в России. Однако для скандала ее хватило:
одновременно с появлением книги состоялась премьера комической оперы отнюдь
не бездарного поэта-кабаретиста Уильяма Швенка Гилберта и совсем уж
интересного композитора Артура Салливана -- "Терпение", где Уайльд был
выведен на сцену в совершенно пародийном виде под именем Банторна, причем
пародировалась даже любовь Уайльда... к Китсу. Газетная критика немедленно
перепутала сцену и поэзию, оперетту и жизнь, и отзывы современников на
"Стихотворения" трудно читать, не краснея. Как некогда после первой книги
Китса издатели потеряли к нему интерес, ибо книга не продавалась, так теперь
и Уайльду приписали вторичность (причем по отношению к мало повлиявшему на
него Суинберну). Про обвинения в аморальности нечего и говорить: они-то --
если судить мерками викторианского общества -- определенно имели под собой
основания и, видимо, хватило одного "Хармида" для безобразной истории с
Оксфордским дискуссионным обществом.
Обществу. Уайльд надписал сборник и отослал его просителям 27 октября 1881
года. После чего состоялось заседание Общества и при соотношении голосов 188
против 128 принятие подарка было отклонено. Причем при повторном голосовании
число "друзей" Уайльда возросло, но число "врагов" осталось прежним и
подавляющим. Книга принята не была. Творение Уайльда объявили набором цитат
из классиков английской литературы, притом в экспертном заключении не особо
заботились о подборе имен: цитаты для Уайльда были естественны, но источники
были указаны первые попавшиеся и, как назло, отнюдь не те, из которых Уайльд
черпал вдохновение, -- Китс, к примеру, упомянут не был. Негоже было
оксфордским светилам вдаваться в тонкости и помещать в свои закрома стихи
героя комической оперы.
плюнул на мнение оксфордских светил. Увы, на противоположной чаше весов не
лежало ничего, ужасным образом повторялась судьба Китса: положительные
отзывы на книгу исходили от немногих близких друзей, отрицательным -- был
коммерческий ее провал, возможно, даже больше уязвивший Уайльда, чем отказ
Оксфордского общества в принятии книги в дар. Уайльду нужен был успех, а на
поэзии свет клином для него не сошелся. Но тут сходство с Китсом и
заканчивается. Китс понимал несовершенство своей первой книги, быстро создал
вторую (эпическую поэму "Эндимион"), а следом третью, обессмертившую его
имя. Уайльд же с поэзией после этого практически расстался: лишь отдельные
"стихи на случай", лишь доработанная поэма "Сфинкс" (начатая еще в 1874
году) -- да созданная уже совсем иным человеком "Баллада Редингской тюрьмы"
Николаев Андрей
Суворов Виктор
Контровский Владимир
Корнев Павел
Шилова Юлия
Круз Андрей