веровать?
беспризорником в детстве, воровал хлеб, на войне стрелял в людей, работая в
газете и на радио, поганил души человеческие и прежде всего свою, крал
людское доверие к добру, осквернял слово.
Патмос, а все вижу и помню я так, будто был там вчера, но прежде всего
вспоминается -- нежно-синее море с райскими островами средь неторопливых
волн с шевелящимися нитями белых кружев, монастырь на крутой горе,
много-много добрых людей и среди них самый добрый, умный и чуткий -- отец
Ириней. И если поездка на Патмос, все пережитое и увиденное на нем было и в
самом деле Божьим промыслом, то слава Ему, нашему многотерпеливому
Создателю, и да святится во веки веков имя Его, как негасимая лампада под
каменными сводами, над вратами древнего христианского монастыря, стоящего на
острове, среди доброго-доброго, старого-старого моря.
так меня и захлестнет слезами. Это что же такое? Человек хуже скотины! И
показывают ведь, показывают, не стыдятся. Начальство бы, которое придумало
экое измывательство над хресьянами, в плуг-то, в пристяжку -- вот тогда бы
ладно было. Да чего-то не видела я начальство за плугом-то. Люди пашут и
боронят, оно на трибунах говорит чЕ-то, все время блага сулит...
вымела в нашей деревне Деряжнице дворы и сусеки. Мужиков нет, лошадей -- две
калеки, бабы, что при силе, все угнаны на лесозаготовки либо при фермах
волохают. А пахать и сеять надо. Председатель у нас новый, по фамилии, дай
Бог памяти, чуть ли не Акулиничев, с им уполномоченный в галифе и с орденом.
Собранье собрали -- одне старики да подростки. Так и так, товарищи, война
близится к победному концу, нужно еще одно напряжение, последнее, чтоб
помочь фронту доломать супротивника. Доломать так доломать. Да чем и кем
доламывать-то?.. Вот тут председатель наш и уполномоченный сообразили: раз
тягла нет, придется самим колхозникам проявить сознание, пристягнуться к
плугу и к боронам...
Старухи в голос. Старики затрещины зубоскалам раздавать. Мне тогда
шестнадцатый год шел. Я за старшую в доме. Мама на ночь с леспромхоза мокрая
вся приехала, узнала про наши новости, завыла, давай Гитлера и жизнь
проклинать. Я ей говорю: "Надо, дак..." Она мне: "Дура! Надсадишься. Кровью
изойдешь. Рожать кого и чем будешь?!" -- и от отчаянья, не иначе, хлесь
меня, да и младшеньким ни про что надавала, на печь всех загнала, сама по
деревне к бабам побежала. Я так в слезах и уснула. Когда мама с похода
вернулась -- не слыхала.
наказала младшеньким, что делать, да чтоб избу не спалить. Иду к правлению,
там народ об чем-то шумит. Председатель Акулиничев отлаивается. Концы-концов
Акулиничев сказал народу: "Как хотите, но чтоб сев произведен был в срок и
полностью, иначе мне тюрьма и вам не поздоровится".
появлялся в нашу Деряжницу.
косилке, упал с сиденья, ну ему ногу повредило, пальцы поотхватывало, шибко
всего порвало и порезало, для войны он не годный был, дак вот хоть и хромой,
и калеченный, но все-ш-ки мужик, голова у него варит. Савоська велел со всех
подворий, чердаков и сараев нести в кучи сети, недотки, нитки, иголки для
починки сетей.
в деряжнинские перекаты на икромет приходит, судак тут охотничат, веснусь
мелочь соберется -- аж вода кипит, после ледохода, ближе к теплу жалует
икряная царица наших вод -- нельма. Почитай, у каждого путевого, особо не у
путевого, фартом жившего мужика, сотенки водились. Удочками у нас робятишки
только баловались, мужики удочек в руки не брали, не хотели свое мужицкое
достоинство ронить.
