Чтение 30–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

-- Ну откуда я знаю, -- наконец выдавил он, -- серьезно это или нет?
Спроси там! Или боишься?

-- Там, там! А если бы тебе подложили?

-- Мне? Смотря что! Дай-ка взглянуть.

Поколебавшись, Игорь Иванович открыл сейф и вытащил папку. Яков
Маркович раскрыл ее на коленях, бегло глянул на заглавие, отогнул большим
пальцем первую страницу, прочитал имена Джиласа, Оруэлла, Солженицына.
Макарцев смотрел на него и терпеливо ждал. Лицо Раппопорта ничего не
выражало. Он перелистал еще с полсотни страниц и снова углубился в текст.
Засопел, хмыкнул.

-- Что там?

-- М-м-м, -- помычав, Тавров вдруг прочитал вслух: "Кто скажет мне, до
чего может дойти общество, в основе которого нет человеческого достоинства?"

-- Видишь? -- воскликнул Макарцев. -- А я тебе что говорил?!

Яков Маркович захлопнул папку, аккуратно связал тесемочки и протянул
назад.

-- Ты ее тоже держал?

-- Нет! -- отрезал Тавров. -- За слово "держал", которое можно
истолковать как "хранение", -- до семи лет.

-- Знаю!

-- А за слово "тоже" добавят нам с тобой строгий режим -- групповое
дело. И еще по рогам -- пять.

-- Как -- по рогам?

-- Не будешь иметь права выбирать депутата Макарцева в Верховный
Совет... Мне-то чихать! Ну, вернусь в зону, потеряв две сотни зарплаты, на
которые все равно ничего не купить! А тебе...

-- Хорошо, Тавров, допустим, мне действительно больше терять... Как бы
ты поступил на моем месте?

-- На твоем? -- Раппопорт захохотал. -- Но ты все равно так не
сделаешь!

-- Сделаю, скажи!

-- У тебя есть друг? Ну, редактор какой-нибудь газетенки?

-- Есть, и не один...

-- Так вот... Поезжай к нему, поговори о чем-нибудь, а уходя, случайно
забудь папку на столе.

-- Шутишь! -- разозлился Макарцев. -- А я серьезно. Выходит, сидел, а
мудрости не набрался.

-- Посмотрю, чего ты наберешься, посидев с мое!

-- Я? -- глаза у Макарцева стали злыми.

-- Ладно! -- смягчился Раппопорт. -- Все просто: отдай папку мне.

-- Тебе?

-- Конечно! Я, в случае чего, признаюсь, что без разрешения взял в
кабинете почитать. А ты ее в глаза не видел!

Макарцев изучающе смотрел на Якова Марковича, пытаясь понять степень
серьезности предложения на этот раз.

-- И не боишься?

-- В третий-то раз меня, авось, не посадят...

-- Чушь! -- произнес редактор, понимая, что его согласие, очень
удобное, неприемлемо. -- Исключено!

-- Пожалуй, ты прав, -- согласился Раппопорт. -- Все равно это
распространение антисоветской литературы через твой кабинет, та же
семидесятая статья... А ты, Макарцев, лучше, чем я думал...

-- Неужели? -- усмехнулся тот, польщенный.

-- Серьезно! Я ведь редко кого хвалю. Только ты всегда боишься: вдруг
подумают, что ты и в самом деле лучше, чем ты есть. Ты в положении собаки в
известной загадке.

-- Какой?

-- Как заставить собаку съесть горчицу? Если дать -- она есть не
станет. А если помазать ей горчицей зад, слижет без остатка. Слизывай!

-- Если так, -- нахохлился Макарцев, -- то правильно делают, что этих
мазателей горчицей сажают.

-- Вон как запел! Речь-то о собаках. А люди -- любят лизать горчицу. Ты
что ли будешь решать, что им есть и от чего воздерживаться? А кто хочет
горчицы -- того, значит, сажай! Сейчас стесняются. Но погоди! Вот-вот
начнется новый культ, и тогда...

-- Постой-ка! Почему начнется?

-- А культы у нас всегда начинаются на крови. Культ Ленина -- после
гражданской войны. Сталина -- после уничтожения кулачества, а второй цикл --
после войны. Кукурузника -- после подавления танками Венгрии. Нынешнего...

-- Думаешь -- после Чехословакии?

-- Само собой!

-- Тогда можешь считать, что культ начался, -- нахмурился Макарцев. --
Размер фотографий рекомендовали увеличить и давать их чаще.

