Чтение 30–й страницы книги ~Сорок пять~

юга.

- Не обрушится ли на меня за это время мой третий бич? Ты знаешь, что
делает Беарнец?

- Нет, разрази меня гром!

- Он требует.

- Чего?

- Городов, составляющих приданое его супруги.

- Ай, какой наглец! Мало ему чести породниться с французским королевским
домом, он еще позволяет себе требовать то, что ему принадлежит!

- Например, Кагор. Но какой же я буду политик, если отдам врагу подобный
город?

- Да, хороший политик не сделал бы этого, но зато так поступил бы честный
человек.

- Господин Шико!

- Считай, что я ничего не говорил: ты же знаешь, что в твои семейные дела
я не вмешиваюсь.

- Но это-то меня не тревожит: у меня есть одна мысль.

- Тем лучше!

- Возвратимся же к самым срочным делам.

- К Фландрии?

- Так я действительно пошлю кого-нибудь во Фландрию, к брату... Но кого?
Кому, бог ты мой, могу я доверить такое важное дело?

- Да, это вопрос сложный!

- А, я нашел!

- Я тоже.

- Отправляйся ты, Шико.

- Мне отправиться во Фландрию?

- Почему нет?

- Как же я отправлюсь во Фландрию, когда я мертв?

- Да ведь ты больше не Шико, ты Робер Брике.

- Ну куда это годится: буржуа, лигист, сторонник господина де Гиза вдруг
станет твоим посланцем к герцогу Анжуйскому!

- Значит, ты отказываешься?

- А то как же!

- Ты отказываешь мне в повиновении?

- В повиновении? А разве я обязан тебе повиноваться?

- Ты не обязан, несчастный?

- А откуда у меня могут быть обязательства? Я от тебя когда-нибудь
что-нибудь видел? То немногое, что я имею, получено по наследству. Я -
человек бедный и незаметный. Сделай меня герцогом и пэром, преврати в
маркизат мою землицу Шикотери, пожалуй мне пятьсот тысяч экю, и тогда мы
поговорим о поручениях.

Генрих уже намеревался ответить, подыскав подходящее оправдание, из тех,
к каким обычно прибегают короли, когда слышат подобные упреки, но внезапно
раздался шелест и лязганье колец - отдергивали тяжелую бархатную портьеру.

- Господин герцог де Жуаез, - произнес голос слуги.

- Вот он, черт побери, твой посланец! - вскричал Шико. - Кто сумеет
представлять тебя лучше, чем мессир Анн, попробуй найди!

- И правда, - прошептал Генрих, - ни один из моих министров не давал мне
таких хороших советов, как этот чертяка!

- А, так ты наконец признаешь это? - сказал Шико.

И он забился поглубже в кресло, свернувшись калачиком, так что даже самый
лучший в королевстве моряк, привыкший различать любую точку на горизонте, не
мог бы увидеть в этом огромном кресле, куда погрузился Шико, что-либо, кроме
выступов резьбы на его ручках и спинке.

Господин де Жуаез, хоть он и был главным адмиралом Франции, тоже ничего
другого не заметил.

Увидав своего юного любимца, король радостно вскрикнул и протянул ему
руку.

- Садись, Жуаез, дитя мое, - сказал он. - Боже мой, как ты поздно явился.

- Сир, - ответил Жуаез, - ваше величество очень добры, что изволили эго
заметить.

И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну
из вышитых лилиями подушек, разбросанных для этой цели на ступеньках.

Глава 15

О ТОМ, КАК ТРУДНО БЫВАЕТ КОРОЛЮ НАЙТИ ХОРОШЕГО ПОСЛА

Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на
подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.

- Ну что ж, Жуаез, - сказал Генрих, - хорошо вы побродили по городу?

- Отлично, сир, благодарю вас, - рассеянно ответил герцог.

- Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!

- Послушайте, сир, честно говоря - не очень-то это развлекательное
зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.

- Какой жалостливый!

- Нет, я эгоист... Чужие страдания действуют мне на нервы.

- Ты знаешь, что произошло?

- Где именно, сир?

- На Гревской площади?

- По правде говоря - нет.

- Сальсед отрекся от своих показаний.

- Вот как!

- Вам это безразлично, Жуаез?

- Мне?

- Да.

- Признаюсь откровенно, сир, я не придавал большого значения тому, что он
мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.

- Но ведь он сперва сознался.

- Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы и
начали действовать, пока ваше величество сидели спокойно: это было
неизбежно.

- Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?

- Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.

- Оставим это, Жуаез.

- Сир...

- Мне понадобится твой брат.

- Мой брат, как и я сам, сир, всегда к услугам его величества.

- Значит, я могу на него рассчитывать?

- Разумеется.

- Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.

- Вне Парижа?

- Да.

- В таком случае это невозможно, сир.

- Как так?

- Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.

Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.

- Что это значит? - спросил он.

Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.

- Сир, - сказал он, - это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен,
но он недостаточно искусно приступил к делу. Пошел по неправильному пути, и
вот бедный мальчик начал худеть, худеть...

- И правда, - сказал король, - это бросилось мне в глаза.

- И все мрачнел, черт побери, - словно он живет при дворе вашего
величества.

От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с
удивлением огляделся по сторонам.

- Не обращай внимания, Анн, - засмеялся Генрих, - это одна из моих
собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так ты говоришь, друг мой, что
бедняге дю Бушажу взгрустнулось?

- Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он где-то повстречал
женщину, все время пребывающую в угнетенном состоянии ума. Нет ничего
ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур можно добиться успеха не
хуже, чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.

- Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!

- Вот тебе и на! Вы называете меня распутником за то, что я люблю
женщин?

Генрих вздохнул.

- Так ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?

- Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.

- И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?

- Черт побери! Все дело в том, чтобы играть на противоположностях.
Настоящие трудности бывают только с женщинами сдержанного темперамента: они
требуют от добивающегося их благосклонности одновременно и любезностей, и
известной строгости, а соединить это мало кому удается. Дю Бушажу попалась
женщина мрачная, и любовь у него поэтому несчастная.

- Бедняга! - сказал король.

- Вы понимаете, сир, - продолжал Жуаез, - что не успел он сделать мне это
признание, как я начал его лечить.

- Так что...

- Так что в настоящее время курс лечения начат.

- Он уже не так влюблен?

- Нет, сир, но у него появилась надежда внушить любовь: это ведь более
приятное лечение, чем вовсе лишать людей их чувства. Итак, начиная с
сегодняшнего вечера, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы,
постарается развеселить ее, как только возможно: сегодня вечером, к примеру,
я посылаю к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые
устроят под ее балконом неистовый шум.

- Фи! - сказал король. - Что за пошлая затея!