Чтение 30–й страницы книги ~Завтра была война~

подумав,-- поднялся весь класс. Кроме Вовика Храмова, который
продолжал дисциплинированно сидеть, поскольку не получил ясной
команды. Сорок два ученика серьезно смотрели на учительницу, и,
пока она размышляла, как поступить, поднялся и Вовик, и кто-то
в задних рядах не выдержал и рассмеялся.

-- Понятно,-- тихо сказала она.-- Садитесь. Класс дружно
сел. Без обычного шушуканья и смешков, без острот и реплик, без
как бы невзначай сброшенных на пол книг и добродушных взаимных
тумаков. Валентина Андроновна торопливо раскрыла журнал,
уставилась в него, не узнавая знакомых фамилий, но ясно
слышала, как непривычно тихо сегодня в ее классе. То была
дисциплина отрицания, тишина полного отстранения, и она с болью
поняла это. Класс решительно обрывал все контакты со своей
классной руководительницей, обрывал, не скандаля, не бунтуя,
обрывал спокойно и холодно. Она стала чужой, чужой настолько,
что ее даже перестали н е любить. Надо было все продумать,
найти верную линию поведения, но шевельнувшийся в ней
нормальный человеческий страх перед одиночеством лишал ее такой
возможности. Она тупо глядела в журнал, пытаясь собраться с
мыслями, обрести былую уверенность и твердость и не обретала
их. Молчание затягивалось, но в классе стояла мертвая тишина.
"Мертвая!" Сейчас она не просто поняла -- она ощутила это слово
во всей его безнадежности.

-- Мы сегодня почитаем,-- сказала учительница, все еще не
решаясь поднять глаз.-- Сон Веры Павловны. Бокова,
начинай...те. Можно сидя.

Зина в класс не вернулась, и портфель ей относили всей
компанией. Набились в маленькую комнату, сидели на кровати, на
стульях, а Пашка -- на коврике, подобрав по-турецки ноги. И с
торжеством рассказывали о победе над Валендрой -- только Жорка
с Артемом молчали. Артем потому, что смотрел на Зину, а Жорке
не на кого было больше смотреть.

-- "Бокова, начинай...те. Можно сидя"!--очень похоже
передразнила Лена.

Зина отревелась в одиночестве и теперь улыбалась. Но
улыбалась грустно.

-- А Искра так и не пришла? Надо же сходить к ней!
Немедленно и всем вместе. И уведем ее гулять.

Но Искру увели гулять еще до их появления. Она весь день
то сидела истуканом, то металась по комнате, то перечитывала
письмо, снова замирала и снова металась. А потом пришел Сашка.

-- Я за тобой,-- сказал он как ни в чем не бывало.-- Я
билеты в кино купил.

-- Ты почему не был на кладбище?

-- Не отпустили. Вот в кино и проверишь, мы всей бригадой
идем. Свидетелей много.

Пока он говорил, Искра смотрела в упор. Но Сашка глаз не
отвел, и, хотя ей очень не понравилось упоминание о свидетелях,
ему хотелось поверить. И сразу стало как-то легче.

-- Только в кино мы не пойдем.

-- Понимаю. Может, погуляем? Дождя нет, погода на "ять".

-- А вчера был дождь,-- вздохнула Искра.-- Цветы стали
мокрыми и темнели на глазах.

-- Черт дернул его с этим самолетом... Да одевайся же ты
наконец!

-- Саша, а ты точно знаешь, что он продал чертежи? --
спросила Искра, послушно надевая пальтишко: иногда ей
нравилось, когда ею командуют. Правда, редко.

-- Точно,-- со значением сказал он.-- У нас на заводе все
знают.

-- Как страшно!.. Понимаешь, я у них пирожные ела. И
шоколадные конфеты. И все конечно же на этот миллион.

-- А ты как думала? Ну, кто, кто может позволить себе
каждый день пирожные есть?

-- Как страшно! -- еще раз вздохнула Искра.-- Куда пойдем?
В парк?

В парке уже закрыли все аттракционы, забили ларьки, а
скамейки были сдвинуты в кучку. Листву здесь не убирали, и она
печально шуршала под ногами. Искра подробно рассказывала о
похоронах, о Ландысе и шиповнике, о директоре и его речи над
гробом Вики. В этом месте Сашка неодобрительно покачал головой.

-- Вот это он зря.