-- Понятно! Я все думаю: чего тебе, Макарцев, не хватает, чтобы стать
настоящим тиранозавром? Не любишь крови? Чепуха, полюбишь, когда
понадобится... Они все из глухомани -- во владыки мира, а ты -- интеллигент,
петербуржец? Нет, и не такие курвились! Ты не антисемит? Неантисемиты
делятся на две категории. Одни не замечают, еврей или нет, другие ждут
погромов, чтобы помочь евреям. Ни к той, ни к другой категории тебя не
причислишь, поскольку ты ответработник. Если партия прикажет -- станешь и
антисемитом.

-- Я?! Да я ни одного еврея не уволил!

-- Не кипятись. А сколько взял?.. Считаешь себя на девяносто процентов
честным? Но это значит, ты лжив на все сто!

-- Чего ж мне, по-твоему, не хватает, Тавров?

-- Если догадаюсь, срочно сообщу. Ты успеешь: тиранозавры миллион лет
вымирают.

-- Ладно, не будем об этом, -- кисло улыбаясь, прервал его Макарцев. --
Думаю, все же из ЦК виднее, чем снизу. Оттуда на многое смотришь иначе. И не
так все просто. Давай лучше думать о конкретных вопросах жизни.

-- Конкретные вопросы? Игра!

-- Но большая игра, Тавров! И пока такие правила игры, будем играть по
этим правилам. Правила изменятся, будем играть иначе.

-- Кто же, по-твоему, должен изменять правила?

-- Видишь ли, что касается меня, то я, между нами говоря, готов
проводить любую демократизацию и зайти как угодно далеко. Но пусть мне
позвонят и скажут, что это можно. И хватит об этом... Лучше скажи, что
делать сейчас?

Он и раньше чувствовал: Яков Маркович презирает его. Утешало только то
обстоятельство, что Раппопорт презирает всех, в том числе и себя.

-- Слушай, Тавров! А что, если мне просто сделать вид, что я папку не
заметил?

-- Не поверят.

-- Сам знаешь, каково на крючке. Ты просто обязан уметь поступать в
подобных случаях!

-- Вот пристал, ей-Богу! Ну ладно, скажу, чтобы отпустил. А то работы
много. Не мудри, сделай просто. Значит, так...

И в нескольких словах Раппопорт растолковал редактору, что тот должен
сделать.

-- А ведь действительно хороший ход! -- обрадовался Макарцев. -- Я и
сам должен был сообразить. Ай да Тавров!

Редактор повеселел, напряжение спало. Раппопорт взялся руками за
подлокотники, чтобы помочь своему немощному телу подняться. Макарцев жестом
остановил его.

-- Погоди еще минуту. Все не хватает времени спросить про личное. Живу,
как лошадь на цирковом манеже. А как твоя жизнь? Чего одиночествуешь? Мог бы
жениться... Тебе и ребенка снова еще не поздно завести... С жильем я бы
помог...

-- В порядке компенсации за совет? Нет уж, я-таки доживу в своей старой
норе вдвоем со "Спидолой", слушать которую мне ничто не мешает, кроме
глушилок. Что касается детей, то поздно.

-- Да что ты корчишь из себя старика, Яков Маркыч? Я старше тебя -- и
то чувствую себя молодым!

-- А я чувствую себя старым. Евреи вообще старятся рано. Ты русский --
тебе повезло!

-- Хм... Ну ладно -- жены, дети... А мечта у тебя, Яков Маркыч, есть?

-- Что?.. -- переспросил Раппопорт и уставился на Макарцева, будто тот
действительно стал цирковой лошадью.

-- Мечта, спрашиваю, -- Макарцев откинулся на спинку кресла, снял очки,
плавно кинул их на стол и по-детски заморгал глазами. -- А я вот последнее
время мечтаю. И только об одном...

-- О чем, интересно?..

-- Мечтаю жить на озере, где-нибудь далеко... Чтобы дороги туда не
было. Чтобы в траве стояла лодка. И туман... А на крыльце крынка молока.
Кто-то ее приносит каждое утро. Кто, не знаешь. Может, молодая стеснительная
женщина. Принесет и сразу уходит, не догнать. Да я и не гонюсь. Главное,
озеро, нет дороги...

-- И туман? -- уточнил Тавров.

-- Да, обязательно туман... Как считаешь, реальная мечта?

-- Нет. Для тебя -- нереальная.

-- Нереальная, -- согласился Макарцев. -- А знаешь, как мечтать
приятно!.. Неужели ты ни о чем не мечтаешь?

-- Только об одном. Чтобы не писать и не читать дерьма.

-- Ну! Это уж совсем нереальная мечта!

-- Совсем нереальная...

Тавров резко поднялся, будто вдруг оказался моложе, и, не глядя на
редактора, вышел, оставив открытой внутреннюю дверь. Макаров потянулся,
расправив затекшие части тела, и нажал кнопку. Вбежала Локоткова.

-- Принесите мне большой плотный конверт. Самый большой, какой найдете
в отделе писем.