права.
дорогой, моей горячо любимой матери. Я никогда не слышал, как сколачивают
гробы. Я никогда еще не видел ни одного гроба. Но когда я услышал стук
молотка, у меня мелькнула мысль о гробе, а как только молодой человек вошел,
я уже твердо знал, что он мастерил.
называли, стряхнули со своих платьев нитки и обрезки и пошли в лавку, чтобы,
в ожидании заказчиков, привести ее в порядок. Минни осталась в комнате,
чтобы сложить все, над чем они трудились, и упаковать в две корзины.
Занималась она этим делом, стоя на коленях и напевая какую-то веселую
песенку. Джорем - ее возлюбленный, в чем я не сомневался, - вошел в комнату,
и пока она занималась делом, сорвал у нее поцелуй (не обращая на меня
никакого внимания) и сказал, что отец пошел за повозкой, а ему надо поскорей
все приготовить. Затем он вышел снова; Минни сунула в карман наперсток и
ножницы, ловко воткнула иголку с черной ниткой в свой корсаж и быстро надела
салоп и шляпку, глядясь в повешенное за дверью зеркальце, в котором я видел
отражение ее улыбающегося личика.
рукой, а думал я о самых различных предметах. Вскоре перед лавкой появилась
повозка, сперва в нее поместили корзины, потом меня и, наконец, уселись трое
остальных. Помнится, это была не то почтовая карета, не то фургон, в котором
перевозят фортепьяно, окрашенный в темный цвет и запряженный вороной лошадью
с длинным хвостом. Места в ней хватило для всех нас.
опытнее и умнее) я испытал чувство, подобное тому, какое испытывал в
обществе этих людей, помня, чем они были раньше заняты, и видя, как они
радуются поездке. Я на них не сердился: скорее всего я их боялся, словно
очутился среди каких-то существ, с которыми от природы у меня нет ничего
общего. Им было весело. Старик сидел впереди и правил лошадью, а молодые
люди сидели за его спиной и, когда он к ним обращался, наклонялись к нему
так, что их лица приходились по обе стороны его толстой физиономии, и,
казалось, болтовня с ним очень их занимала. Они не прочь были поговорить и
со мной, но я хмуро забился в свой угол; меня пугали их взаимные ухаживания
и их смех, правда не очень громкий, и я едва ли не удивлялся, как это они не
несут возмездия за свое жестокосердие.
веселились, я не мог прикоснуться к тому, чего касались они, и не нарушил
своего поста. И потому-то, когда мы доехали до дому, я поспешил выскочить
сзади из повозки, чтобы не оказаться в их компании перед этими печальными
окнами, взиравшими теперь на меня, как глаза слепца, некогда такие ясные. О,
напрасно задумывался я в школе о том, что вызовет слезы у меня на глазах,
когда я вернусь домой, - я в этом убедился, увидев окна комнаты матери и еще
одно, рядом с ними, которое когда-то было моим окном!
повлекла меня в дом. Ее горе прорвалось, как только она завидела меня, но
скоро она взяла себя в руки, заговорила шепотом и пошла, неслышно ступая,
словно можно было нарушить покой мертвеца! Я узнал, что уже очень много
времени она не ложилась спать. Ночью она сидела неподвижно, не смыкая глаз.
Пока ее бедную, милую красоточку не опустят в землю, она ни за что ее не
покинет, - так сказала она.
где он сидел в кресле перед камином, беззвучно плакал и о чем-то размышлял.
Мисс Мэрдстон, что-то писавшая за своим письменным столом, покрытым письмами
и бумагами, протянула мне кончики холодных пальцев и спросила металлическим
шепотом, сняли ли с меня мерку для траурного костюма. Я ответил:
духом особа. Несомненно, она испытывала особое удовольствие, выставляя в
данном случае напоказ все те качества, какие называла своим самообладанием,
своей твердостью, своей силой духа, своим здравым смыслом, - словом, весь
дьявольский каталог своих приятных свойств. Особенно она гордилась своей
деловитостью и проявляла ее в том, что, ничем не возмутимая, не расставалась
с пером и чернилами. Весь остаток дня и с утра до вечера на следующий день
она просидела за своим письменным столом и скрипела очень твердым пером,
разговаривая со всеми бесстрастным шепотом, и ни один мускул не дрогнул на
ее лице, и ни на одно мгновение голос ее не стал мягче, и ничто в ее туалете
не пришло в беспорядок.
