своем отношении к Керри. Пожалуй только, он стал еще внимательнее к своему
приятелю и ни разу не позволил себе тонко подтрунить над ним, как мог бы
это сделать счастливый соперник в присутствии возлюбленной. Он превосходно
сознавал бесчестность своей игры и не был настолько мелок, чтобы допустить
хоть малейшую насмешливость по отношению к Друэ. Только один эпизод создал
ироническую ситуацию, и то лишь благодаря одному Друэ.
сладким речам соблазнителя. Позже, когда жена уже всеми силами старается
искупить свою вину перед мужем, Друэ сказал:
быть таким ослом!
Ведь он, наверное, считал себя безукоризненным супругом.
хочет удержать ее!
у подъезда.
откажите дать бездомному на ночлег!
живым олицетворением человеческого горя и лишений. Друэ первый обратил на
него внимание и с чувством глубокой жалости подал ему десять центов.
нем.
15. ГНЕТ СТАРЫХ УЗ. МАГИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ ЮНОСТИ
меньше и меньше внимания. Ко всему, что касалось семьи, он относился
весьма небрежно. Сидя за завтраком с женой и детьми, он погружался в думы,
уносившие его далеко от сферы их интересов. Он читал газету, которая
казалась тем содержательнее, чем пошлее были темы, обсуждавшиеся его сыном
и дочерью. Между ним и женою образовалось море холодного равнодушия.
к блаженству. Он с наслаждением отправлялся теперь по вечерам в город.
Когда он в сумерках шел по улицам, уличные фонари, казалось, весело
подмигивали ему. Он снова испытывал то почти забытое чувство, которое
ускоряет шаги влюбленного. Он глядел на свой элегантный костюм глазами
Керри, а глаза у нее были такие юные.
настойчивые требования семейной жизни пробуждали его от грез и возвращали
к тоскливым будням, сердце Герствуда начинало больно ныть. Он понимал
тогда, какие крепкие путы связывают его.
неизбежно ассоциировался в его уме с какой-нибудь очередной просьбой, - мы
хотели бы иметь сезонный билет на бега.
раздражении повышая голос.
Вашингтон-парке на Южной стороне, и посещение их входило в программу
развлечений тех кругов общества, которые не слишком выставляли напоказ
свою религиозную нравственность и приверженность к старым правилам. Миссис
Герствуд никогда раньше не претендовала на сезонный билет, но в этом году
особые соображения склоняли ее к мысли обзавестись собственной ложей.
Во-первых, ее соседи, некие мистер и миссис Рамси, люди с большими
деньгами, нажитыми на угольном деле, имели на бегах свою ложу. Во-вторых,
домашний врач Герствудов, доктор Билл, джентльмен, относящийся с большим
пристрастием к лошадям и тотализатору, говорил с миссис Герствуд о бегах и
сообщил ей о намерении пустить на состязания своего двухлетнего жеребца.
В-третьих, миссис Герствуд хотелось вывозить в свет Джессику, которая была
уже в возрасте и хорошела с каждым днем. Мать надеялась выдать ее за
богатого человека. Да и желание самой участвовать в этой ярмарке суеты и
блистать среди знакомых и друзей немало возбуждало миссис Герствуд.
слова. Они сидели в гостиной на втором этаже, ожидая ужина. Это было в тот
самый вечер, когда Герствуд собирался идти в театр с Керри и Друэ, и лишь
необходимость сменить костюм заставила его зайти домой.
чтобы не сказать что-либо более резкое.
тоном. - Я только спросил.
сезонный билет.
ей в лицо ясным, холодным взглядом. - Я не уверен в том, что директор
ипподрома даст мне сезонный билет.
подобную услугу.
голос.
стоит полтораста долларов.
миссис Герствуд. - Я хочу получить билет. Вот и все!
же понизив голос.
человека...
своевременно приобретен, но это уже не могло поправить дела. Герствуд
охотно отдавал семье приличную долю заработка, но его возмущали траты, к
которым его принуждали силой.
отъезду.
Конечно, она страшно важничает.
сообщат в газетах - о них всегда пишут.
в Европу.
ничего не сказал.
подражая голосу подруги, - но большую часть лета думаем провести во
Франции". Задавака! Подумаешь, какая важность: едет в Европу!
Герствуд.
какое-то событие.
первый случай, чтобы он не знал, что кто-то из членов его семьи уехал.
отец принимает это к сердцу.
тем, что ему приходится об этом допытываться.
объяснявшимся отчасти чувством привязанности, отчасти признанием его
главенства. Простоту обращения, которая до некоторой степени сохранилась
еще между ним и дочерью, он сам поощрял. Но, очевидно, простота была лишь
в словах. За ними всегда оставалась сдержанность, и, как бы то ни было, в
их отношениях не хватало теплоты, а теперь он убедился, что его все меньше
посвящают в дела детей. Он уже не знал подробностей их жизни. Иногда он
встречал их за столом, а иногда и нет. Случайно он узнавал, что кто-либо
из них делал то-то и то-то, но порою он в недоумении прислушивался к их
разговору, не в состоянии даже догадаться, о чем идет речь. Многое в доме
происходило в его отсутствие. Джессика все больше преисполнялась сознания,
что ее дела касаются лишь ее самой и больше никого. Джордж-младший вел
себя точно совсем зрелый мужчина, который ни перед кем не обязан
отчитываться в своих поступках. Все это Герствуд замечал, и все это
огорчало его, ибо он привык, чтобы с ним считались, - по крайней мере, так
было на службе. Он мысленно твердил себе, что не должен допускать подрыва
своего авторитета в доме. Хуже всего было то, что он видел то же
безразличие и ту же независимость и в своей жене. С каждым днем это