раз Просеков видел совершенно молодого и совершенно пьяного лоцмана. Но это
было на Дальнем Востоке.
охотничьем костюме, с собакой, то он мог прийти только с охоты. Но лоцман не
воспринимал этой одежды всерьез: и нарядный костюм, и великолепное ружье, и
чистопородный пес представлялись ему видом особого щегольства, рассчитанного
на впечатление. Он не понимал того, что Просеков одет естественно.
под ручки или не берут?
являлись для него секретом. Одни и те же вопросы решали там из года в год.
через Полынью.
дорогой? Насколько мне известно, на ледоколах плавают нормальные люди.
поклонившись. - Капитан морского спасателя "Агат"...
столь значительную фигуру. Однако замешательство длилось не долго. Хотя
Просеков сейчас вполне верил в то, что говорил, но было что-то в его
бледном, с тенями усталости лице, в голубых глазах, где играла отсветами его
больная душа, - было что-то такое, что опровергало его слова: какое-то
противоречие, быть может, еще не осознаваемое им, но вполне очевидное со
стороны. И этого не могли не почувствовать лоцманы. Поэтому они промолчали,
ощущая неловкость от того, что увидели. А самый пожилой, который видел лучше
других, заметил добродушно:
извините... Знаете, как говорят норвежцы: "Держись подальше от шхер - в море
легче".
что этот чудак в охотничьем костюме есть истинный моряк. - Конечно, "мягче"
- ведь это классика. А вы что, плавали в норвежских шхерах?
руку. - Лоцманская станция Лединген в Вест-фиорде, припоминаете?
магнитные бури, а подводные землетрясения? Каждый месяц выскакивают новые
камни! Если так пойдет и дальше, то лучше по этому морю не плавать, а
ходить.
Ледовитому, как к тротуару. Здесь ходят по льду, видят только лед, а моря не
видят.
"Агата", Просеков посмотрел на Настю, которая ловко захватывала пустые
бутылки, очищая перед ним стол. Она была обычная, как все, но беременность
придавала особую плавность ее движениям и какую-то милую рассеянность ее
простому лицу, которое казалось замечательным. Глядя на нее, отчего-то
внезапно представил поверхность проносящейся воды и прикрыл ладонью глаза,
испытывая головокружение.
Больше одной бутылки не дам.
сказала Настя, уже на него не действовало. Сегодня закончился исправительный
срок, и он был свободен для выбора. Разве что "Агат" привезет приказ о новом
командирском назначении. Но "Агат" мог привезти только одно: приказ об
отпуске за десять лет и такую сумму денег, что о ней нельзя было думать
серьезно. Что он мог сделать на них? Если перевести на "Мицне", то он мог
свалить под откос железнодорожный экспресс. А если перевести на оранжевые
купальники, то мог в них одеть все Черноморское побережье. Только одно было
неясно, как н прежде: на что потратить столько лет свободной жизни? Охота,
прогулки при луне - все это хорошо на недел. Взять хотя бы сегодняшний день:
ему ни конца ни краю нет... Или подвернется какой-нибудь рейс, для
сумасшедших? Например, в Полынью, как в прошлый раз. В сущности, поиск
"Шторма" не бог весть какое дело. Но в нем было что-то, что прошло
незаметным для человечества. Он хотел убедиться, что древние скандинавы
могли открыть Новый Свет по арктическим миражам. И убедился, что викинги не
врали.
с крупой. Кажется, он встречал где-то эту унылую физиономию, хитрую, себе на
уме, и, должно быть, прекрасную лишь в ненормальности какой-нибудь, чем
природа одаряет таких с избытком, в то время как они думают только о том,
чтоб жить, противореча ей. Это оказался Бутылкин, стармех с "Бристоля", где
был капитаном Азбукин, закадычный друг Просекова.
болезни, которая вызывала у Просекова сильнейшее любопытство. Собственно,
из-за этой болезни Просеков и сблизился с ним. Просеков слышал про Азбукина
удивительную вещь: будто тот засыпал на целую полярную ночь. Но даже если
это вранье, то все равно было приятно видеть Азбукина, убеждая себя, что так
оно и есть. Этого Азбукина Просеков любил, как родного брата. Намерение
Бутылкина рассорить их только обострило в Просекове желание увидеть друга.
Наконец и Бутылкин это постиг и пошел напропалую.
столом, где отчего-то занервничал Дик, и в то же время непреклонно глядя на
Просекова своими поросячьими глазками. - Думка у нас есть продать тебе
корабель насовсем.
продать мне "Бристоль"?
мужика, выложившего свою думку из-под полы, была таковой, что уже не
воспринималась за глупость. В ней была беспредельность человеческой стихии,
не воспринимавшей закругленности земли.
ем плавать... Пришел регистр, говорит: надо ваш корабель палить или топить
насовсем. В Маресале в ем не пущу: вы там пропадете. А Азбукину что: он
знает, что нового не дадут! Ну - кинул регистру мешок сига, чтоб тот
отвязался. Потом капитан порта взял мешок - и поехали. Вот тебе и
разрешение!.. А теперь подумай: а если Азбукин в сезон уснет? А ноне зима
ранняя...
мель, сломай винт на камнях, река его остановит. Что тогда? Бросать судно,
брести по тундре, затапливаемой теменью? Такой путь обрекал их на гибель.
Оставаться на зимовку без продовольствия, с дряхлой машиной? Тоже не жизнь.
санях - по хатам.
если захочешь с бабой жить: еды, топлива вам на двоих хватит. А по весне
поплывете по зимовьям... Что тебе! - воскликнул он, отбрасывая свою
скрытность, с жуткой печалью, страдая от невозможности сделать то, что, так
старательно обдумав, теперь предлагал другому. - Чем тебе не жить! -
проговорил он и умолк.
Плыть куда-то на дырявом пароходе, представляя его домом, с какой-то темной
бабой, которая всю реку завесит бельем... Нет, такой вариант ему не
подходит. Вот если б сон, если б эту глубину постигнуть! Но такого секрета
Бутылкин не знал.