-- Почему же зря?

-- Хороший мужик. Жалко.

-- Что жалко? Почему это--жалко?

-- Снимут,-- сказал Сашка категорически.

-- Значит, по-твоему, надо молчать и беречь свое здоровье?

-- Надо не лезть на рожон.

-- "Не лезть на рожон!" -- с горечью повторила Искра.--
Сколько тебе лет, Стамескин? Сто?

-- Дело не в том, сколько лет, а...

-- Нет, в том! -- резко крикнула Искра.-- Как удобно,
когда все вокруг старики! Все будут держаться за свои больные
печенки, все будут стремиться лишь бы дожить, а о том, чтобы
просто жить, никому в голову не придет. Не-ет, все тихонечко
доживать будут, аккуратненько доживать, послушно: как бы чего
не вышло. Так это все -- не для нас! Мы -- самая молодая страна
в мире, и не смей становиться стариком никогда!

-- Это тебе Люберецкий растолковал? -- вдруг тихо спросил
Сашка.-- Ну, тогда помалкивай, поняла?

-- Ты еще и трус к тому же?

-- К чему это -- к тому же?

-- Плюс ко всему.

Сашка натянуто рассмеялся:

-- Это, знаешь, слова все. Вы языками возите, "а" плюс
"б",

а мы работаем. Руками вот этими самыми богатства стране
создаем. Мы...

Искра вдруг повернулась и быстро пошла по аллее к выходу.

-- Искра!..

Она не замедлила шага. Кажется, пошла еще быстрее --
только косички подпрыгивали. Сашка нагнал, обнял сзади.

-- Искорка, я пошутил. Я же дурака валяю, чтобы ты
улыбнулась.

Он осторожно коснулся губами шапочки -- Искра не
шевельнулась,-- поцеловал уже смелее, ища губами волосы,
затылок, оголенную шею.

-- Трус, говоришь, трус! Вот я и обиделся... Ты же все
понимаешь, правда? Ты же у меня умная и... большая совсем. А мы
все как дети. А мы большие уже, мы уже рабочий класс...

Он скользнул руками по ее пальтишку, коснулся груди,
замер, осторожно сжал -- Искра стояла как истукан. Он осмелел,
уже не просто прижимал руки к ее груди, а поглаживал, трогая.

-- Вот и хорошо. Вот и правильно. Ты умная, ты... В голове
Искры гулко стучали кувалды, часто и глухо билось сердце. Но
она собрала силы и сказала спокойно:

-- Совсем как тогда, под лестницей. Только бежать мне
теперь не к кому.

Неторопливо расцепила его руки, пошла не оглядываясь. И
заплакала, лишь выйдя за ворота. Плакала от обиды и
разочарования, плакала от боли, что столько дней носила в душе,
плакала от одиночества, которое сознательно и бесповоротно
избрала сама для себя, и не сумела справиться со слезами до
самого подъезда. По привычке остановилась перед дверью,
старательно вытерла лицо, попыталась обрести спокойствие или
хотя бы изобразить улыбку, но ни спокойствие, ни улыбка не
получились. Искра вздохнула и вошла в комнату.

Мама курила у стола, как всегда что-то ожесточенно
подчеркивая в зачитанном томе Ленина, делала многочисленные
закладки и выписывала целые абзацы. Искра тихо разделась,
прошла з свой угол. Села за стол, раскрыла Есенина, но даже
Есенин плыл сейчас перед ее глазами. А вскоре она
почувствовала, что сзади стоит мама. Повернулась вся, вместе со
стулом.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Глаза были
одинаковыми. И взгляд их теперь тоже был одинаковым. Мама
присела на кровать, сунула сложенные ладони между колен.

-- Надо ходить в школу, Искра. Надо заниматься делом,
иначе ты без толку вымотаешь себя.

-- Надо. Завтра пойду.

Мать грустно покивала. Потом сказала:

-- К горю трудно привыкнуть, я знаю. Нужно научиться
расходоваться, чтобы хватило на всю жизнь.

-- Значит, горя будет много?

-- Если останешься такой, как сейчас,-- а я убеждена, что
останешься.-- горя будет достаточно. Есть натуры, которые
впитывают горе обильнее, чем радость, а ты из их числа. Надо
думать о будущем.

-- О будущем,-- вздохнула дочь.-- Какое оно, это будущее,
мама?