поднимается немалый. День только занялся. Но просыпаются все. Одни сразу
приходят в себя, а другие никак не сообразят, где они, - им надо еще
протереть глаза и, приподнявшись на локте, оглядеться. Одни зевают, другие
кряхтят, почти все сплевывают и лишь немногие встают. Я - в числе вставших,
так как, даже не выходя на свежий воздух, чувствуется, что атмосфера в каюте
- зловонная. Я наспех натягиваю одежду, отправляюсь в каюту на носу, бреюсь
у парикмахера, моюсь. На всех пассажиров для мытья и приведения себя в
порядок имеется два полотенца на ролике, три деревянных шайки, бочонок воды,
черпак, чтобы ее оттуда доставать, зеркало в шесть квадратных дюймов, два
куска желтого мыла того же размера, гребенка и щетка для волос и никаких
принадлежностей для чистки зубов. Все пользуются гребенкой и щеткой, кроме
меня. Все смотрят на меня, дожидаясь, когда же я выну свои, а два или три
джентльмена, видно, не прочь пошутить над моими предрассудками, но
воздерживаются. Покончив со своим туалетом, я выхожу на верхнюю падубу и два
часа усердно вышагиваю по ней взад и вперед. Рассвет великолепен; мы
проезжаем мимо Маунт-Вернона *, где похоронен Вашингтон; река здесь широкая
и быстрая, и течет она между красивых берегов. День встает во всей своей
красе и блеске и с каждой минутой все ярче разгорается.
окна и двери в ней раскрыты настежь, так что довольно прохладно. Едят здесь
не торопливо и не жадно. Сидят за завтраком дольше, чем приняло у нас во
время путешествия; и ведут себя более чинно, более вежливо.
отсюда начинается самая занятная часть пути. Семь карет должны везти нас
дальше. Одни из них готовы к отправке, другие - нет. Одни возницы - черные,
другие - белые. На каждую карету полагается четыре лошади, и они все тут -
впряженные или распряженные. Пассажиры сходят с парохода и рассаживаются по
каретам; багаж их перевозят на скрипучих тачках; лошади пугаются и рвутся с
места; чернокожие кучера, взывая к ним, лопочут, точно обезьяны, белые -
гикают, точно гуртовщики, ибо на здешних постоялых дворах от конюха только и
требуется, чтобы они производили как можно больше шума. Кареты похожи на
французские, но похуже. Покоятся они не на рессорах, а на ремнях из очень
крепкой кожи. Ничего примечательного или отличительного в них нет, -
обыкновенная люлька от качелей на английской ярмарке, только что с крышей, и
эта люлька установлена на осях с колесами, есть у ней и окна с занавесками
из цветной парусины. Экипажи эти от крыши до колес забрызганы грязью, - со
дня их сотворения никто ни разу не мыл их.
в карете э 1. Я бросаю пальто на козлы и подсаживаю в карету жену и ее
горничную. У подножки всего одна ступенька, да и та поднята на ярд от земли,
так что обычно подставляют стул; а когда его нет, дамам приходится
рассчитывать на провидение. В карете размещается девять пассажиров, ибо в
пространстве посредине, от одной двери до другой - там, где мы, в Англии,
привыкли держать ноги, - устроено сиденье, а потому выбраться из нее
оказывается еще труднее, чем забраться внутрь. Снаружи едет только один
пассажир, - тот, что сидит на козлах. Поскольку я и есть этот пассажир, я
влезаю на верх и, пока багаж привязывают на крыше и наваливают сзади на
нечто вроде подноса, пользуюсь случаем, чтобы как следует разглядеть нашего
кучера.
крапчатый костюм с чересчур короткими штанами, весь залатанный и
перештопанный (особенно на коленях), серые чулки и огромные башмаки из
дубленой кожи, годные для любых дорог. На руках у него разные перчатки: одна
- пестрая шерстяная, другая - кожаная. Кнут у него очень короткий,
разорванный посредине и связанный бечевкой. И ко всему этому - черная
широкополая шляпа с низкой тульей, придающая ему отдаленное сходство с
нелепой карикатурой на английского кучера! Но мои наблюдения прерывает
властный возглас: "Пошел!" Сначала трогается почтовый фургон, запряженный
четырьмя лошадьми, за ним - дилижансы с э 1 во главе.
американец кричит: "Пошел!", что в какой-то мере отражает разницу в
национальном характере двух стран.
которых как попало брошены доски, они так и пляшут под колесами, и одна за
другой летят в реку. А дно у реки илистое, все в яминах, так что лошадь то и
дело по брюхо погружается в воду и не скоро выбирается на поверхность.
