посмотреть на него, и начинает говорить тихим, ласковым голосом. Он говорит
Сету, что мы знаем, почему он так расстроен, но волноваться не о чем, так
как космофургон Касси наверняка где-нибудь в доме или во дворе. И мы его
обязательно найдем. Все это время, пока Херб говорит, Сет ведет себя
прекрасно. Ест овсянку, и лицо его не меняется. Иногда ты знаешь, что это
он, Сет, внимательно слушает, возможно, что-то и понимает. Потом Херб
говорит: "А если мы все-таки не сможем найти его, то купим тебе новый". И
понеслось.
молока и хлопьев. Она ударяется об стену и разбивается. Ящик под плитой
открывается, и оттуда вываливается все, что в нем хранится: сковороды,
вафельницы, формы для пирожков. Поворачиваются краны на раковине.
Посудомоечная машина не может включиться при откинутой крышке, но
включается, и вода веером летит на пол. Ваза, стоявшая на полочке, повторяет
путь миски с овсянкой и тоже разбивается об стену. Но больше всего меня
напугал тостер. Он работал (я поджаривала пару гренков), но тут внезапно
раскалился докрасна, словно печь. Рычаг выброса резко пошел вниз, а гренки,
черные и дымящиеся, подлетели до самого потолка. Приземлились они в
раковину.
переглянулись, а потом он и говорит: "Думаю, гренки будут очень даже ничего,
если положить побольше орехового масла". Сначала я в недоумении смотрела на
него, а потом расхохоталась. Херб последовал моему примеру. Мы смеялись и
смеялись, уткнувшись в кухонный стол. Не хотели, чтобы он слышал. Глупо,
конечно. Сету частенько не надо слышать, чтобы знать. Я не уверена, что он
читает наши мысли, но каким-то образом многое становится ему известно.
оглядеться, то увидела, что Херб уже достает тряпку из-под посудомоечной
машины. Он все еще похохатывал и вытирал с глаз слезы. Как хорошо, что он
смог отвести душу. Я поднялась, чтобы взять совок и щетку.
сказал Херб. Сейчас три часа пополудни, и мы перерыли весь дом. Сет пытался
помогать как мог. У меня защемило сердце, когда я увидела, как он
заглядывает под диванные подушки, словно его пропавший космофургон мог
завалиться туда, как четвертак или корочка пиццы. Херб начинал поиски полный
радужных надежд, говоря, что фургон слишком велик и ярко раскрашен, чтобы мы
могли его не заметить. Я тогда подумала, что он прав. Откровенно говоря, я и
сейчас думаю, что он прав, только почему мы не можем найти этот фургон?
Дневник я пишу за кухонным столом и вижу отсюда, как Херб на коленях ползает
вдоль живой изгороди у дальнего конца нашего участка, шебуршит под кустами
рукояткой грабель. Меня так и подмывает сказать ему, чтобы он перестал, ведь
Херб уже третий раз обследует зеленую изгородь, но язык не поворачивается.
заканчивать. Убрать с глаз долой. Из мозга вон. И все будет хорошо. Я,
правда, думаю, что Сет с большей легкостью читает мысли Херба, нежели мои.
Почему, сказать не могу, но уверенность в этом у меня есть. А Хербу о
дневнике я не говорю.
держать мальчика в доме, зная, что с ним что-то не так. Одень даже не так, а
мы понятия не имеем, в чем дело. Однако мы знаем: это что-то очень опасно.
Так почему мы упираемся? Почему ничего не меняем? Трудно сказать. Потому что
мы любим Сета? Потому что он контролирует нас? Нет. Иногда такое случается
(Херб крутит губу, я бью себя по лицу), мы словно падпадаем под действие
мощного гипноза, но это бывает нечасто. Большую часть времени он - Сет,
ребенок, заточенный в темницу собственного мозга. К тому же он - это все,
что осталось у меня от старшего брата. Но главным образом этого отрицать не
приходится, дело в любви. И каждый вечер, когда мы ложимся спать, я вижу в
глазах моего мужа то, что он, должно быть, видит в моих: мы прожили еще один
день, а если мы смогли прожить этот день, то сможем прожить и завтрашний.
Вечером так легко убедить себя, будто все это - особенность аутизма Сета, и
поэтому не стоит устраивать трагедию. Шаги наверху. Он идет в туалет. Потом
спустится вниз в надежде, что мы нашли его пропавшую игрушку. Но который из
них услышит плохую весть? Сет, на лице которого отразится разве что
разочарование (может, он даже поплачет)? Или другой? Тот, что шагает на
негнущихся ногах и бросает вещи, если что-то идет не так, как ему хочется?
