уже надоело быть мишенью насмешек.
угрожает.
темно-красная глотка. Вокруг плясало жутковатое сияние светляков, а воздух
был напоен густым запахом свежевскопанной земли, как над новой могилой.
Однако к нему примешивался сладковатый запах гниения, и Майкл невольно
сморщил нос.
точно пылающая диадема.
дозвольте же мне первому приветствовать вас в Провале Висельников,
Майкл... - он сделал вопросительную паузу.
него перехватило дыхание.
для заклинаний. Интересно, в какой мере, - и его адские глаза посмотрели
на Майкла взвешивающе и очень серьезно.
открыл свое имя в слепом доверии. Если ты этим злоупотребишь, клянусь, я с
тобой посчитаюсь.
он улыбнулся улыбкой почти по-человечески теплой. - Да откроется дверь!
они стоят перед невысоким холмом. Он был темным и обнаженным, на траве не
виднелось ни единого опавшего листа, а на вершине торчало старое дерево.
Его ствол был таким же круглым и широким, как стог сена. Ветви у вершины
тянулись горизонтально, и под ними покачивались темные узлы, одни
маленькие, другие большие, - и вот от них-то и тянуло запахом тления.
болтались собаки и кошки, овцы, даже лошадь, все равно разлагающиеся,
почти скелеты. Между ними свисали длинные пряди мха и плети плюща, точно
полосы разорванных черных саванов, а в траве Майкл различил бугры и
холмики - останки других жертвоприношений, упавших с ветвей, как
перезревшие плоды.
света, точно заблудившийся солнечный луч. Донеслись звуки музыки, изящной,
как переливы серебряных колокольчиков, а полоса света расширялась, яркие
лучи обдали Майкла и остальных, отбросили от них в деревья длинные тени.
Из холма поднялась дверь, осиянная светом, и все время, сводя с ума,
звенела эта музыка, хватала за душу, манила... Майкл вошел в свет, не
думая ни о чем, кроме музыки, и смутно сознавал, что вокруг него
сомкнулась толпа, множество, со смехом приветствуя его...
мел. Парапеты, вьющиеся по ветру знамена, мужчины в сверкающих латах
верхом на могучих конях. Мост через широкую искрящуюся реку, где
плескались и ныряли девушки, как серебристые рыбы. И огромный зал,
увешанный золотыми гобеленами и блестящим оружием. Хлеб, который он ел
там, таял у него во рту, а сыченый мед огнем разливался в животе. И такие
красивые люди - величественные, царственные. Меркади, мудрый король,
седовласый, благообразный, с пальцами, унизанными перстнями и короной из
бронзовых дубовых листьев на голове. Двармо - широкоплечий рыцарь, чьи
черные кудри ниспадали на сияющий панцирь, - чокался с ним кубками и
хохотал, как ураган. Знатные вельможи и дамы в одеяниях, отороченных
горностаевым и бобровым мехом с узкими золотыми обручами на голове.
Мужчины были могучими, смуглыми, женщины изящными и грациозными, как
полуручные лани, и они бросали взгляды из-под ресниц на гостей Меркади.
землей. Полуночные волосы обрамляли ее лицо, точно капюшон, а глаза были
двумя изумрудами на лице, все еще покрытом копотью костра.
оба пьяные в дым, но хмель только кружил голову, развязал Майклу язык,
сделал его речь легкой и свободной. Они стояли на стене у парапета и
смотрели на море, на океан деревьев, простиравшийся за горизонт, окутанный
золотистой дымкой, которой не было конца. У Майкла возникло ощущение, что
он проник _глубже_, спустился по неведомому тоннелю в еще более далекое
место, и внезапно он твердо понял, что таких мест существует бесконечное
множество, - быть может, по одному на каждого мечтателя. Но мгновение это
утонуло в смехе, в недоступной близости Котт. Это его немного отрезвило.
Майкла. Глаза у Меркади были зелеными, как у Котт, но более темного, более
мрачного оттенка, точно ряска на поверхности застойного пруда.
много пальцев, и каждый ведет в свою сторону, а сама перчатка
предназначена облегать что-то, что много больше.
омрачена недоумением.
ходить по нему. Такая же дорога, как всякая другая, - это сказал Двармо.
Он казался статуей, высеченной из серебра, а кубок, зажатый в огромном
кулаке, выглядел не больше рюмки под вареное яйцо. Когда он улыбнулся,
Майкл увидел, что клыки у него длиннее, чем следовало. Он смутно пожалел,
что выпил столько меда на пиру.
Некоторые говорят, что для каждой рассказанной или нерассказанной истории
есть свой особый мир, что не существует ни "здесь", ни "сейчас", а только
развертывание бесконечных возможностей, и каждая из них реальна в том или
ином месте.
вовсе.
превращались в смутные колеблющиеся пятна, словно должны были претерпеть
какую-то метаморфозу. Он с трудом отвел взгляд.
солнечном свете она выглядела суровой, как монахиня... как монахини,
которые увезли Розу в черной машине. В черной машине в тот вечер, а за
рулем сидел высокий священник...
лицо Котт. В его сознании они стали почти двойниками. Но Роза ведь умерла,
верно?
домой.
возлюбленный.
находится в преддверии чего-то. Оно таилось у края его мыслей,
покачивалось, как пловец, собравшийся нырнуть.
чудится, или уши короля Меркади заостряются, его рот слишком широк для
человека?
увезли. Они увезли ее в это место.
ржавчиной по краям.
потолке из почвы торчали древесные корни, точно старые кости. В руках они
держали деревянные чашки, а по земляному полу были разбросаны старые шкуры
и меха, усеянные глиняными тарелками и кувшинами, обглоданными костями,
другими объедками. Вокруг пылающего в яме огня сидели, вертясь и
извиваясь, кошмарные существа, большие и маленькие, самых разных обличий.
Глаза у них были зеленые, как нефрит, а нечленораздельная речь сливалась в
гул, от которого резало уши.
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Свержин Владимир
Юрьев Сергей
Посняков Андрей