дорогу, представляющую собой чередование трясины с каменистыми колдобинами.
Одно такое гиблое место как раз перед нами, - чернокожий возница закатывает
глаза, вытягивает губы в трубочку и устремляет взор прямо между головами
двух передних лошадей, как бы говоря самому себе: "Бывали мы в таких
переделках, и не раз, а вот сейчас, пожалуй, увязнем". И взяв в каждую руку
по вожже, он принимается тянуть за них, и дергать, и обеими ногами
выкидывать на передке такие коленца (не приподнимаясь, конечно, с места),
точно это сам светлой памяти Дюкроу * на двух своих горячих скакунах.
Подъезжаем мы к злополучному месту, чуть не по самые окна погружаемся в
болото, делаем крен под углом в сорок пять градусов и в таком положении
застреваем. Из кузова несутся отчаянные вопли; карета стоит; лошади
барахтаются; остальные шесть экипажей тоже останавливаются, и запряженные в
них двадцать четыре лошади тоже барахтаются, но просто так - за компанию и
из сочувствия к нашим. Затем происходит следующее.
докончив вопроса и не дождавшись ответа.
такому крутому, что ноги чернокожего возницы взлетают в воздух, и он с
размаху падает на крышу, среди лежащего там багажа. Но мгновенно придя в
себя, он кричит (опять-таки лошадям): "Тяни!" Не помогло. Вернее - наоборот:
дилижанс наш откатывается назад, прямо на дилижанс э 2, который в свою
очередь наезжает на дилижанс э 3, а тот - на э 4, до тех пор, пока на
четверть мили позади не раздаются проклятья и брань из дилижанса э 7.
скатывается назад.
наддай, тяни!
наддай! Тяни! 0-ля-лю!
на лоб). Гэ-гэ-гэй! Наддай, наддай! Тяни! Пошли! Гэ-гэй!
вниз по склону с той стороны. Осадить лошадей - невозможно, а под откосом -
глубокая колдобина, полная воды. Карета отчаянно несется. Пассажиры вопят.
Грязь и вода летят во все стороны. Чернокожий возница приплясывает как
одержимый. Каким-то чудом все препятствия вдруг оказываются позади и мы
останавливаемся передохнуть.
возницы. Последний в знак приветствия мотает, точно петрушка, головой,
вращает глазами, пожимает плечами, ухмыляется во весь рот. Потом он вдруг
поворачивается ко мне и говорит: - Провезем вас, сэр, самым бережным
образом; будете довольны, сэр. Как старушку в кресле, сэр. - Несколько раз
хихикнул. - Пассажир на козлах, сэр, он мне частенько напоминает старушку в
кресле, сэр. - И снова широко осклабился. - Ничего, ничего. Мы уж как-нибудь
позаботимся о старушке. Можете быть спокойны.
колдобина, а за нею, совсем близко, опять откос, и потому он спешно обрывает
свою речь и кричит (снова обращаясь к лошадям): "Полегче! Да полегче же!
Легче! Стой! Гэй! Наддай, тяни! Ол-ля-лю!" - И только в самом крайнем
случае, когда мы попадаем в положение настолько затруднительное, что,
кажется, выбраться из него совершенно невозможно, он кричит: "Гэ-гэ-гэй!"
Так мы покрываем расстояние миль в десять или около того за два с половиной
часа, не сломав никому костей, но изрядно отбив бока, - словом, доставив
пассажиров "самым бережным образом".
Фридериксбурге, откуда идет железная дорога на Ричмонд. Местность, по
которой она пролегает, была когда-то плодородна, но почва истощилась: здесь
широко применяли рабский труд, чтобы снимать обильные урожаи, не удобряли
земли, - и теперь этот край превратился если не буквально в пустыню, то в
песчаную лесостепь. Но несмотря на все уныние и однообразие открывшейся мне
картины, я обрадовался в душе, что вижу хоть на чем-то печать проклятия,
наложенного этом гнусным институтом рабства, и иссохшая земля была куда
милее моему взору, чем самые богатые и тучные поля.
нередко слышал такие признания даже от тех, кто является самым горячим его
сторонником), царит неотделимая от него атмосфера разорения и упадка. Амбары
и надворные строения того и гляди развалятся; сараи стоят залатанные,
наполовину без крыш; бревенчатые хижины (которые в Виргинии строят с
наружными, глиняными или деревянными, дымоходами) выглядят на редкость
убого. И вообще все такое неуютное и неприглядное. Жалкие станции вдоль
железной дороги; огромные пустынные деревянные склады, где паровоз
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Березин Федор
Херберт Фрэнк
Каменистый Артем
Василенко Иван