руках оказался револьвер.
кричащая, плачущая толпа ребят.
лежал между столом и стенкой на полу, весь облитый водой. Задоров держал
мою голову и, подняв глаза к Екатерине Григорьевне, говорил:
беспамятства, всего окровавленного.
замолчали. Он был сильно избит колонистами, долго пришлось ему продежать в
постели, и мы не приставали к нему ни с какими расспросами. Мельком я
слышал, что ничего особенного в подвигах Приходько и не было. Оружия у
него не нашли.
кабинете, его собственная беда никакого впечатления не произвели. И в
дальнейшем он причинил колонии много неприятных переживаний. В тоже время
он по-своему был предан колонии, и всякий враг ее не был гарантирован, что
на его голову не опустится тяжелый лом или топор. Он был человек
чрезвычайно ограниченный и жил всегда задавленный ближайшим впечатлением,
первыми мыслями, приходящими в его глупую башку. Зато и в работе лучше
Приходько не было. В самых тяжелых заданиях он не ломал настроения, был
страстен с топором и молотом, если они опускались и не на голову ближнего.
против крестьян. Ребята не могли простить, что они были причиной наших
страданий. Я видел, что если хлопцы и удерживаются от слишком явных обид
крестьянам, то удерживаются только потому, что жалеют меня.
о необходимости уважать этот труд никогда не воспринимались ребятами как
беседы людей, более знающих и более умных, чем они. С точки зрения
колонистов, мы мало понимали в этих делах, - в их глазах мы были
городскими интеллигентами, не способными понять всю глубину крестьянской
непривлекательности.
полфунта хлеба готов человека зарезать, а попробуйте у него выпросить
что-нибудь... Голодному не даст ни за что, лучше пусть у него в каморке
сгинет.
ж... нас простили. Мы это знаем. А вот они - так им никто не нужен: царь
был плохой, советская власть тоже плохая. Ему будет только тот хорош, кто
от него ничего не потребует, а ему все даром даст. Граки, одно слово!
говорил Бурун, человек искони городской.
стоящему возле воза и с остервенением разглядывающему снующих вокруг него
городских разбойников и спросить:
движение к мешку на возу: - Держи, дядько!
равно, что любителю музыки послушать симфонический концерт.
крестьянством, была та, что колония наша находилась в окружении
исключительно кулацких хуторов. Гончаровка, в которой жило большей
частью трудовое крестьянство, была еще далека от нашей жизни. Ближайшие же
наши соседи, все эти Мусии Карповичи и Ефремы Сидоровичи, гнездились в
отдельно поставленных, окруженных не плетнями, а заборами, крытых акуратно
и побеленных белоснежно хатах, ревниво никого не пускали в свои дворы, а
когда бывали в колонии, надоедали нам постоянными жалобами на
продразверстку, предсказывали, что при такой политике советская власть не
удержится, а в то же время выезжали на прекрасных жеребцах, по праздникам
заливались самогоном, от их жен пахло новыми ситцами, сметаной и
варенниками, сыновья их представляли собой нечто вне конкурса на рынке
женихов и очаровательных квалеров, потому что ни у кого не было таких
пригнанных пиджаков, таких новых темно-зеленых фуражек, таких начищенных
сапог, украшенных зимой и летом блестящими, великолепными калошами.
состояние отдельной селяки или жатки, потому что в нашей кузнице им часто
приходилось налаживать и чинить эти орудия. Знали колонисты и печальную
учать многих пастухов и работников, которых кулачье часто безжалостно
выбрасывало из дворов, даже не расплатившись как следует.
притаившемуся за воротами и заборами кулацкому миру.
этому и враждебные отношения с сельским начальством. Лука Семенович,
уступив нам трепкинское поле, не потерял надежды выбить нас из второй
колонии. Он усиленно хлопотал о передаче сельсовету мельницы и всей
трепкинской усадьбы для устройства якобы школы. Ему удалось при помощи
родственников и кумовьев в городе купить для переноса в село один из
флигелей второй колонии. Мы отбились от этого нападения кулаками и
дрекольями; мне с трудом удалось ликвидировать продажу и доказать в
городе, что флигель покупается просто на дрова для самого Луки Семеновича
и его родственников.
жалобы на колонию, они деятельно поносили нас в различных учреждениях в
городе, и по их настоянию был совершен налет милиции.
потребовал:
селянства за кузнечные работы.
селянских денег, и Лука Семенович смыслся беспрекословно. Но после того он
уже сделался открытым врагом моим и всей нашей организации. Колонисты тоже
ненавидели Луку "со всем пылом юности".
шествие. Когда оно приблизилось к колонии, мы различили потрясающие
подробности: двое "граков" вели связанных Опришко и Сороку.
только Антона Братченко, под рукгой которого работал и от руки которого не
один раз претерпевал. Он гораздо был больше Антона и сильнее его, но
использовать эти преимущества ему мешала ничем не обьяснимая влюбленность
в старшего конюха и его удачу. По отношению ко всем позволял на себе
ездить. Ему помогал замечательный характер: был он всегда весел и любил
такую же веселую компанию, а потому находился только в таких пунктах
колонии, где не было ни одного опущенного носа и кислой физиономии. Из
коллектора#38 он ни за что не хотел отправляться в колонию, и мне пришлось
лично за ним ехать. Он встретил меня, лежа на кровати, презрительным
взглядом:
заговорил очень подходящим тоном:
долг и очень прошу вас занять место в приготовленном для вас экипаже.
и даже поднялся с кровати, но потом прежний каприз взял в нем верх, и он
снова опустил голову на подушку.
буду применить к вам силу.
неподдельным удивлением:
волынить некогда.
Лукьяненко Сергей
Маркеев Олег
Конан-Дойль Артур
Роллинс Джеймс
Круз Андрей