тлелые сети отбрасыват, подюжей которые -- чинить велит. Развесили мы
рухлядь на вешала, бегаем с иголками, чиним. Савоська на берегу с ребятами
огонь жгут, баркас смолят -- совсем он рассохся, давно на ем никто не
рыбачил.
неводишко метров на двести. Посадили, как могли, грузила, наплавки
приладили, тетивы из вожжей да из бечевок разных навязали -- узел на узле.
Отобрали девок и робят, что покрепче. Поплыли рыбаки. На первой же тоне
баркас обернулся. Савоська в неводе запутался, еле мы его спасли.
Все слова забыл. А уж такой ли спец был, такой ли визгун! Значит, верх психа
у него. Убить может, на слово сил нету. Да и понимал: с баркасом и неводом
мужики управлялись артельно, и потому сдерживался. "Робятки, робятки!.." А
сам дрожмя дрожит, напор в себе держит.
тоней половину баркаса рыбки черпнули. Как к берегу доплыли с добычей,
народишко, какой постарше, на берегу был, на колени пал, в небо руки тянет,
Господа благодарит.
подкрепились, поспали -- хода нельмы ждем. И вот она явилась! Пером воду
режет, под перекатом узлы вяжет, буйством река охвачена. Кинули мы невод и
завязили в рыбе. Савоська голосу лишился. У рыбаков глаза нa лоб от азарту.
Потихоньку, помаленьку загружаем невод, к берегу его ведем, рыбу пятим,
понимам, конечно, что всю рыбу нам не взять, порвется хилый неводишко. Но
хоть бы не всю рыбу, хоть бы долю какую взясти.
подвел баркас к отмельному месту, закрепил концы и кляч невода, да первым с
себя штаны долой -- черпать рыбу из притоненного неводишки. Ну тут и все мы.
Кто нагишом, кто как, будто в святую купель бросамся, с ведрами, корытами,
сачками. И начерпали рыбы -- берег шевелится.
как сказал директору леспромхоза про рыбу, тот целоваться полез, надавали,
говорит, трудармейцев, их ветром шатат, кормить нечем, план давай.
последнего выделили, сами себе тоже по пудику-другому рыбы навесили, чтоб за
плугом и бороной не падать. Леспромхозовскими тракторами вспахали и
поборонили наши поля. Тем временем инвентарь отладили и где сеялками, где
вручную, отсеялись. Товарищу Акулиничеву вышло поощрение, его в райком
назначили, кабинет дали отдельный, в газете портрет поместили. А наш рыбный
генерал Савоська простудился шибко и недолго маялся. Никому уж рассказать не
сможет, чего ему, калеке, стоила та рыбалка. Некому стало рыбным делом
руководить. Но мы уж сами наловчились от реки питаться, и даже после войны
еще долгий у нас союз с леспромхозом был. Потом моторки появились, всю рыбу
поразгоняли, молевой сплав по реке затеяли -- нерестилище нарушилось. Рыба
куда-то подевалась.
Четверых детей нажили, в люди вывели. А походи бы я в плуге, кому бы я нужна
была?..
как мы сошлись с моей женой (тогда не женились, тогда сходились, и не иначе,
как Бог помог многим фронтовикам но только выжить, но и сохранить семью!).
Охватили меня сентиментальные чувства, и решил я позвонить домой. В
помощники попросил русского человека, отлично знающего английский язык и
механизм современной цивилизации.
Вашингтона плохо себе представляли, где этот город Красноярск, и так же, как
наши дорогие связисты, все время путали его с Краснодаром. Но когда было
объяснено, что это в Сибири, вашингтонские связисты удивились да еще и
прониклись особым почтением к заказчику, а узнавши, что на войне он был
связистом, и вовсе в умиление впали, Старший смены заверил моего терпеливого
товарища: "Сэр! Я и моя смена сделаем все, что в наших силах, чтобы муж