уверена, и Херб тоже... но дальше мыслей дело не шло. В последний раз мы
убедились, что это бесполезно. Мы оба там были и оба видели, как другой,
не-Сет, прячется. Как Сет позволяет ему спрятаться: аутизм - это чертовски
большое прикрытие. Но настоящая проблема не в аутизме, и не имеет значения,
что врачи понимают и чего не понимают. Это, если говорить откровенно, как на
духу, я теперь знаю точно. Когда мы пытались говорить с врачом, пытались
объяснить, в чем истинная причина нашего прихода к нему, ничего у нас не
вышло. Если кто-то прочитает этот дневник, мне даже интересно, сможет ли он
понять, как это ужасно - ощущать чью-то руку, которая разъединяет голосовые
связки и язык. НАС ПРОСТО ЛИШИЛИ ДАРА РЕЧИ.
многого другого. Чего-то я просто не могу выразить, что-то могу, и очень
даже хорошо. Но сейчас я больше всего боюсь того, что может с нами
случиться, если мы не найдем его "Парус мечты". Чертов розовый фургон. Куда
он задевался? Если б мы могли его отыскать...
Глава 8
1
Билле Харрисе, и реакции Билла на Тополиную улицу: искреннем, неподдельном
ужасе. Биллу удавалось сохранять невозмутимость, даже улыбаться по пути из
аэропорта, но улыбка начала сползать с его лица, когда они въехали в
Уэнтуорт, пригород Колумбуса (по меркам штата Огайо - прекрасный городок), и
окончательно исчезла, когда его клиент, которого, было время, упоминали в
одном ряду с Джоном Стейнбеком, Синклером Льюисом и (после публикации
"Радости") Владимиром Набоковым, свернул на подъездную дорожку ничем не
примечательного дома на углу Медвежьей и Тополиной улиц. Билл подозрительно
косился на поливальную распылительную головку на лужайке, алюминиевую
сетчатую дверь, газонокосилку, стоявшую на подъездной дорожке, - бензинового
бога, терпеливо ожидающего, когда ему воздадут должное. Потом Билл
повернулся, уставился на подростка, который на роликах катил по асфальту, с
наушниками на голове, тающим мороженым в руке и со счастливой улыбкой на
прыщавой физиономии. Случилось это шесть лет назад, летом 1990 года, и когда
Билл Харрис, влиятельный литературный агент, вновь посмотрел на Джонни,
улыбки на его лице как не бывало.
даже серьезно", - ответил ему Джонни, и по его тону Билл понял, что Джонни
не разыгрывает его. "Но почему? - последовал вопрос. - Святой Боже, почему
Огайо? Я уже чувствую, как у меня падает Ай-кью , а я ведь только что приехал сюда. Мне
уже ужасно хочется подписаться на "Ридерз дайджест" и послушать по радио
какого-нибудь болтуна. Так что уж скажи мне почему. Я считаю, что ты просто
обязан сказать. Сначала этот кошачий детектив, теперь местечко, где
фруктовый коктейль до сих пор считается деликатесом. Скажи мне, в чем здесь
цимес, хорошо?" И Джонни ответил, что хорошо, а цимес в том, что все
кончено.
Джозефсон. Только что.
гостиной, держа руку Кирстен в своих ладонях. Холодную и застывшую. Белинда
склонилась над Кирсти с полотенцем в руке. На плече Белинды висела белая
салфетка. Белинда не плакала, но на лице ее читались любовь и печаль. Она
вытирала залитое кровью лицо Кирстен.
крови полотенцем, и Брэд взял его. Белинда сняла салфетку с плеча,
развернула и накрыла ею лицо Кирстен. - Господи, упокой ее душу.
проступающих на белой ткани красных точек: три на одной щеке, две на другой,
с полдюжины на лбу. Джонни провел рукой по собственному лбу, вытирая пот. -
Господи, как мне ее жаль.
Бледная, но решительная.
процесс), но в конце концов до нее дошло, что его больше устраивает
обращение по имени. Она кивнула.
обдумала и решила их отпустить. Если, конечно, вы разрешите им взять
револьвер Дэвида.
оружием Джонни не хотелось, - но вы не думаете, что выходить из дома
смертельно опасно?
чувствовалось нервозности, но она теребила пальцами то место на блузке, где
краснела капелька крови: отметина носа Эллен Карвер.
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Ковальчук Вера
Орловский Гай Юлий
Глуховский Дмитрий
Орлов Алекс