раскрывал книгу и смотрел в нее так, что казалось, будто он читает, но в
течение целого часа не переворачивал ни страницы, а затем откладывал ее в
сторону и начинал ходить по комнате. Часами я сидел, скрестив руки, и
наблюдал за ним, считая его шаги. Он очень редко обращался к сестре и ни
разу не обратился ко мне. Во всем замершем доме только он один, если не
считать часов, не знал покоя.
поднимаясь по лестнице, я всегда находил ее перед комнатой, где лежала моя
мать со своим младенцем, да вечерами она приходила ко мне и сидела у
изголовья, пока я засыпал. За день или два до погребения - мне кажется, за
день или два, но я могу спутать, когда речь идет об этом печальном времени,
которое не было отмечено никакими событиями, - Пегготи повела меня в комнату
моей матери. Я помню только, что мне казалось, будто под белым покрывалом на
кровати - а вокруг была такая чистота и такая прохлада! - покоится
воплощение торжественной тишины, царившей в доме. И когда Пегготи начала
бережно приподнимать покрывало, я закричал:
парадной гостиной, когда я вошел туда, ярко пылающий камин, вино, сверкающее
в графинах, бокалы и блюда, легкий сладковатый запах пирога, аромат,
источаемый платьем мисс Мэрдстон, наши черные костюмы... Мистер Чиллип
здесь, в комнате, он подходит ко мне.
задерживает в своей.
блестят у него на глазах. - Наши юные друзья все растут и растут... Скоро мы
их не узнаем, сударыня!
Чиллип.
растерянный, уходит в угол комнаты, прихватив меня с собой, и больше не
открывает рта.
занят собой или занимался собой хотя бы минуту с той поры, как вернулся
домой. Но вот звон колокола, входит мистер Омер и еще кто-то, чтобы
закончить последние приготовления. Много лет назад, - как об этом не раз
говорила мне Пегготи, - в той же самой гостиной собрались те, кто провожал к
могиле, к той же самой могиле, моего отца.
я. Когда мы подходим к двери, носильщики со своей ношей уже в саду. И они
идут перед нами по тропинке, и мимо вязов, и к воротам, и входят на
кладбище, где я так часто слушал летним утром пение птиц.
дни и свет совсем не такой - более печальный. Здесь торжественная тишина,
которую мы принесли из дому вместе с тем, что покоится сейчас в сырой земле;
мы стоим с обнаженными головами, и я слышу голос священника; он доносится
словно издалека и звучит в чистом воздухе, отчетлив и внятен: "Аз есмь
воскресение и жизнь, говорит господь". И я слышу рыдания. И - я вижу ее -
она стоит в стороне среди зрителей, - верная и добрая служанка, которую я
люблю больше всех на свете, и детское мое сердце уверено, что господь скажет
о ней: "Ты исполнила свой долг".
церкви, где всегда глазел по сторонам, лиц, которые знали мою мать, когда
она приехала в эту деревню в расцвете своей юности. Я о них не думаю, я
думаю только о своем горе, и все же я вижу и узнаю их всех; и я вижу даже
там - вдали - Минни, которая посматривает на своего возлюбленного, стоящего
около меня.
дом, он такой же красивый, он не изменился, но в моем детском сознании он
так связан с мыслью о моей утрате, что горе, меня постигшее, ничто, по
сравнению с тем горем, которое я испытываю, глядя на него. Но меня ведут
дальше, мистер Чиллип что-то говорит мне, и когда мы приходим домой, он дает
мне выпить воды; когда я прошу у него позволения подняться в свою комнату,
он прощается со мной ласково, как женщина.
тем берегам, где забытое появится вновь; но тот день моей жизни встает
передо мной, как высокий утес в океане.
дня (он так напоминал воскресенье, я забыл об этом сказать) соблюдался
словно бы нарочито для нас двоих. Она села рядом со мной на моей кроватке,
взяла мою руку и то нежно целовала ее, то поглаживала - так утешала бы она
моего маленького братца - и рассказала на свой лад обо всем, что произошло.
было тревожно, и она не чувствовала себя счастливой. Когда у нее родился
Посняков Андрей
Дальский Алекс
Конюшевский Владислав
Земляной Андрей
Афанасьев Роман
Распопов Дмитрий